Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве - Наталья Максимовна Давыдова

Александра и Нину окружала многочисленная родня - тетушки, дядюшки, их дети - Вермишевы, Черкезовы, Патвакановы, Юзбашевы, Цуриновы, Дандуровы. Прекрасные, добрые люди, многие были готовы помочь, если требовалось, и имели для этого средства. Дяди, например, владели виноградным имением в селении Цинандали, тети Наташин муж Патваканов входил в десятку крупнейших бакинских нефтепромышленников, очень богаты были Цуриновы и знатна первая жена дяди Христофора Варвара Аргутинская-Долгорукая. Но тяжело было принимать их заботу. Тебе помогают, условия не ставятся, но неожиданно обнаруживаешь, что от тебя чего-то ждут, на тебя заявляют права.

За князя Василия Николаевича Черкезова мама вышла замуж в 1882 году, в браке с ним родила семерых детей. Дом был большой, безалаберный, всегда кто-нибудь болел, кто-нибудь плакал. Александр был черкезовским малышам нянькой, сиделкой, позже - учителем и всегда - старшим братом. Его планида - старший.

Он тянул лямку честно, а когда становилось совсем невмоготу, убегал к дяде Христофору, где он мог хоть издали увидеть фею Манюню в сопровождении англичанки мисс Клоз, которая усердно занималась со своей воспитанницей спортом, стараясь сделать ее современной, а для этого требовалось играть в лаун-теннис, ездить на велосипеде и кататься на роликах.

Но Манюня горда, неприступна. Александру трудно бывать в дядюшкином доме не только из-за нее, но и потому, что все-таки - хоромы, много прислуги, нарядные гости. Александра здесь любят, прислуга по-кавказски сердечна, а каждый раз какая-нибудь заноза! То Манюнина злая шутка (Манюня не прощает промахов). То обидит до слез анекдот о тифлисских уличных разносчиках и продавцах - кинто. Для него кинто близки, он в детстве мечтал, что тоже рано утром пойдет по Саперной, по Кадетской, по Авчальской - в широченных штанах, в короткой курточке, на голове войлочная шляпа, - выкрикивая: «Рибо! Рибо!», или «Красавица памадор!», или «Пэрсики атделяются!» (тифлисские хозяйки ценили только персики, у которых мякоть хорошо отделяется от косточки). Кинто потешали весь Тифлис своим балагурством. То огорчит, вместо того чтобы обрадовать, подарок родственников. Почему, чем заслужил такую щедрость. Гонор, конечно, детский, но он не может отдарить, и мама не может: Черкезов - князь бедный и многодетный. Объясняют ему, дурачку, - его любят, он все заслужил тем, что хороший, добрый мальчик. Но не помогает, все равно обида.

И он скрывается в мастерской Варвары Александровны. Там ему все нравится. И медовый запах стружки, и инструменты столярные, слесарные, выписанные из Англии, и милые дамы, которые шьют сапоги, занимаются гальванопластикой, строгают и пилят. Но главное - работа, которую ему, мальчику, доверяют. Нина поддразнивала: «Компаний дур и кекелок. С жиру бесятся. И наш лаки бой с ними». Она учила английский и постоянно, ни к селу ни к городу, вставляла английские словечки, подражала Манюне. А он защищал эту компанию, объединенную, как ему казалось, желанием трудиться и приносить пользу народу. Да, это были богатые дамы, но они думали о «бедных». Сапоги шил и их учитель, их кумир Лев Толстой. Они искали истину в «служениях» и «отречениях», особенно молодые и незамужние, - отказывались от своих привилегий, от богатства, покидали прочные родовые гнезда, уезжали с Кавказа, становились сельскими учительницами. Они вызывали уважение! А у Нинки был несносный характер.

Там, в мастерских Аргутинской-Долгорукой, Александр встретил и настоящего толстовца. К нему обращались за помощью в технических делах. Дамы были от него без ума, от его умелости - заменил матрицы, предложил новые гальванические ванны, провел электричество! - его учености - «мудрец», его внешности - румяные щеки, русая борода, светлые глаза, косая сажень в плечах. Почему-то они называли его Пер Гюнтом, настоящее его имя было Сергей Михайлович Березницкий. Впервые Александр столкнулся с человеком, который умел «все», знал много и охотно делился своими познаниями. Это было само по себе чудо и неслыханное везение. И оно продолжалось! Александр привел Сергея Михайловича домой, и Черкезов пригласил его учителем к старшим детям (хотя Березницкий был исключен из университета за участие в студенческих беспорядках и выслан на Кавказ под надзор). Учитель покорил все семейство, включая маму. С его появлением в доме воцарился даже некоторый порядок, он охотно брался за любую работу - ремонт, уборку, и все споро, красиво, весело. Уважаемый Илья Григорьевич Чавчавадзе, с которым Черкезов был связан по газете «Иверия» и «Обществу распространения грамотности среди грузин», побеседовав однажды с Сергеем Михайловичем, признал: «Учитель! Мдиванбег. Юношеское дерзновение. Настоящий русский!» В устах Ильи Григорьевича это была высокая похвала, сам он принадлежал к поколению грузинских писателей и общественных деятелей, называвшихся «Тергдалеулеби» - «Испившие из Терека», то есть ездившие в Россию.

Учитель. В кругу тифлисской интеллигенции всегда высоко понимали его значение. Что ж говорить о Саве! Для него наступили счастливые дни. От природы ловкий, гибкий и сильный, он старался не отстать от Сергея Михайловича. «Раззудись плечо, размахнись рука!» - кричала вся черкезовская орава, чиня ажурную беседку в саду, которая давно прогнила, а теперь на глазах превращалась в нарядную, новенькую игрушку. Дрались за право красить ее кружевные переплетения. Потом там ели мацони, пили воду с лакомыми сиропами Лагидзе, готовили уроки, слушали лекции Сергея Михайловича, рисовали, лепили из пластилина, секретничали, писали любовные записочки, сочиняли стихи. В беседке вечерами отдыхала мама, кутаясь в меховую пелерину (она всегда мерзла), и Сергей Михайлович вел с нею серьезные «взрослые» разговоры. О чем? Потом Александр понял - мама тоже всю жизнь что-то искала и ей был нужен мдиванбег, советник, она была очень одинока.

Сергей Михайлович помогал людям легко, охотно, не поучая, радовался жизни. Мяса он не ел. По мнению Василия Николаевича, он был толстовец, который понравился бы и самому Толстому.

Через Сергея Михайловича Александр познакомился и с другими толстовцами. Эти понравились ему меньше: мрачные, неумытые, они носили блузы и высокие сапоги и смотрели осуждающе на него, на учителя, на весь мир. Смущали и речи их, все больше о праведной своей жизни, которой они гордились чрезмерно и в которую почему-то не верилось. Они разглагольствовали о ней под лазурными небесами, среди жизнерадостной, яркой толпы, среди вечного праздника тифлисских улиц.

А однажды Александр увидел, как вся эта братия завернула в духан, где на двери нарисован шашлык и кувшин с вином. И Сергей Михайлович был с ними. Конечно, он мог просто так сидеть, пить воду, есть не шашлык, а хачапури с тушинским сыром. Да и запахом оттуда тянуло - мертвый бы соблазнился,, не то что эти толстовцы. Но