Её несносный студент (СИ) - Победа Виктория

Правильное решение

Егор

— То есть как это есть дочь? — Белый смотрит на меня так, словно я сейчас Америку ему открыл.

— Вот так, есть дочь.

— Откуда?

— Бля, мне тебе объяснить откуда дети берутся, Рус, не тупи, лучше наливай.

— Охренеть.

— Ага.

— И что дальше?

— Все то же, — пожимаю плечами.

Он какое-то время молчит, словно слова подбирая, а я по роже его вижу, что ничего хорошего сейчас от него не услышу.

— Клык, я, конечно, все понимаю, Александровна ничего такая, но дочь, ты в своем уме? На кой черт тебе чужой ребенок?

— Белый.

— Че?

— Пей свой вискарь.

Нет, в его словах, конечно, имеется здравый смысл, и не со зла он речи подобные толкает, просто смотрит на вещи реально, в контексте нашего времени. Дети — это, естественно, всегда ответственность, вот только я-то знаю, что меня она не пугает, а отсутствие Александровны в моей жизни пугает.

Не хочу, я, блядь, даже думать не хочу о том, что она снова исчезнет, сбежит от меня на этот раз по-настоящему. Или найдет себе кого, а я потом… я же не смогу просто без нее.

Дочь, это, конечно, неожиданность, но не проблема. Проблема в другом, в Александровне, меня малолеткой ни на что не способным считающей. И слова ее вполне логичны, и реакция, тоже, вполне закономерная. Я скот, конечно, не поговорил толком даже, полез к ней зачем-то, сам себя не контролировал. А у нее дочь за стеной посапывала.

Да только как тут контролировать, когда она меня с ума сводит. Когда одного лишь взгляда на нее достаточно, чтобы рассудок потерять. Да я, блин, имя свое при виде ее забываю.

— Клык.

— Белый, не начинай.

— Не начинать? Тогда, может, объяснишь, чего ты сбежал, и ко мне с бутылем вискаря примчался? Скажешь, не пугает тебя ответственность?

— Ты реально обо мне такого плохого мнения? — смотрю на друга и понимаю, что закипаю.

— Хочешь сказать, что рад наличию у нее дочери? Включи мозги, начни думать ими, а не членом, дебила кусок.

— Это ты мне сейчас будешь втирать про член? Я и думаю мозгами, Белый, мозгами, бля, а член, это то, чем думаешь ты. И сбежал я не потому, что испугался, а чтобы глупостей не натворить.

— Еще удочери ее дочь, — усмехается он, залпом опустошая бокал.

— Надо будет, удочерю.

— Ты серьезно?

— Нет, блядь, шучу тут.

— А она в курсе?

— Ей придется смириться.

И я не шучу, сейчас, прямо в этот самый момент понимаю, что в общем-то я ничего не имею против. Я однозначно сошел с ума и тороплю события, но готовым ко всему нужно быть заранее. В конце концов хоть один из нас должен четко осознавать будущие перспективы и это явно не Александровна.

— Ты больной, — смеется друг, уже будучи поддатым.

— Я здоровый. И придется нам с тобой поработать, фриланс это, конечно, хорошо, но мне нужна стабильность.

— Ооо, ну точно крыша потекла, не рановато тебе в отца семейства играть?

— Нормально.

Я понимаю его скептицизм, сам бы пальцем у виска покрутил, будь я на его месте. Он ведь не понимает толком ничего. Не понимает, что я без нее задыхаюсь, не понимает, что меня уже не отпустит. Я и сам не понял, как вышло так, и как я в ней так погряз, настолько глубоко, что не пугает меня ни ребенок ее, ни отношения вполне себе серьезные, в которые я так старательно вляпаться пытаюсь и ее втянуть. И она… она ведь хочет, тоже хочет, я ведь видел это, чувствовал.

И на поцелуи мои она со всей страстью отвечает, и не физиология это, далеко не физиология. Просто не верит, боится, не доверяет. И я бы на ее месте тоже не верил. Я и повода не дал ей считать иначе, довериться мне. Только напирал ведь, ее не спрашивая. А у нее ребенок, маленький, блин, ребенок. И у ребенка этого реальные потребности имеются, а Александровна из-за меня заявление на стол положила, уволилась из весьма престижного учебного заведения.

И от осознания этого факта мне так тошно становится, я ведь мог ей своими выходками конкретно так жизнь попортить.

— Мне вообще нравится, конечно, у него детский сад, а я работать должен больше, — напоминает о себе друг, бурчит себе под нос, но беззлобно.

Меня, наверное, идиотом больным считает, а мне как-то пофиг совершенно.

Ксюша права, у нее дочь и ей о ребенке нужно думать, вот вместе и подумаем.

Будет как я сказал...

Ксюша

— Мама, а когда придет Егор? — Котенок просто пригвождает меня к деревянному полу.

Нет. Ну нет же, не могла она так быстро его запомнить. Да что же за наказание такое. Волков, черт бы тебя побрал!

Делаю глубокий вдох и выдыхаю. Как? Ну как объяснить маленькому ребенку, что не нужно привязываться к незнакомым, чужим совершенно мужчинам? Понимаю, что это моя ошибка, самая большая ошибка, потому что я не то, что вопроса этого, я знакомства вчерашнего не должна была допускать ни при каких обстоятельствах. Но кто же знал, кто бы вообще мог подумать, что Волков, чтоб его, так быстро обустроится в маленькой светловолосой головке.

Поворачиваюсь к дочери, смотрю на своего ангелочка и сердце до боли сжимается в груди. Катя ведь еще совсем малышка, глядит на меня своими огромными голубыми глазами, полными ожидания и… пустых надежд, а я… я и слова выдавить из себя не могу. Это ведь очевидно — ребенку, даже девочке, необходимо мужское внимание. И даже столь короткое знакомство с Волковым, явно произвело на нее большее впечатление, чем я могла бы себе представить. И как мне ей теперь объяснить, что он не придет больше, потому что я поступила правильно. В очередной раз сделала то, что должна была, вопреки кричащему, колотящемуся в грудной клетке сердцу.

— Послушай, Котенок, — начинаю, стараясь подобрать правильные слова, и понимаю, что таких просто нет. Дети, они ведь другие, они не понимают, что в жизни все немного сложнее, чем кажется.

— Он сказал, что придет, — словно чувствуя, что я собираюсь сказать, Катя хмурится, откладывает ложку, обмазанную кашей, и смотрит на меня с такой неприкрытой, по-детски наивной надеждой во взгляде, что я теряюсь, просто теряюсь, не зная, как продолжить этот разговор.

Волков, какого черта, какого вообще черта он дал такое неосторожное, необдуманное обещание, какое право имел его давать и как я вообще позволила? Зачем пустила на порог своей квартиры?

Вся эта ситуация становится для меня полной неожиданностью, и спасает меня, пусть временно, звонок в дверь.

— Ешь, пожалуйста, я сейчас приду, — говорю, как можно мягче, и иду открывать дверь.

Какого лешего?

— Александровна, открывай, я знаю, что ты там.

Нет, это все какой-то дебильный сон. Не мог же он и вправду вернуться. Я ведь ясно дала понять, чтобы не приходил больше, чтобы прекратил это нелепое наступление.

— Уходи, Егор, я прошу тебя, уходи, — прошу его через закрытую дверь.

— Ксюш, не заставляй меня идти на крайние меры, я ведь изобретательный, давай не будем веселить соседей.

Прикрываю глаза, поворачиваюсь и прижимаюсь спиной к двери. Ну почему, почему с ним всегда так сложно. Я ведь тоже не железная. Сколько еще это будет продолжаться?

— Александровна, ты там? Я знаю, что там, открывай.

Понимаю, что нужно заканчивать этот цирк и гнать этого мальчишку несносного в шею.

Набираю в грудь побольше воздуха, оборачиваюсь и поворачиваю замок, собираясь высказать Волкову все, что только в голову придет, но вместо этого застываю с открытым ртом, а потом и вовсе охреневаю, да простит меня мама за обсценную лексику, от происходящего, потому что Егор сует мне в руки огромного просто белого медведя или не медведя, да я вообще не уверена в том, что это, блин, такое, и входит в квартиру с большой коробкой в руке.

— Так, прежде чем ты начнешь возмущаться, помни, что где-то там твоя дочь, — совершенно не смущаясь, он запирает за собой дверь и, поставив коробку на пол, снимает с себя верхнюю одежду и обувь.