Есть ли жизнь на Марсе? - Александръ Дунаенко

Растение

«…Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем.Как бы так угадать, чтоб не сам, чтобы в спину — ножом…»

«Не умереть, а именно — уснуть…»

Не буду оригинальным, если скажу, что мысли о самоубийстве, хоть раз, каждого из нас посещают. По разным поводам. Поставили в школе двойку, обидели на работе. Неудача, потом опять неудача, потом опять неудача в личной жизни. Представить себе свою кончину, а потом учительницу, которая идет за гробом и плачет — что может быть слаже в мечтах о мстительных путях восстановления справедливости.

И, возможно, многие бы и попробовали уйти из жизни добровольно, назло всем, если бы не одно обстоятельство: больно. Вот, если бы не больно… Если бы существовал, к примеру, такой выключатель, которым щёлкнул — и нет тебя. И нет никаких проблем. Человечество уже изобрело разновидность такого выключателя. К примеру, курок на пистолете. И, хотя ни один пистолетный самоубийца никому не рассказывал о своих ощущениях, но его вид после депортации почему-то не наводит на мысль, что в последний миг почувствовал он, будто его комарик укусил.

В общем, потребность у народа в специальном выключателе имеется. Не зря же придумали уже эвтаназию. Не двойка уже в дневнике, не обидное слово любимого человека. Болезнь, старость, одиночество. В какой-то момент жизнь, действительно, становится невыносимой. Нужен выключатель. Только нужно, чтобы выключенный человек после всего, либо выглядел хорошо, либо — чтобы его не было совсем.

И ещё нужно, чтобы, уходя, человек не думал о смерти. А — так — сел в поезд и уехал. Билет купил, как на поезд. Чтобы сам путь до этого поезда превратился в ожидание праздника. Не смерти, нет! Но — другой, лучшей жизни. Построить такой специальный вокзал с максимумом комфорта. Кассу, где продают эти самые билеты. «Рай» — конечная остановка. Не больно ни капельки. Щёлк — и ты в Раю.

Разумная, цивилизованная транспортировка человека из мира материального в мир духовный — уже давно назревшая проблема.

Ведь ежечасно, ежеминутно умирают, уходят под землю эшелоны людей. В муках, страданиях. Учёные изобретают эликсиры бессмертия. Но, когда, например, из стволовых клеток секвойи, выделят, наконец, драгоценный экстракт, смерть человечеству всё равно останется нужна. Жизнь — это такая человеческая работа. И от неё тоже устают. Её прекращают, когда работа, которую отдельный человек должен был проделать на земле, оказывается закончена. Это естественно.

Со старостью происходит ощущение необходимости ухода. Круговорот жизни уже не приносит новых открытий. В какой-то момент наступает ощущение просмотра фильма, который киномеханик склеил на кольцо, а сам ушёл, забыл о своих зрителях…

Старики, ещё, бывает, здоровые, в здравом уме и светлой памяти, начинают вредничать. Они придумывают тысячи мелочных замечаний для своих детей, чтобы сделать сосуществование поколений невыносимым. У них нет на сей счёт никакого злого умысла, старики исполняют это на уровне подсознания. Пришла их очередь освободить место для внуков и правнуков. И дедушки-прабабушки делают всё, от них возможное, чтобы их уход был менее болезненным. Чтобы горе утраты их, самых любимых, самых близких, не захлестывало тех, кому нужно идти по жизни дальше…

В идеале смерть стариков должна вызывать не горе, но — облегчение. Тесно было в такси вшестером. Двое вышли. Хорошо-то как стало!..

Вот и выходит, что смерть — благо, и без неё никак нельзя.

Единственная, блин, проблемка — умирать больно. В космос летаем, из сои мясо научились делать — от настоящего не отличишь, а умирать без боли не получается.

Просто наука ещё всерьёз этим вопросом не занималась. Не ушли пока дальше примитивной эвтаназии.

Но эвтаназия — это всё-таки убийство.

Применение этого способа, как ни крути, сродни удушению, расстрелу. Жертва знает, что её должны убить. Пусть мягко, безболезненно, но — убить.

Живодёру, маньяку, насильнику по приговору суда вводят снотворное.

По соглашению врачей и родственников смертельный яд вводят вашему близкому человеку. Да, он больной, он страдает, вы спасаете его от жутких болей, вы даёте согласие.

Возможно, и близкий ваш человек на это утвердительно кивает вам головой.

И ему вводят яд. Как маньяку. Как убийце…

И вот мы вернулись к тому, откуда начали.

Смерть, безусловно, нужна, но переход в иной мир должен быть не просто безболезненным, он должен быть праздничным. Как поездка куда-нибудь на Канары по льготной путёвке.

Вы получаете известие: у вас путёвка! Вы купили миллионную буханку хлеба «Бородинский», а каждому покупателю миллионной буханки хлеба «Бородинский» положена путёвка на Канары.

И, что вы — плачете? Заламываете руки — на кого я вас всех покину?..

Да вы прыгаете до потолка от радости! Вы рассказываете о своём счастье всякому встречному и поперечному!

А все вам завидуют: «Повезло же дураку!..».

И бегут в магазин товаров повседневного спроса, чтобы — так, на всякий случай, — прикупить буханочку «Бородинского».

Но — нет. Не придумали пока праздничного перехода в праздничную жизнь после смерти.

Из года в год переходы совершаются по-старинке: с болью, слезами и безо всякого желания.

Когда человек захотел быстро передвигаться по земле, он придумал самодвижущиеся механизмы. Когда захотел разговаривать на расстоянии — придумал телефон, Интернет. Появляется потребность — что-то обязательно придумывается.

Я об этой человеческой потребности уходить из жизни с удовольствием и без боли давненько раздумывал. Только не знал, что именно у меня получится найти этот замечательный способ.

Вообще-то ни одно открытие не появляется случайно. Ни одна чума. Высшие силы регулируют количество народонаселения на земле. Напускают на людей эпидемии, сталкивают их в войнах… На месте оспы появляется СПИД. Там, где не взрывается бомба, возникает Чернобыль.

Я сделал своё открытие, когда пошёл в поле за телёнком.

Кто-нибудь замечал, как таинственно уходят из жизни кошки? Вот она есть, бегает, мурлычет. И, вдруг — пропала. Вы её ищете кругом, зовёте. Оставляете ей чашечку со свежесваренной мышкой, но — нет вашей Мурки. И нигде нет. Никаких следов. Испарилась.

И, да! Они испаряются! Я увидел это собственными глазами!

Я шёл за телёнком в поле, который по весне пасся недалеко от дома на весенней травке. И увидел соседского кота Корнета. Он сидел и грыз какую-то травку. А Кеншилик его уже двое суток искал. Говорил — пропал Корнет, наверное, собаки разорвали. Нет, не разорвали Корнета. Вот он, в бурьяне сидит, за обе щёки травку уплетает. Я направился к нему, стал звать. Оглянулся на меня лохматый кошак — и опять за своё. Присел я рядом на корточки, а рука моя… провалилась… в ничто… Будто и не было передо мной грязного лохматого Корнета. Более того, через несколько мгновений исчезло и изображение. Корнет пропал, растворился.

Тем не менее, кустик, который он обгрызал, остался на месте. Обгрызенный. Конечно, обгрызенный, я же видел, как его грыз Корнет. А Корнета не было…

На всякий случай я пощупал себя. У меня всё на месте. Нос, руки, ноги. Нос холодный — значит, всё нормально.

Внимательно осмотрел кустик, который обгрызал Корнет. Знаю я его. В конце мая часто встречаются они в степи. На стеблях как бы лёгкий пушок, мелкие цветочки в виде высоких бокалов для вина. Недолго они цветут. Как и всё в степи, стараются использовать весеннюю влагу, чтобы скорее показаться мошкам-опылителям, выносить семя, осыпаться и засохнуть, сгинуть до следующей весны.

Я сорвал остатки кустика. Походил по степи, нашёл ещё несколько.

Потом, уже дома, отнёс веточку в сарай, бросил кролику-производителю. Здоровенный такой у меня был, серый красавец.

Говорю «был», потому что не стало у меня производителя. Пропал. Исчез. Растворился. Ни клочка шерсти не осталось в клетке. Только круглые кролиные котяшечки…

Вечером зашёл ко мне друг, Сергей Георгиевич. Он работал в школе учителем биологии, образование своё получал при Советской власти, так что предмет свой знал, пестики с пистолетами не путал.

Я ему рассказал свою удивительную историю. Сергей Георгиевич выслушал меня с недоверием. Высказать напрямую свое мнение по этому поводу он стеснялся, потому что был человеком интеллигентным. Его прямое мнение про то, что я, наверное, идиот, сильно бы меня обидело. Поэтому Сергей Георгиевич только посмотрел на меня, как на идиота, но ничего не сказал вслух. Вернее, вслух сказал, что есть у него некоторые сомнения по поводу достоверности моего рассказа. Так, между прочим, как доктор, осторожно меня спросил — не пил ли я. И, если пил, то что? И сделал вид, что поверил. Потому что настоящий друг. А друзьям нужно верить всегда.