Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Мисюрь горько вздохнул, закрыл глаза, жена, словно живая, предстала перед ним. Красивая, манит зелеными лукавыми глазками, посмеивается…

– Миська, мой любимый, – слышит он ее нежный голосок, колокольчиками тот голосок перезванивает в его мозгу, дрожь по всему телу от знакомого щебетания, тянется он весь к ней, поймать хочет в объятия.

– Мисюрик, цветочек мой… – не умолкает в мозгу.

– А! Чтоб тебя! – дернулся Мисюрь к жене, ударился лбом о косяк, очнулся, пропало видение.

«Что это со мной? – испугался весь, мышью в голове забегали ужасы. – Задохнулось совсем сердце без кислорода под землей! Все! Конец пришел! Хана! Легкие не те!»

Сколько он под землей пробыл? Часов восемь-десять? Не держат ноги. И сердце совсем сдало! Тень от прежнего Мисюря осталась. Бывало, быка матерого рогами наземь гнул, а теперь сам едва стою! Душу из телес выбивает дыханье-то! И куда? Ей теперь спешить только наверх! На небеса. Да пустит ли Господь? Грехов на тебе, окстись! Не счесть! Не примет Господь. Не берет он таких к себе. Червем в земле ползал, в земле гнить придется. Смердеть!

Мисюрь несколько раз неистово перекрестился тяжелой рукой.

– Прости, Господи! Прости раба своего!

Что это с ним? Полчаса у косяка валандается, как бесноватый! Аж сердце из груди выскакивает! Не иначе приступ? Никак в себя не придет! И ноги трясутся? Что это? Уж не конец ли?!

Мисюрь утер горячий пот со лба, с лица, открыл глаза, огляделся. Тяжко дался ему этот треклятый визит под землю. Не ходок он туда более. Не ходок. Не вылезет как-нибудь однажды на белый свет.

– Донат! Игнашка! – толкнул он дверь, но та не поддалась.

Заперлись изнутри ребятишки-то. Ну и правильно сделали, как он наказывал. Не дай Бог завалится кто ночью!

– Игнашка! – застучал Мисюрь металлическим кольцом, вделанным им самим когда-то в дверь для удобства. – Открывайте, детки!

За дверью ни движения, ни звука.

– Спят, поросята, – остывал он, приходя в себя. Что это его встревожило-то? Что особенного случилось? Ну спят пацаны. А как иначе? Рассвет вон только-только зачинается. Ночь еще не сбежала со двора. Петухам бы петь, да не деревня!

Мисюрь нашарил ключ в кармане, с третьего раза вставил его подрагивающими пальцами в замок, повернул два раза и шагнул за порог. Сквозь три зарешеченных оконца падал свет внутрь комнаты от единственного во дворе фонаря. В полумраке он нашарил на стене выключатель, щелкнул торопливо, загорелась ослепившая его лампочка. Что-то в комнате заставило его насторожиться, что-то озадачило, он сразу и не понял. Стол, чистый посредине, обычно весь заставлен посудой, в книжках мальчишкиных, в разной ерунде. И ни одного стула, ни табуретки. Чем они здесь занимались без него? И кот не бросился в ноги, как обычно; тут же вспомнил он – и Жулька во дворе не лаяла, не мельтешила. Вымерло все, не иначе.

– Да где вы все? Прятаться задумали? – он шагнул в детский угол комнаты, где обычно спала на одной кровати ребятня, ухватился за край полотняной шторки на веревочке, рывком отдернул ее в сторону и замер.

Перед ним сидели на стульях два незнакомца. Один, безобразно толстый и лысый, щурился от света, постукивая кастетом в ладошку. Второй, болезненно худой и белый, поигрывал ножичком перед самым его носом. За их спинами, привязанный каким-то шмотьем к кровати, дергался Игнашка с заткнутым полотенцем ртом.

Мисюрь отпрянул назад, круто развернулся, но получил страшный удар в лицо и без чувств свалился с ног.

– Заждались тебя, папашка, – сплюнул на него худой, поднялся со стула, перешагнул через лежащего Мунехина и затворил за ним дверь. – Ты побережней с ним, Ядца. Ум вышибешь.

Толстяк хмыкнул, спрятал кастет в карман необъятного светлого парусинового пиджака.

– А чего он скачет, как козел?

– Папашка нам еще понадобится. А бегать он больше не станет. Не будешь, правильно я говорю? – нагнулся над Мунехиным худой.

– Он теперь долго думать будет, – сплюнул и Ядца на лежащего. – Ты бы его водичкой, Хрящ? Освежи.

– Это можно. – Хрящ повернулся к кровати, перерезал путы мальчишке, вытащил полотенце у него изо рта. – Ну-ка, малец, полей на отца вон из того чайничка. Да не шалить, а то я ему горлышко-то подрежу.

Хрящ защелкал ножичком перед лицом приходящего в чувство Мисюря, лезвие засверкало, запрыгало туда-сюда у глаз Мунехина.

Парнишка в одних трусах, согнувшись от страха, с заплаканным лицом поднес чайник.

– Лей, не жалей! – заржал Хрящ оглушительно. – Спасай отца, малец. И нюни утри.

Мунехину вода не понадобилась, он уже во все глаза смотрел на незваных ночных гостей, пытался встать, но не удавалось, а подавать руки ему никто явно не намеревался.

– Лежи пока, – пихнул его без особой злобы, больше для острастки, Хрящ. – Команду дам, встанешь.

– Кто вы? – разжал губы Мисюрь. – Чего вам надо от нас?

– Правильно начинаешь, голубчик, – подал тонкий дребезжащий голос толстяк. – Познакомиться нам не помешает. Давай, поведай-ка о себе.

– Что ж о себе? Мы люди простые, – озираясь, Мисюрь искал глазами второго сына: Доната, определенно, в комнате не было.

– Болтай, болтай. Чего замолчал? – щелкнул опять у него перед лицом ножичком Хрящ. – Мне твоя биография интересна.

– Чего же сказать? Дворник я. Какой от меня интерес?

– Дворник?

– Улицы мету.

– Улицы, говоришь?

– Ну да. Чего ж еще, если дворник?

– А смотри-ка сюда! – Хрящ зверем схватил мальчишку, так и стоявшего возле отца с чайником в руках, прижал к себе.

Чайник грохнулся на пол, вода залила Мунехина, но он закричал не от этого, а от страха, когда увидел, как Хрящ ткнул ножом в глаз Игнашке. Тот чудом успел увернуться, нож полоснул по щеке подростка, оставляя яркий кровавый след.

– Не трожь дитя! – рванулся было Мисюрь к бандиту, но не успел приподняться, как снова распластался на полу от жесткого удара кастетом.

Толстяк Ядца опять потер, погладил сверкающий кастет ладошкой, участливо покачал головой.

– Так и не доживет до утра наш собеседник.

– Уж больно нервный.

– Горяч.

– И неразговорчивый.

– А ты с ним по-другому.

– Это как?

– Пощекочи пацана. Папашка скорее заговорит.

Хрящ, не отпуская насмерть перепуганного мальчишку, приставил ему нож к уху:

– Проси отца, чтоб дуру не гнал.

Игнашка заскулил, засучил ногами в руках бандита.

– Оставь ребенка, сволочь, – очнулся Мунехин. – Что он тебе?

– А ты не дергайся. И рассказывай шустрей. Некогда мне твои сказки слушать.

– Что вам надо?

– Сам знаешь. Не догадался, кто с тобой беседует?

– Вижу, что бандиты.

– Не хами.

– Берите все, что есть. Что спрашиваете?

– Что же у тебя есть? – Ядца не без труда поднялся на ноги, обошел комнату кругом, заглянул под кровать для вида. – Нищий ты. Бессребреник.

– А что вы хотели? Метлой не много наметешь.

– И в церкви поешь? – Ядца хитро скосил глаза.

– Пел, когда просили. А с вами Бога, видать, нет?

– Ну, хватит! О Боге заговорил, – Ядца подошел к книжной полке на стене у стола. – Глянь, Хрящ, певчий-то у нас еще и книжки читает.

– Ученый попчик.

– Грамотный, – Ядца поводил носом по корешкам книжек, полюбопытствовал, взял одну в руки, повертел. – Да тут не псалмы, не Библия, Хрящ.

– Чего же там?

– Серьезная литература. Глянь! – Ядца швырнул книжку из рук на пол, взял вторую, прочитал нараспев, – словарь фор… ти… фи… ка… ци… онный. О! Еле выговорил. И вот еще. Путеводитель по Москве. Слышал? По самой Москве-столице.

– Оттуда наш рассказчик? А говорит, дворник церковный.

– Погоди, погоди. Вот еще книженция. Нет. Журнал древний. Бог ты мой! Труды Имперского московского археологического общества!..

– Оказывается, археолог ты у нас? – Хрящ, не оставляя подростка, ткнул ножом в плечо лежащего Мунехина. – А чего скрывал? Скромный? Молчун?

– Что вам надо от меня? – зажал рану Мунехин, закусив губу.

– Недогадливый? Или еще? – Хрящ полоснул ножом по другой щеке мальчишки, оставляя новый кровавый след, тот ягненком забился в его руках, завизжал.

Мунехин только дернулся на полу, ударился головой об пол.

– Не стучи башкой-то. Пожалей.

– Суки! Звери вы!

– Полайся, полайся! Еще? – нож Хряща сверкал у глаза Игнашки.

– Хватит! Все скажу.

– Вот так-то лучше, – Хрящ не отводил руку с ножом. – Но запомни. Будешь врать, пацана твоего искалечу.

– Отпусти его!

– Хорошенький-то мальчишка, – Хрящ, любуясь, отстранил от себя голову подростка. – Смотри на папашку, голубок. Пожалел тебя папашка. Глазки у тебя добрые, в слезках. А папашка мне соврет, и не будет глазок. Сначала этого, а потом другого.

– Отпусти!

– А как же ты без глазок-то? – не унимался бандит, которому, видно, доставляло удовольствие издеваться над Мунехиным. – Тебе расти да расти. В школе учиться. А ты без глазок никуда. Плохо без глазок, а?

Он резко оборвал свои поучения, оттолкнул от себя парнишку на пол, тот мигом прижался к отцу, дрожа всем телом. Мисюрь обнял сына, отер кровь с его лица, заглянул в глаза, поцеловал.