Абсолютно неожиданные истории - Роалд Даль

Я неохотно поднялся, подошел к портрету и внимательно на него посмотрел. К своему удивлению, я увидел, что краска на платье была наложена таким толстым слоем, что буквально выпячивалась. Это был прием по-своему довольно эффектный, но не слишком оригинальный и для художника несложный.

— Видишь? — спросила она. — Краска на платье лежит толстым слоем, не правда ли?

— Да.

— Между тем за этим кое-что скрывается, Лайонель. Думаю, будет лучше, если я опишу тебе все, что случилось в самый первый раз, когда я пришла к нему на сеанс.

«Ну и зануда, — подумал я. — Как бы мне улизнуть?»

— Это было примерно год назад, и я помню, какое волнение я испытывала, оттого что мне предстоит побывать в студии великого художника. Я облачилась во все новое от Нормана Хартнелла,[5] специально напялила красную шляпку и отправилась к нему. Мистер Ройден встретил меня у дверей и, разумеется, покорил меня. У него бородка клинышком, глаза голубые и пронизывающий взгляд. На нем был черный бархатный пиджак. Студия огромная, с бархатными диванами красного цвета, обитыми бархатом стульями — он обожает бархат, — и с бархатными занавесками, и даже бархатным ковром на полу. Он усадил меня, предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует он не так, как другие художники. По его мнению, чтобы достичь совершенства при изображении женской фигуры, существует только один-единственный способ. Он высказал надежду, что меня не шокирует, когда я услышу, в чем этот способ состоит. «Не думаю, что меня это шокирует, мистер Ройден», — сказала я ему. «Я надеюсь», — отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается, они как бы светятся в бороде. «Дело, видите ли, вот в чем, продолжал он. — Посмотрите на любую картину, изображающую женщину — все равно, кто ее написал, — и вы увидите, что хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее возникает впечатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье накинуто на бревно. И знаете, почему так кажется?» — «Нет, мистер Ройден, не знаю». — «Потому что сами художники не знают, что под ним».

Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще несколько глотков бренди.

— Не пугайся так, Лайонель, — сказала она мне. — Тут нет ничего дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: «Вот почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру». «Боже праведный, мистер Ройден!» — воскликнула я. «Если вы возражаете, я готов пойти на небольшую уступку, леди Понсонби, — сказал он. — Но я бы предпочел иной путь». — «Право же, мистер Ройден, я не знаю». — «А когда я нарисую вас в обнаженном виде, — продолжал он, — вам придется выждать несколько недель, пока высохнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет, я нарисую сверху платье. Видите, как все просто».

— Да он попросту нахал! — воскликнул я.

— Нет, Лайонель, нет! Ты совершенно не прав. Если бы ты слышал, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной искренностью. Сразу видно, знает, что говорит.

— Повторяю, Глэдис, он же нахал!

— Ну не будь же таким глупым, Лайонель. И потом, дай мне закончить. Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни за что на это не пойдет.

«А ваш муж и не должен об этом знать, — отвечал он. — Стоит ли волновать его? Никто не знает моего секрета, кроме тех женщин, которых я рисовал».

Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: «Моя дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же — в медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в присутствии врача?»

Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль в ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, поэтому спустя какое-то время я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь ты знаешь мой секрет.

Она поднялась и отправилась за очередной порцией бренди.

— Ты мне правду рассказала, Глэдис?

— Разумеется, все это правда.

— То есть ты хочешь сказать, что он всех так рисует?

— Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают. Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.

— Ну и наглый же он тип!

— А по-моему, он гений.

— Клянусь, он украл эту идею у Гойи.

— Чушь, Лайонель.

— Ну разумеется, это так. Однако скажи мне вот что, Глэдис. Ты что-нибудь знала об этих… так сказать приемах Ройдена, прежде чем отправиться к нему?

Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди; поколебавшись, она повернула голову в мою сторону и улыбнулась мне своей шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.

— Черт тебя побери, Лайонель, — сказала она. — Ты дьявольски умен. От тебя ничего не скроешь.

— Так, значит, знала?

— Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдлстоун.

— Так я и думал!

— И все равно в этом нет ничего дурного.

— Ничего, — согласился я. — Абсолютно ничего.

Теперь мне все было совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал, да еще и взялся проделывать самые гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется целая группа богатых, ничем не занятых женщин, которые встают с постели в полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, — играют в бридж, канасту, ходят по магазинам, пока не наступит час пить коктейли. Больше всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-то необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них подобно эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за карточным столиком, рассказывающую об этом какой-нибудь своей подруге: «… Но, дорогая моя, это просто потрясающе… Не могу тебе передать, как это интересно… гораздо интереснее, чем ходить к врачу…»

— Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.

— Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэдис, мне в самом деле уже пора.

— Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы посиди со мной, пока я не допью бренди.

Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она по-прежнему поглядывала на меня своими погребенными глазками, притом как-то озорно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина вынашивает замысел очередного скандала. Глаза ее злодейски сверкали, в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал — хотя, может, мне это только показалось, — опасность.

И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:

— Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?

— Глэдис, прошу тебя…

— Лайонель, ты покраснел!

— Ерунда.

— Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?

— Глэдис, все это так глупо.

Я попытался было подняться, но она положила руку мне на колено и удержала меня.

— Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть секретов друг от друга?

— Жанет — прекрасная девушка.

— Едва ли можно назвать ее девушкой.

Глэдис помолчала, глядя в огромный бокал с бренди, который она сжимала в ладонях.

— Но я, разумеется, согласна с тобой, Лайонель — она во всех отношениях прекрасный человек. Разве что, — очень медленно проговорила она, — разве что иногда она говорит весьма странные вещи.

— Что еще за вещи?

— Ну, всякие… о разных людях. О тебе например.

— И что же она говорила обо мне?

— Да так, ничего особенного. Тебе это неинтересно.

— Что она говорила обо мне?

— Право же, это даже не стоит того, чтобы повторять. Просто мне это показалось довольно странным.

— Глэдис, что она говорила?

В ожидании ответа я чувствовал, как весь обливаюсь потом.

— Ну, как бы тебе сказать? Она, разумеется, просто шутила, и у меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом, но мне кажется, она действительно говорила, что все это ей немножечко надоело.

— Что именно?

— Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обедать с тобой чуть ли не каждый день или что-то в этом роде.

— Она сказала, что ей это надоело?

— Да.

Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила бокал и подалась вперед.

— Если уж тебе действительно интересно, то она сказала, что ей все это до чертиков надоело. И потом…

— Что она еще говорила?

— Послушай, Лайонель, да не волнуйся ты так. Я ведь для твоей же пользы тебе все это рассказываю.

— Тогда живо выкладывай все до конца.

— Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Нет, она занята.