Великие жены великих людей - Лариса Максимова

Женщина, я вам должна сказать, в судьбе писателя имеет решающее значение. Есть жены-ангелы, жены-изменницы и жены-партнеры. Все они могут равно как сгубить творческого человека, так и подвигнуть на высокую литературу, сильный успех. Самая хорошая связь — партнерская, как, например, у Германа и Кармалиты. Есть еще одна разновидность писательских жен — жены-сообщницы, которые связаны с мужем какой-то его неблаговидной тайной. Ну, такие ни на что не подвигают…

Ну, так вот. Мы жили трудно, но спасала молодость, любовь, Леня, друзья… Как-то обходилось без паники и депрессии, и мы никогда не воспринимали время как плохое. Хотя плохого было немало — аресты, репрессии, разгон Метрополя… Но разве можно было это сравнить, например, со сталинским временем — с его молчаливым прессингом, когда все всего боялись? За нами присматривали, конечно, соответствующие органы, но и позволялось многое — у нас дома на Котельнической побывали и Артур Миллер, и Курт Воннегут, Кьюнис, Джей Смит, многие другие видные иностранцы. Разве можно было бы такое представить в 30-е, например, годы? История визита Эдварда Кеннеди (брата Джона) вообще имела скандальный привкус — его жена Джоан после ужина забыла у нас в прихожей свою сумку. Когда я ее открыла, чтобы проверить, не заложена ли там бомба, то обнаружила все их документы, ключи и кредитные карточки… Что делать? Еще не дай бог подумают, что мы что-то взяли. Я позвонила в американское посольство, но мне сказали, что личная встреча с Кеннеди исключена. Тогда мы встретились с сотрудником их службы безопасности в Пассаже — прямо посреди магазина, — где я и передала обратно эту злосчастную сумку.

Зоя и Андрей встретились и сближались в очень тяжелый для него период — после хрущевского разгрома на знаменитой встрече генсека с писателями. Если вы видели эти исторические кадры кинохроники — нависающий с трибуны над худеньким, глазастым, с тонкой шеей Андрюшей красный от гнева, огромный Никита Сергеевич Хрущев, — то они, эти кадры, даже зрителю внушают леденящий ужас. А что испытывал в этот момент Андрей, которому генсек и слова не давал сказать, орал и махал кулаками? Хрущев пообещал Вознесенскому «самые жестокие морозы» или — пожалуйста, завтра же оформим паспорт за рубеж: нам такие поэты ни к чему! Удар был сильный, ведь к тому времени Вознесенский был уже объявлен гением, избранником и кумиром. Давление и позор, которому он подвергся публично, стали для него невероятно тяжелой ношей, почти невыносимой. Две недели у него была рвота, которую никто не мог остановить.

Он ведь был очень молодой и, по словам Зои, «совсем желторотый, совершенно не приспособленный к жизни». И мне кажется — как это ни странно прозвучит, — именно эта инфантильность, особая душевная организация и спасли его. Он жил где-то на небесах, вне быта, вне реальной жизни… Он скрылся в себе и продолжал писать стихи. Так что — «она его за муки полюбила». Кстати сказать, последствия это хрущевской выволочки еще долго сказывались не только на Вознесенском, но и на Зое, ее профессиональной деятельности. А уж, когда она поставила свою подпись под письмом в защиту Синявского и Даниеля, останавливают, уже в корректуре, ее роман «Защита», перестают печатать другие книги, в театрах запрещают пьесы. Зоя не повесилась и не застрелилась. Она продолжала работать, искала другие жанры. «Я никогда не слышал от Зои Борисовны жалоб на давление, на то, что не спала ночь. Какая-то нездешняя, немыслимая закалка, — говорит Олег Меншиков, — слова о том, что «все в наших руках, поэтому их нельзя опускать», — абсолютно про Зою Борисовну».

Тяжелые были времена, денег не хватало иногда даже на еду. Володя Высоцкий застал меня однажды, в пик нашей нищеты, за подсчетом жалких грошей и стал предлагать помощь — может быть, организовать вечера Андрея? Сейчас такой вечер назвали бы корпоративным, а тогда на частной квартире собирались люди и, чтобы послушать музыканта или поэта, покупали билеты. Володя жил на это. Но я в ответ на его предложение только рукой махнула — зачем нам еще неприятности? А кроме того, мне казалось, что Андрея не стоит сейчас дергать: в состоянии глубокого угнетения и опалы он как никогда много писал — я это видела, — и в этот «после-хрущевский период» он написал, возможно, лучшие свои стихи. Тогда, возмущенный моим чистоплюйством, Высоцкий предложил продать какую-нибудь ценную вещь, сказал, что может обратиться к Шемякину, тот знает, как это делается. У нас хранилась Библия с рисунками Сальвадора Дали, и я отдала ее Володе на продажу. На вырученные деньги мы тогда смогли просуществовать несколько месяцев, но сейчас я, конечно, понимаю, что совершила непростительную глупость, практически даром отдала реликвию. В мире всего восемь экземпляров этой книги, и одну из них Дали подарил Андрею…

60-е годы. В центре — Зоя и Владимир Высоцкий. По краям — американские поэты-переводчики Стэнли Къюниц и Ольга Андреева (внучка Леонида Андреева)

Местом нашей культурной жизни тогда был ЦДЛ. Андрей дружил с Булатом, Беллой, Робертом Рождественским, Евтушенко… Вася Аксенов, Гладилин, все это были наши друзья-товарищи, с которыми мы замечательно проводили время в пестром зале Дома литераторов. Однажды Аксенов с Гладилиным взяли меня с собой на бега. У меня было с собой три рубля, и я все их поставила на лошадь, которая мне ужасно понравилась — такие у нее были тоненькие, длинные ножки… Мужики меня ужасно ругали, говорили, что я — в отличии от них, знатоков, — в скачках ничего не понимаю и просто потеряю свои три рубля. А проиграли они, а моя лошадка пришла первая, и мы покинули ипподром с кучей денег. И пошли их пропивать в ЦДЛ. Вася вообще очень сильно пил, а бросил, благодаря случаю. Как-то в разговоре с его женой по телефону, я сказала, что наш общий врач, осмотрев Васю, заявил, что у него мозг совершенно разрушен и, если он не прекратит выпивать, то долго не проживет. Слышу — на том конце провода какой-то шум, потом связь отключилась. Потом выяснилось, что Вася взял параллельную трубку, услышал наш разговор и упал в обморок. Так что в конце своей жизни он пил не больше двух бокалов красного вина в день, и может благодаря этому написал еще кучу шедевров.

Васи уже нет, Володи нет, Беллы… Когда Булат умер в парижской больнице, не долетев до Израиля, где он собирался лечиться, — я волей случая оказалась там же, во Франции. Утром мне позвонила подруга из Москвы и сообщила эту ужасную новость. Через два часа, на открывшемся заседании ПЕН-клуба я сообщила собравшимся о нашей утрате и, хотя многие не знали, кто такой Булат, весть о смерти русского писателя встретили минутой молчания…