Ленинский тупик - Григорий Свирский

— Молодцом!

Нет, это было невыносимо, Ермаков хоть не издевался. Уши Александра наливались кровью. Хрущев заметил это.

Не зазнавайтесь, Александр! Сфотографируют вас у кладки — и в газету. Напишем статью о вашем опыте. Пусть вся страна знает…

Поведя плечом, Александр сбросил пухловатую руку гостя и быстро пошел прочь.

Хрущев вопросительно взглянул на Силантия. Рука старика что-то делала под бородой, вроде ворот расстегивала. Из-за угла послышался возглас Инякина:

— Скромяга он, Шурка-то! Когда о нем говорят, готов сквозь землю провалиться.

Хрущев поглядел вслед скромному юноше. Синяя рубашка Александра на лопатках выгорела добела, лопатки были сведены вместе, как у человека, которой ждет удара в спину.

Генерального Секретаря проводили аж до лестничной клетки… Он остановился там, взглянул куда-то наверх. Спросил как бы вскользь. — Говорят, у вас новый крановщик. Как он, поспевает за вами? Сработался?

— Немой-то?! Пообвыкнет…

Как «немой?!» вскричал Хрущев. Он что у вас еще ни одной беседы не провел? Ни одной политиформации? Рта не раскрывал?!

Силантий на беседах не бывал, но своих никогда не подводил.

— Как же! Все, как часы! Даже за меня вступался.

— Так почему же «немой»?

— Не матерится никогда. Даже заводную Тоньку не облаял.

Хорошего воспитания, значица…

Хрущев похохотал громко, от всей души, и, заметив, что крановщик выглядывает из своей скворешни, едва не махнул ему рукой. Но во время удержался…

Он сильно потряс руку Силантия, портрет старика-каменщика он видел на облезлой от дождей Доске Почета.

Силантий на рукопожатие не ответил, и у Генерального осталось ощущение, что он пожал мокрую деревянную лопатку.

Проводив взглядом шествие во главе с обманутым Хрущевым, Игорь подумал, что его вот так, запросто, как Хрущева, не надуешь. Но, если всерьез, он еще мало что знает.

И, сменившись, вечером продолжал листать свою «заслуженную», в пятнах масла и тавота, записную тетрадочку. Некоторые записи — он уже не раз испытал это — были сродни поплавкам на воде, которые указывают на скрытый под ними тяжелый груз. Возьмешься за поплавок, потянешь, а внизу иногда такое, что, кажется, не осилить.

Он все искал и искал этот поплавок, который, может быть, укажет ему, где таится проклятие…именно проклятие… как иначе назвать то, из-за чего лихорадит всю стройку. Где оно скрыто, это Проклятие? Как выглядит? Чем живо?

Спустя неделю на корпус не подвезли кирпича. Бригада простаивала. Игорь открыл дверцу кабины, до него донесся снизу пронзительно тоненький голосок:

Елочки, сосеночкн,Воронежски девчоночки…

Игорь спустился на подмости. Подсобницы лузгали семечки с краю корпуса в тенечке.

Елочки, сосеночкиА нет ли работеночки?.

Белые платки теснились густо, один к одному; кто-то визжал, галдел. Птичий базар!

Увидев своего крановщика, Нюра оттянула платок на затылок, вскинула над головой руку в черных, как из ляписа, подушечках мозолей, и… взгляд ее упал на Силантия, который грозил ей кулаком.

Из-за спины Нюры выскочила приземистая, неимоверно широкая в бедрах такелажница Тоня в желтом сарафане («Самовар самоваром», — мелькнуло у Игоря) и прошлась по настилу, притопывая короткими ножками в рабочих, не по размеру, ботинках. Ботинки ее были не то в мелу, не то в известке, пыль так и взвилась вокруг.

Э-эх, старшой грозится: «Тише!Крановщик сидит по крыше…»

— Тонька! — В голосе Силантия звучал испуг: разрисует нас крановщик в газетке — мать родная не узнает! — Поди ботинки оботри… Срамота ты наша!

Тоня взглянула на свои ботинки, смутилась. Место ее уже заняла Нюра. Лицо ее было сосредоточенным, неулыбчивым, словно она и не собиралась петь. Она и не пропела, скорее выговорила песенной скороговоркой, косясь на Некрасова:

— Мы приехали на стройку —Кирпичи, да кирпичи.От получки до получкиНе хватает на харчи.

— Девки, кирпич привезли навалом! — зычный голос Силантия заглушил и частушку и притопывания. — Давай все вниз!

Тоня, обтиравшая ботинок, швырнула тряпку на подмости. Она почти примирилась с безденежьем. Но сейчас, после слов Нюры, переимчивая и «шумоватая», как называли ее подруги, Тоня навалилась на Силантия всем телом, выкрикивая что-то.

Силантий отталкивал ее от себя, призывая Некрасова не слушать девку; она — кто ж этого не знает! — в любой разговор плеснет керосинчику.

— Керосинщица! Потому тебя и замуж не берут!

В самом деле, с Тоней что-то произошло, заметил Игорь. Она заметно подурнела. Подбородок словно бы уменьшился, длинный нос заострился и посерел, отчего лицо стало казаться птичьим.

— Сорока!

Силантий глушил ее голос своим надтреснутым, гудящим баском. Слышны были лишь обрывки фраз Тони: «…выводиловка — грабиловка… Сколько хочет, столько и даст! Вчерась сколько мне закрыли?.. А Тихону намазали! За чей счет?!»

Силантнй открыл рот, как оглушенный. Потом, всплеснув руками, бросился за Инякиным.

Тихона Инякина встретили хмуро:

— Прилетел, завитушечник!

Ивякин выждал тишины. Едва она установилась, бросил одну-единственную фразу:

— Вы что, девки, шумите? Хотите, чтоб из-за вас Ермакова сняли?

И словно бы он не сказал, профсоюзный «завитушечник», а хлестнул длинным, как у пастуха, бичом сразу по всем лицам.

Подсобницы глядели на него морщась.

— А за что? — спросило сразу несколько голосов.

Игорь смотрел на Инякина с удивлением: «Оберегает Ермакова… От своих?»

Подсобницы заспешили одна за другой разгружать кирпич. Они проходили мимо Игоря боком, стараясь не задеть его и надвигая белые платки на самые глаза.

Игорь двинулся к своему крану вслед за Инякиным, который спешил по трапу, горбясь, с фуганком подмышкой. Серая, с аккуратными заплатами на локтях и на воротнике рубашка Инякина мелькала внизу; все более удаляясь от Игоря, — похоже, Инякин избегал оставаться с Некрасовым для разговора с глазу на глаз. «Завитушечник»? Инякин, оказывается, слывет у девчат не только мастером по деревянным завиткам, которые он ставит на перила лестниц в места изгиба. Видно, не только дерево, побывав в его руках, может стать гладким, без острых углов, кругляшом…

Ночью Игорь проснулся оттого, что словно бы наяву услышал разноголосое: «мне вывели…», «ему намазали…», «нам закрыли всего по шестнадцать рубликов», «Что мне жрать до получки?»

Перед глазами возник недостроенный корпус. Белые платочки девчат. Гомон. Слова сливались, по сути дела, в одно, которое произносилось со смирением или жалобой во всех углах стройки:

«Выводиловка!» «Выводиловка — грабиловка! — кричала Тоня. — Сколько вздумают, столько и выводят!..»

Силантий и Тихон испугались девчонок? Что ж, именно отсюда начать крошить, рвать мерзлоту? Это — поплавок?

Решил потолковать после смены с корпусным прорабом, с которым до сих пор и словом не перекинулся.

Прораба в тот день сняли…

6

Назавтра Игорь явился в трест, спросил у спешившего куда-то молодого инженера, где прораб Огнежка Акопян.

— В каталажке! — бросил тот, пробегая.

— Где?!

— В каталажке! — прокричал инженер, устремляясь вниз по лестнице. — Первая дверь направо.

Игорь Иванович зашел в узенькую, в одно окно, комнату, заставленную шкафами, на которых лежали кипы старых бумаг. С каждым шагом от двери едкий щекочущий ноздри запах книжной пыли все более уступал аромату левкоев. Левкои белели на столе, в банке из-под майонеза.

Огнежка не сводила глаз с левкоев, покачиваясь на скрипучем стуле.

Игорь заколебался: подойти к Огнежке или возвратиться? Проблемный разговор с девицей, у которой столь ярко, ну, просто вызывающе ярко накрашенные губы, прическа мужская, короткая — явно от модного парикмахера. Брючки узкие, и тут своя мода, наверное. Зеленоватая крепдешиновая кофточка с очень короткими рукавами. Но больше всего насторожили белые босоножки сверхмодного фасона, без задников. Босоножки валяются под столом. Ноги в капроновых носках покоятся на связке пожелтевших нарядов, бесцеремонно брошенных на пол. Впрочем, ноги не покоятся, они вытанцовывают что-то… «В таком наряде — на стройку? По грязищи…»

Хотел уж повернуться и уйти. Но тут заметил в углу комнаты большие рабочие ботинки в засохшней глине. Над ними вешалка. На ней курточка и белый плащ. Задержался. Кашлянул.

Огнежка порывисто оглянулась. Смуглая. Огненная молодая женщина. То ли армянка. То ли грузинка. Словом, Кавказ во всей красе..

Спросила почему-то с неприязненной усмешкой, чем она обязана посещению редактора новорожденной стенной печати… Нужен совет? И беззвучно, одними губами: «Мой?!»