Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве - Наталья Максимовна Давыдова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старый дом, поскрипывавший изнутри, темные углы, тусклый киот, белевшая в слабом свете керосиновой лампы голландская печь, сад за окном (с глухим стуком время от времени падают яблоки, звякает цепью собака) - театральная сцена, где разыгрывается непонятный спектакль.
Он снова попытался всмотреться в женщин, что сидели подле него, и ухватить их суть - суть не давалась. Они в масках. Люди слишком часто боятся открыто взглянуть в глаза друг другу. Нина, его сестра, кутаисская футуристка и не очень счастливая женщина, говорила когда-то в своих стихах:
...Даже тот, кто бороться и верить умел,
кто нас в светлую жизнь призывал,
эту черную маску надел
и под ней свои чувства держал...
Что же тешит, манит, увлекает так нас
черным шелком лицо закрывать?..
- Прекрасно, - похвалила Мария Салопова, когда Александр окончил чтение. - И мысль остра, и экспрессия есть. Ваша сестра поэт?
- Да, поэт. Ее фамилия по мужу Чарекова, Нина Чарекова. Она жила всегда в Грузии... Была связана с партией, - подчеркнул он.
Маргарита полюбопытствовала:
- Много у вас сестер и братьев?
- Очень. Родная одна - Нина. Но есть единокровные, дети отца. Это Вермишевы. А есть единоутробные, еще целая куча. Это Черкезовы.
И тут в комнату вошли двое мальчиков, лет примерно девяти-десяти, мокрые, перемазанные землей, глиной, нестриженые и босые.
- Мои племянники, - отрекомендовала их Салопова. - Игорь и Юрий.
Мальчики шаркнули босыми ногами, наивежливейше поклонились и приветствовали гостя по-французски. Некоторое время постояли в раздумье, потом ловко схватили по огурцу и улетучились.
- Значит, им я должен быть благодарен за мыло, - пошутил Александр.
- Им, - кивнула Салопова.
- Тут, бывает, за кусок мыла и расстреливают, - прибавила Маргарита.
- А отчего они у вас по-французски изъясняются?
- Родились во Франции.
- Значит, маленькие анархисты, дети Волина?
- Да, Всеволода. Сестру посадили в 1905-м. Потом ссылка. Бежали за границу. В 1915-м Татьяна умерла от чахотки. Всеволод вернулся в Россию с детьми. Оставил их в Ельце, а сам умчался делать мировую революцию. Родитель печется о благе человечества, а собственные дети ему как трава. Хорошо, есть бездетные глупые елецкие тетки. Они не откажут. Волин себя за великую идею распнет, а елецкие тетки никому не нужны!
- Евангельская притча о Марии и Марфе, - подала реплику Маргарита. - Марфа готовила обед, а Мария вообще ничего не делала, только своими волосами обтирала ноги Спасителя, но он ее возлюбил не меньше Марфы.
В этот момент боковым зрением Александр заметил, что Елизавета смотрит на него пристально, словно открыв что-то в его лице. Словно хочет прочитать его мысли, его судьбу или уже прочла.
Что помнит Игорь Ричард Эйхенбаум, ставший французским летчиком эскадрильи «Нормандия - Неман», майор, ныне ветеран, о тех днях в Ельце? Я путями неисповедимыми встретилась с Игорем в Париже.
Сидим на бульваре Сан-Мишель за столиком кафе «Клюни» и пытаемся вернуться в прошлое, в далекое елецкое детство.
- ...Я помню все ясно, как сегодня. Могу нарисовать, где стоял дом, как текла река. - Чертит на листке бумаги. - ...Вот железная дорога, вот вокзал, здесь ходит бронепоезд. А здесь размещены пулеметы. А ведь я не был в Ельце с десяти лет...
Старый солдат, вот что он видит сквозь полные невероятных событий бурные годы - вокзал, бронепоезд, пулеметы.
Он гордится своей памятью и любуется своим топографическим искусством - как-никак в «Нормандии - Неман» он был офицером связи.
- В Ельце я научился читать по-русски. Тетка научила, она была учительница. В десять лет я прочитал Достоевского! Как я говорю по-русски?
- Великолепно.
- Бон, этим я обязан Ельцу.
- Что сохранилось в памяти?
- Помню запах елецких огурцов и вкус елецкого хлеба. Помню, как воровали мыло. Рядом с домом елецкой родни склад, я наловчился добывать оттуда мыло, проползал под воротами. Помню, как играли в гражданскую войну. Я за красных против белых. Это сразу так... Было ли страшно? Поначалу - безумно. На плоской крыше теткиной школы стоял пулемет, почему-то она плоская, совершенно плоская была крыша. И по школе стреляли из орудий. Было очень страшно. Мы прятались в погребе. Я вдруг упал на земляной пол, сделались судороги, пошла розовая пена. Очнулся уже в доме, несколько дней провалялся с температурой, а потом вдруг - чудо! - перестал бояться. Страх исчез, и навсегда! И больше я уже в своей жизни никогда ничего не боялся!..
Могу добавить, что Игорь в свое время не побоялся угнать бомбардировщик и бежал на нем, чтобы вступить в ряды «Сражающейся Франции», когда де Голль призвал всех французов, где бы они ни находились, присоединиться к нему. Не побоялся влезть на шпиль Шартрского собора, чтобы исправить электропроводку сигнализации для самолетов. Теперь в свои семьдесят с лишним лет расстояние от Парижа до Марселя он покрывает за пять с половиной часов, делая одну остановку под Лионом, чтобы выпить кофе и заправить машину. А по мысу Кап-Канай, усыпанному разбившимися автомобилями, - их не убирают для устрашения, яркие металлические трупы покрывают ущелье, - мчится, не снижая скорости. При этом поет и обнимает за талию сидящую рядом с ним даму.
- Помню, как Мамонтов на белом коне едет по мосту, за ним вся шайка.
- Как в кино?
- Все кино будут потом. Он едет по-настоящему. Я это видел. И не забыл. Это врезалось в мою башку навсегда. Как и забор.
- Забор?
- Да, длинный-длинный забор. Под этим забором вдоль дороги происходили совершенно ужасные для моего детского воображения
