Великие жены великих людей - Лариса Максимова

Это случилось в Ялте. Зоя жила в Доме творчества. А Вознесенский читал в Москве только что написанную поэму «Оза», посвященную ей. И поползи слухи, сплетни, начались пересуды о том, что Вознесенский влюблен. Для нее такое вторжение в личную жизнь было непереносимо, невозможно. Он это знал, но ничего не мог с собой поделать. Известно, что когда он впервые собрался публично прочитать «Озу» в консерватории, то позвонил Зоиной приятельнице Ире Огродниковой и сказал: «Если ты пойдешь сегодня на мой вечер, то сядь, пожалуйста, рядом с Зоей. Потому, что ей будет плохо». Ей правда было плохо. И она все время пыталась убежать. Убегала она в Ялту. В тот раз Борис позвонил жене и сообщил, что все только и говорят о ее романе с Вознесенским. Зоя попыталась возразить: из текста же абсолютно ясно, что у них нет никаких близких отношений! «Это не важно какие именно у вас отношения, — сказал Борис. — Важно, что у вас отношения. Немедленно возвращайся, или все между нами кончено!» Едва он положил трубку, Зоя набрала номер Андрея. «Приезжай!» Она не могла, как и теперь не может, терпеть никакого давления. Никто не имеет права ей командовать.

Ялта. Холод был неимоверный. Съемная квартира на улице Чехова. Так что мои первые ощущения любви связаны с тем, что мне все время хочется не раздеться, а одеться потеплее. Там же, в Ялте Андрей мне сделал предложение. Прозвучало оно так: «Давай я тебе продиктую заявление о разводе!» И продиктовал: «Прошу развести нас в связи с тем, что у меня образовалась новая семья». Я написала. Когда вернулась в Москву, Борис стал меня уговаривать не ломать себе жизнь: «Андрей — поэт. Сегодня ты его муза, а завтра ей станет другая. Он живет чувствами, и это нормально. Но для тебя это ненормально абсолютно!» Да я сама себе это сто раз говорила! Он приводил и другие доводы: ребенок, материальный достаток. Борис, между прочим, был лауреатом Сталинской премии, мы жили в хорошей квартире, купили автомобиль… Я в самом деле уходила от любящего меня человека и налаженного быта к поэту, у которого не было ни копейки денег, не было своего жилья, да еще сам Хрущев недавно выгнал его из Советского Союза… Когда Борис понял, что меня все это мало волнует и его доводы бесполезны, он сказал: «Я тебя намного старше и понимаю, что ты совершаешь безумный поступок. Уверен, что ты скоро поймешь свою ошибку. Поэтому давай договоримся — ровно через год я буду ждать тебя на этом месте (мы сидели в ресторане) и, если ты захочешь вернуться, я ни одним словом не упрекну тебя». Борис был искренне убежден, что я не смогу быть счастливой с Андреем и наша связь не продлится больше года. Признаюсь, меня поразило благородство Бориса, но жить без Андрея я уже не могла.

1970 год. Переделкино. Первая дубленка

Первой, кому меня Андрей представил, была, конечно, Лиля Брик. Так было принято в нашем кругу — Лиля как бы благословляла… Я ей не понравилась, и сразу это заметила. Неудивительно — ведь Андрей в глазах всех был неким принцем в поэзии, яркой звездой, а я — просто Зоей Богуславской. Тем не менее мы стали общаться с Лилей Юрьевной, а вскоре она вовсе изменила ко мне отношение. Это случилось после ее отъезда во Францию на похороны сестры. Мы ее провожали торжественно и как-то скорбно, будто прощались, хотя Лиля никогда не собиралась эмигрировать — она не могла бы жить нигде, кроме русской литературной среды. Но в Москве ей тяжело жилось в последние годы, мучили болезни, одиночество, поэтому мы были готовы ко всему. Лиля вернулась оживленная, позвонила мне и сказала, что нашла в доме у Арагона старый советский журнал «Юность» с моим рассказом, прочитала и осталась весьма довольна. Я была готова взлететь — меня похвалила сама Лиля Брик! Мы подружились. Сколько я услышала от нее невероятных историй, скольких еще талантливых поэтов на моих глазах открыла Лиля Юрьевна! Сухонькая старушка, с маленьким, как у ребенка, телом… Но когда она поднимала на вас свои глаза — в них можно было утонуть, они впитывали собеседника и светились таким искренним интересом, такой ясностью и живостью ума.

Мы собирались с Андреем в Пицунду, и я зашла к ней попрощаться перед отъездом. «Ну, что же, прощайте, — сказала Лиля Юрьевна, — может быть больше не увидимся». «Зачем Вы меня огорчаете в дорогу, — попыталась я ее развеселить. — Весна наступает. Вы под присмотром, ухудшений нет. Что может случиться?» «Я сама это сделаю», — прошептала Лиля. Мы уехали, а вскоре мне позвонила подруга и сообщила печальную новость о смерти Лили Брик. Воспользовавшись тем, что сиделка уехала в магазин, Лиля выпила заранее приготовленные таблетки. Она заснула, успев написать, что уходит по собственной воле. У меня осталась фотография с надписью: «Молодой Озе от старой Лили».

1949 год. Первый муж Зои Богуславской, Георгий Новицкий

Мы долго были бездомными. Скитались по квартирам друзей, съемным каким-то комнатам. Когда это стало уж совсем неприлично, Андрей написал заявление в Союз писателей с просьбой выделить нам жилплощадь. Нас поставили на очередь. Кто жил в Советском Союзе, знает, что в этой очереди можно было простоять до пенсии… Помог Сергей Михалков, который тогда возглавлял Союз писателей, хотя Андрей его ни о чем не просил, а я — тем более. Михалков это сделал сам — сообразно своему представлению о справедливости. Когда Андрей получил ордер, он не сказал мне, что это за квартира и где она находится. Поэтому, когда мы приехали на Котельническую набережную, для меня это оказалось шоком. Мне просто не верилось, что я буду жить в таком красивом и историческом доме — здесь были квартиры Твардовского, Паустовского, здесь жили Кармен и его жена Майя, которая на наших глазах стала женой Аксенова. Но когда мы вошли в нашу малюсенькую — сорок с чем-то метров — квартиру, глазам открылась ужасная картина: все батареи были изглоданы крысами, жутко воняло, грязь — как на овощехранилище… Жил здесь до нас некий высокий чин, не буду называть его имя, который еще и выезжать не хотел, хотя мы ему предъявили ордер…

Как известно, мать Андрея Вознесенского категорически не приняла Зою, его женитьбу считала кошмаром. А когда Андрей сказал ей, что жить не может без этой женщины, пошутила весьма едко: «Любовь — не татарское иго!» А вот Белла Ахмадулина, когда узнала о их браке, сняла с себя крестик и повесила ей на шею. Встала на колени перед Зоей и сказала: «Он тебя выбрал!» Белла любила экзальтированные поступки.

Эта маленькая квартира стала открытым домом для всех наших друзей, для всей московской интеллигенции. Сейчас этот круг людей называют богемой. Для меня богема — это право одеться как хочешь, думать как хочешь и как хочешь жить. Богема — это свобода во всем. Однако некоторые проявления этой богемной жизни не были мне близки. Мне не нравилось, что в писательской среди все время идет какой-то обмен женами — вот была, например, Галя Луконина — стала Галя Евтушенко, ну и так далее. Не нравилась чрезмерная сексуальная раскрепощенность — существовала, допустим, такая игра «звездочка»: все приходят и ложатся звездочкой и тут — на кого попадешь. Мне это не нравилось, но я и не осуждаю: время такое было и такая среда… Лично я всегда ставила на первое место любовь, а секс дальше уже мог быть или не быть. Для Андрея телесное было важнее, он умел ценить и любил женскую красоту, у него было много женщин, знаменитых и не очень знаменитых — особенно до меня, — да пол-Москвы за ним бегало. То, что он женился на какой-то Зое, для многих явилось шоком. Еще большим шоком оказалось то, что мы прожили сорок пять лет вместе — вокруг нас все по нескольку раз переженились. Тут большая заслуга Андрея, который оказался в человеческом плане очень верным. Но он не мог не восхищаться — и, конечно, его не могла не восхищать женская красота. Он вел себя непредсказуемо. Я помню один случай, когда мы с ним еще только дружили, а он был сильно увлечен Таней Самойловой. Она была общим кумиром, потому что «Летят журавли» смотрели все. И вот мы едем в машине с какой-то вечеринки, я — за рулем, и в какой-то момент Андрей говорит: «Притормози». Я останавливаюсь, и мы… высаживаем Таню Самойлову. Она уходит одна. Таня — которая пришла с Андреем и они были как пара! Я на него смотрю остановившимися глазами, потому что я не понимаю, как можно ночью высадить Таню — узнаваемую Таню и вообще свою любимую? И скажу вам — такие вещи долго разрушали мою возможность влюбиться в Андрея. Они мне вообще были непонятны. Как и очень многое в его поведении. Это понимание пришло потом. Андрей пользовался очень большим успехом у женщин просто потому, что у него была такая степень страстности, красоты этой его влюбленности, самоотверженности, против которой устоять было невозможно. Когда мы поехали с ним первый раз в Болгарию и он вдруг стал куда-то исчезать — я возмутилась. Но он сказал: «Я всегда буду верен тебе, и ревновать ты меня можешь только к стихам». И я ревновала. Конечно же не только к стихам… Но виду не показывала. И ни одной секунды его не удерживала. Однажды я ушла сама на два месяца, и он бегал по всем мои подругам, искал. И когда нашел, был очень доволен.