Ленинский тупик - Григорий Свирский

— Прямо сейчас…Лады? Как говорится, старость на печку, летчик-молодчик в поднебесье. Ну, потянул ты, поднебесник, за леску, а что на крючке?

Ермаков поднял над головой руку с отставленным большим пальцем. Не оборачиваясь, ткнул пальцем за свою спину.

Там висел, над головой управляющего, большой портрет Никиты Хрущева с золотой звездой Героя на неправдоподобно широкой молодецкой груди.

Он-то…САМ…леску, как ты, забрасывает, о чем думает?

Потолкуем, летчик! Летчики, слышал, анонимок не пишут, так? Впрочем, донесешь — не донесешь, поверят мне.

Летчик-то он летчик, а толкнула Ермакова на откровенность то, что «хрущевский подкидыш» в стенной газетке ляпнул, что Хрущова надули, как самонадеянного дурачка-всезнайку, а в ЦК, на самую верхотуру, сигнала от него ни-ни. Если бы ТАМ был о том разговор, давно бы его «обрадовали»: врагов на Старой площади у него не меньше, чем дружков… Значит, хоть и «подкидыш», а все же — по факту! Хоть и чужак еще, а — летчик-молодчик! Удача, что прислали такого паренька, а не аппаратную крысу, которая выслужиться спешит…Славно! Ермаков снова ткнул большим пальцем за спину, повторил со значением:

— ОН-то о чем думает?

С этого Ермаков затем начинал почти каждую фразу, с тычка пальцем за спину. «он — то что думает? А на самом деле?»

— Он, генеральный, как тебе известно, большой зна-аток, думает что? С подачи окружающих его «спецов» и советников типа Катеньки Фурцевой, он, похоже, убежден, что вот-вот вытянет он нашу беду за ушко, да на солнышко. И к утру мы с глазастым Некрасовым уже в коммунизЬме. Пьем чай с вареньем.

И вот ты, доверчивый, молоко на губах не обсохло, тоже потянул леску, колени дрожат от натуги. И что перед тобой? Если бы проклятая выводиловка таилась неглубоко, под камнем, как жаба, мы бы ей и крякнуть не дали. Постиг?…Тогда рыбачим дальше… Нынче нам леску тянуть до-олго. И не все сразу новому человеку скажешь-догадываешья?. Коль не против мозгами раскинуть, помогу, зачем?

Да затем, чтоб вы дорогого времени зря не переводили — Он закрыл на мгновение медвежьи глазки и, когда открыл, они светились невеселым озорством. Сделал рукой резкое движение, словно забрасывая леску.

— Удим!

— А я уже выудил, — словно бы вскользь заметил Игорь.

— Что именно?

— Кепку Александра Староверова.

Ермаков опустил руки.

— Кепка? Она наверху. Это уж итог всех завоеваний. Последняя буква алфавита — «Я»…«Моему ндраву не препятствуй…» И все тут!

А если спервоначалу. С буквы «А»?… — Ермаков сделал своей большой мохнатой рукой, («медвежьей лапой» — весело мелькнуло у Игоря) вращательное движение, как бы наматывая леску на лапу И так рванул ею у самого носа Игоря, что он чуть отпрянул назад. — Что вытащили?

Откуда Силантий взялся, если все спервоначалу. Прослышав, что в столице нужны каменщики. «Люди богатеют, строятся» — объявили газетки. Первыми кинулись в столицу кто? Деревенские печники. Силанский, да Гуща чуханый. Узрели печники. Будет хорошая деньга. По их исконной профессии. ДомЫ, как они говорят, по сей день складывают, как русские печи — по кирпичику… Мы, рационализаторы, мудрим, как класть быстрее. Но кладут ли они кирпич на ребро или даже на торец, кирпич остается кирпичом.

Читай натощак политэкономию, — впадая в свойственный ему язвительный тон, заключил Ермаков. — Дедовские приемы труда влекут за собой — чему же тут удивляться? — по крайней мере, отцовские трудовые отношения, артельные отрыжки в бригаде Силантия. Их ногтями не выскребешь.

Позвонил телефон. Ермаков схватил трубку, буркнул в нее:

— Занят!. Рыбу ужу! Я же сказал: ры-бу! — И бросил трубку на рычаг. — И так: кирпичники у нас… вот они, а кирпичей — в обрез. Из замыслов дом не сложишь? Черта-с два! Мы простаиваем, как тебе известно, сорок процентов времени. Но это тоже на поверхности. А чуть глубже?!

Шурка виноват в том, что Ермаков кирпичи ему во время не подносит? Почему же Шурка должен черные сухари грызть? Ермаков-то их не грызет…

Как спасать положение?

Ермаков оттянул пальцем воротничок рубашки. И рванул «леску» едва ль не остервенело:

— Дом вытащили. Многоэтажный. С лифтами и паразитами в ливреях и без них у парадного входа, — государственный комитет СССР по труду и зарплате… Чтоб срочно преодолеть несоответствие большевистских замыслов и реальности. Комитет, прости господи, как со сталинских времен топчется с нормами, и так, «срочно» по сей день…

На поверку мы с вами, дорогой Иваныч, вытянули вовсе не дом. А что? Старую, замшелую корягу, которую и топором не возьмешь. Промашка это наша или нет? «Замшелая коряга» мудрит, делит стройки на разряды группы. Все расписано, расчерчено на графики. Графики красивые, разноцветные.

А на деле?! Куда пойдет наш Шурка? Где больше платят. Потому как не все дыры учли и зашили: в каждом ведомстве свои нормы и расценки И вот на стройках прорабы вынуждены подгонять зарплату под наивысший, по возможностям нашей бедняцкой страны, уровень. Иначе они растеряют рабочих, провалят стройку и сядут на скамью подсудимых. Ничего нам старая коряга, по сути не предложила, кроме все той же выводиловки…

— Тут я отчасти осведомлен. — заметил Игорь, оглядываясь на окно, за которым экскаваторы громоздили песочный Монблан. — Я как-то, под командой вашей замечательной Огнежки, побросал песочек…

— Уж не влюбились ли вы, Иваныч, в нашего прораба? Второй раз слышу от вас, что она замечательная. Берегитесь, господин крановщик! Кавказ дело тонкое…И вообще прошу прорабов треста «Мосстроя три» от дела не отрывать!

Оба засмеялись. Ермаков от всей души. Игорь сдержанно. С горчинкой… Управляющий тяжело, опираясь рукой о стол, поднялся, подошел к окну.

Казалось, корпуса росли в пустыне, и пустыня подступала к строительству со всех сторон, грозя его завалить желтыми и красноватыми барханами.

— Вон тот, по просьбе Замечательной побросал, красненький, — показал Игорь.

— Какой он красненький! Он — золотой!.. Почему? Считай!

Этот песочек перенесен сюда экскаватором. Затем его перелопатил другой трест — дорожники, которые рыли траншеи, сейчас его начинают ворошить озеленители… Прикинь стоимость кубометра песочка. Не золотой ли он?

Ермаков вернулся на свое место, спросил уже со свирепыми нотками в голосе:

— Удим дальше, Иваныч! — ткнул большим пальцем на портрет за своей головой. — Он-то что думает? Аппарат в руках — У каждого в голове Счетная Палата. Делают, что надо. По науке. Да вот беда: чиновник на Руси подстреленный, пуганый. На всю жизнь пуганный, он начальству в рот смотрит… Много у Никиты высмотришь?

Ермаков уж едва не рычал. Густо багровея, он дернулся всем телом, словно подсекая леску, которую, по его словам, чуть удлинили. Вот тебе рыбка поглубже…

— Видишь, что теперь показалось над водой? — Он взглянул куда-то под потолок.

Игорь пожал плечами..

— Не видишь?! Мимо не раз прогуливался. Москва, улица Горького. Красавец дом, и внутри одни красавцы. ГОСПЛАН! Прямо у Никиты под рукой. Он тянет леску, что думает? Спроси у них — не ответят: государственный секрет. А какой тут секрет?! Госплану доверено спланировать годовой фонд зарплаты. Может он спланировать меньше прошлогоднего?.. А в прошлогодний-то все «приписки» и «намазки» вошли чохом. Вся наша еб…волевая экономика.

Постиг иль нет, летчик-налетчик? Все сталинские чудеса в решете, куда девались? Их в кремлевскую стену не замуруешь. Они — премудрым Госпланом ЗАПЛАНИРОВАНЫ. Для этого он и существует. Запланированы наперед… И на год, и на пять лет. Так и ползет — тянется.

В тресте говорят, «Ермак все может». Игорь почти уверился в этом. И вдруг…

Игорь ощутил и растерянность, чувство досады, почти жалости за этого недюжинного человека, который, оказывается, немощен в самом главном — в деле, которому он посвятил свою жизнь.

— Разуй глаза, Иваныч! Я бы кепки срывал, ежели это Госпланом не было б запланировано?! Запланировано и кое что почище! В горячую минуту все можно… Бывает стены построек падают на головы рабочих-строителей… Рушатся не от труб иерихонских. За библейскую старину тут не спрячешься!.. Тюрьма нам за это? Утвержденный властью план выполнил — все простят. Победителей не судят. План-план, любой ценой. Даже кровавой! А уж кепке-то цена копейка!.. Тянем дальше?

Игорь в досаде пожал плечами.

Вы человек, казалось мне, такой независимый, — а на поверку всю жизнь зависели от Силантия, от Чумакова… Вы у них в кулаке! На посылках у «королей каменной кладки»! Вам не Госплан помеха…

Ермаков не заговорил — он закричал, словно в борьбе, до которой он был так охоч, ему заломили руку:

— Аах ты! Не на Госплане свет клином сошелся? Идти выше?! Ждут тебя там, как же! Исстрадались, ожидаючи… — Ермаков оборвал себя на полуслове. Он отнюдь не собирался упоминать при Некрасове серое, с огромными окнами здание ЦК КПСС на Старой площади столицы, которое сам некогда восстанавливал.