Её несносный студент (СИ) - Победа Виктория

Однако, Егор почему-то уходить не торопится, вопреки моим ожиданиям, парень расплывается в улыбке, снимает обувь, на меня не смотрит больше, и проходит внутрь. Котенок, явно пораженная появлением в нашем доме мужчины, смотрит Волкова открыв рот, а он тем временем садится рядом с ней на корточки и протягивает руку.

— Я Егор, — произносит он, глядя в глаза моей дочери, а мне все больше кажется, что это сон какой-то идиотский. — А ты?

— Катя, — ничуть не стесняясь отвечает Котенок.

— Очень приятно, Катя. Ты извини, я сегодня без подарка, но в следующий раз обязательно его принесу. Договорились? — я не вижу, но точно знаю, что Волков сейчас улыбается, а Катя осторожно кивает.

— А ты мамин друг?

— Я, ну, можно и так сказать.

— Ты красивый, — с присущей ей детской непосредственностью, выдает Катюша и по квартире разносится громкий смех Волкова.

— Ты тоже, малышка, и мама у тебя красивая, очень, — обернувшись, добавляет Егор, а я, кажется, снова краснею.

А еще не понимаю, совершенно ничего не понимаю, он ведь должен был извиниться и уйти. Вот таким должно быть нормальное поведение восемнадцатилетнего парня. Он не должен знакомиться с моей дочерью, не должен обещать ей, что придет вновь, его вообще не должно здесь быть. А он есть. Сидит посреди прихожей и улыбается моей дочери, совершенно не тушуясь.

— Я тебя разбудил, да, принцесса? — продолжает Егор.

— Нет, мама сказку обещала.

— А ну если сказку, то нужно обещание держать, да, мама? — снова обернувшись, обращается ко мне, и подмигивает.

Да откуда ты такой взялся на мою голову. И пока я раздумываю над происхождением наглого засранца, он встает, подходит ко мне и тихо шепчет:

— Я подожду пока она уснет, и мы поговорим. Кухня где?

— Там, — сглатываю вязкую слюну и зачем-то действительно киваю в сторону кухни.

По-хорошему мне бы выставить Волкова за дверь, но я почем-то этого не делаю.

— Ну что, мамочка, иди рассказывай обещанную сказку, — произносит громче, и Катюша, бросив короткое «пока», разворачивается и бежит обратно в детскую, а я плетусь следом, думая о чем угодно, но только не о сказке.

Слава богам, Котенок хоть и воодушевлена новым знакомством, а обратно в постель забирается без капризов, и вопросов по поводу Волкова не задает. Не вспоминает даже, я порой удивляюсь, откуда в ней эта сдержанность.

Сказку дочь не дослушивает, засыпает примерно на половине, а я, собравшись с силами, целую дочь и иду на кухню, где ждет Егор.

— Ты извини, Александровна, я тут немного похозяйничал и сделал кофе. Ты не против? — заметив меня, Егор кивает на стоящие на столе кружки.

— Нет, — качаю головой. — Что ты здесь делаешь, Егор и…

— Я уже ответил этот вопрос, мне повторить? — смотрит на меня серьезно, на лице ни тени улыбки.

— Егор, послушай…

— Садись, — он не позволяет мне договорить, указывает взглядом на стул, а у меня даже желания спорить нет.

Прохожу и занимаю место за столом, Егор садится напротив.

— Кофе на ночь не самая лучшая идея.

— От одной кружки ничего не будет, — парирует он, делая глоток.

Беру свою, отпиваю немного остывший, ароматный напиток. И улыбаюсь, пряча улыбку за кружкой. Он помнит, все еще помнит, какой кофе я люблю и это, черт возьми, приятно, а я дура, конечно, но вот эта, пусть маленькая, но забота, разливается теплом по венам. Обо мне кроме мамы никто и никогда не заботился, по сути. Игорь не в счет, с ним у нас была первая бурная любовь, а потом мое болезненное падение с небес на землю.

Погруженная в собственные мысли, я не замечаю, как пустеет моя кружка.

— Значит у тебя есть дочь, — вздрагиваю от голоса Волкова.

Молча поднимаюсь из-за стола, кладу кружку в мойку, а сама встаю у окна, обняв себя руками.

— Тебе лучше уйти, Егор, — произношу, глядя куда-то в ночную темноту и дергаюсь, чувствуя теплые ладони на своих плечах и горячее дыхание на коже. А потом меня резко разворачивают и сажают на подоконник, все происходит так быстро, так молниеносно, что я и понять ничего толком не успеваю.

— Как же до тебя долго доходит, Александровна. Повторяю еще раз: я никуда не уйду. И давай мы сразу проясним, нет, твоя дочь меня не смущает, очень милая, кстати, девчушка. Давай встречаться, Ксюш?

— Волков, ты в своем уме?

— Нет, ­— отвечает спокойно, а я, не ожидая подобного ответа, теряю дар речи. — Не в своем, Александровна, уже год не в своем.

И я не знаю, что на это сказать, что на это ответить. Потому что говорит он совершенно серьезно, я по глазам вижу. И все это неправильно.

— Егор, я прошу тебя, давай не будем усложнять.

— Из нас двоих усложняешь только ты, — замечает он вполне справедливо.

— Потому что из нас двоих только я способна думать головой. Волков, тебе восемнадцать, мне двадцать три, у меня маленькая дочь и ты меня не интересуешь, — повторяю в третий раз эти жестокие слова, в надежде, что хоть теперь он меня услышит.

Мне льстит, конечно, что его Катюша не смущает, но это сейчас, пока гормоны бурлят в крови, а потом…

— Весь день хотел это сделать, — произносит он невпопад.

— Сделать что?

— Это.

Я не успеваю среагировать, понимаю, что происходит, лишь когда он впивается в мои губы жестким, подчиняющим поцелуем, не оставляя мне шанса на сопротивление, давя всякие попытки, по-хозяйски проталкивая язык в мой рот и вынуждая отвечать на этот ненормальный, неправильный, но такой сладкий поцелуй. И я отвечаю, глупая, слабая дура, но ничего не могу с собой поделать, я хочу, понимаю, что хочу его целовать, как тогда на набережной, как вчера в пустой аудитории, хочу. Это иррационально, глупо, беспечно, но я не могу, не умею просто ему сопротивляться. И я целую, также жадно, отдаваясь этой неправильной, ненормальной страсти, давя голос совести и здравого смысла.

— Все-таки врешь ты отвратительно просто, — улыбнувшись, заключает Волков, водя пальцем по моей нижней губе.

Второй рукой проникает под свободный край моей домашней рубашки, поглаживает поясницу и поднимается выше.

— Егор, нет, перестань, — убираю его руку, когда она перемещается на живот и почти касается груди.

У меня словно пелена с глаз спадает и становится противно, от самой себя противно. Сижу на подоконнике, с широко раздвинутыми ногами и позволяя себя лапать. Да и кому? Студенту!

Дергаюсь в попытке слезть с деревянной поверхности, и снова оказываюсь в стальных объятиях Волкова.

— Прости, Ксюш, я поторопился, я не буду больше, — шепчет мне на ухо, и вопреки своим же словам, касается губами шеи, оставляя на коже влажные следы. — Не буду.

— Егор.

— Ксюша, моя Александровна, ты красивая такая, пиздец просто, хочу тебя, с первого дня хочу, себе. Не гони меня, Ксюш, я не уйду, ты все равно моей будешь, не сопротивляйся, я же нравлюсь тебе, — он не спрашивает, утверждает, глядя мне прямо в глаза.

— Как ты себе все это представляешь, Волков? — ухожу ответа, переходя в наступление. — Будем встречаться, трахаться, когда приспичит, играть в отношения? Это все прекрасно, конечно, вот только у меня есть дочь, Егор, милая девчушка, как ты сказал. Не смущает она тебя, говоришь? А готов ты взять на себя ответственность, когда она к тебе привяжется? И что ты будешь делать, когда тебе надоест? Тебе восемнадцать Егор, у тебя еще ветер в голове. А мне о дочери думать нужно, не о мужчинах.

Понимаю, что меня заносит и слова мои жестокие, грубые даже. Но ведь это правда. Да и не нужно ему это, даже если он так не считает. В его возрасте гулять нужно, развлекаться, с ровесницами встречаться, а не брать на себя ответственность за женщину с маленьким ребенком.

Он молчит, только грудь его высоко вздымается, а потом и вовсе меня отпускает, разворачивается и выходит из кухни, и через некоторое время я слышу, как хлопает входная дверь.

Ушел.

Все правильно, Ксюша, ты все делаешь правильно. Не надо ему это, не надо портить ему жизнь.