Петька из вдовьего дома - Пётр Заломов

А купец тем временем размашисто положил на стол дьякону рублевую бумажку и, взяв толстую свечу, уверенно направился за ширму, не обращая внимания на недовольное ворчанье ждущих своей очереди для исповеди: «живодер толстопузый, окорок копченый…»

Петька старательно прислушивается к тому, что происходит за ширмой, но священника не слышно совсем, и только гудит, не переставая, низкий голос купца. Прошло, наверное, целых десять минут, а купец все не выходит. Ждущие исповеди перебрасываются недовольными возгласами…

Петьке кажется, что купец исповедуется больше часа. «Ага, накопил грехов!» — думает он злорадно.

Наконец купец выходит из-за ширмы. Он медленно спускается со ступенек придела. Лицо его багрово-красно, глаза припухли. «Ревел ведь!» — с изумлением догадывается Петька и чуть не взвизгивает от восторга: «Выпорет! Обязательно выпорет!» Перед его глазами картина, нарисованная Олей.

Купец уже выходит из церкви, а поп все не появляется. К нему входят все новые и новые исповедующиеся. «Эх, купил, видно, купец попа! Дьякону за запись рубль дал, а попу, знамо, трешницу. За трешницу кто не простит!» — разочарованно думает Петька.

Петьке очень обидно, что купца отпустили непоротым, и он продолжает свои размышления: «Значит, все враки! Здорово наврала мне Ольга! А я, дурак, поверил. Только ведь Ольга так врать умеет! Премудрая!..»

А уставшие ждать исповеди прихожане, переминаясь с ноги на ногу, чуть слышно перебрасываются недовольными возгласами: «Богатеи проклятые. Им и в раю первое место попы замолят!»

ГЛАВА X

Страстная неделя подходит к концу. В субботу Петька с утра ничего не ест, одевается во все чистое и идет в церковь для причащения[46]. Служба тянется нестерпимо долго. В церкви страшная теснота, духота. И от этого у Петьки кружится голова. Всегда полуголодный, а сегодня и вовсе не съевший ни маковой росинки, Петька впадает в обычную злость на попов и еле сдерживает себя, чтобы не заругаться или, что того хуже, не съесть прежде времени свою просфору[47], которую он держит в руках. Петька любит всякое дело доводить до конца и сейчас непременно хочет свое покаяние закончить «правильным» причащением, чтобы после него быть совсем-совсем безгрешным.

Но вот толпа заколебалась, заволновалась, радостно подалась вперед. Теперь стремление всех — чаша со «святыми дарами», которую держит в руках здоровенный дьякон. Вина и мелко накрошенного хлеба, из которого попы готовят причастие, припасено, конечно же, достаточно, но уставшая от долгой службы толпа напирает с непреодолимым упорством. Петька старается попасть в ее средний поток, который режет толпу на две части, и кратчайшим путем добраться до чаши. Толкаясь, упираясь локтями, не обращая внимания на ругань, Петька благополучно добирается до цели. Поп сует ему в рот ложку, и мальчик торопливо глотает сладкое вино с кусочком просфоры.

«Ишь, вкусно!» — думает он с восхищением и отходит к столику с «теплотой». Положив на тарелку две копейки, Петька берет большую плоскую серебряную чарку и жадно пьет разведенное горячей водой вино. Но, сделав четыре глотка, чувствует, как кто-то грубо схватил его за руку.

— Да ты что! Все выдуть хочешь, что ли? Хлебнул раз, и довольно. Это тебе не вода! — слышит он злобный шепот и вмиг оказывается в стороне.

Выбравшись из толпы, Петька идет к выходу, уписывая на ходу просфору. «Теперь я как херувим! Ни одного греха нету!» — думает он с торжеством.

Дома Петьку все поздравляют с принятием святых тайн, а мать поит чаем с горячей лепешкой.

Семья готовится к празднику. Сосед Лапшов, куриный охотник и добрый человек, подарил Анне Кирилловне три с половиной десятка яиц. Бабушка Александрия дала немного денег и белой муки. Мать купила мяса для щей, четверть фунта изюма, молока, творога, масла, сахара. Петька помогает Оле выбирать изюм от стебельков и всякого сора и зорко следит за сестрой, которая время от времени кладет в рот изюминку.

— Чего хватаешь! Чай, изюм в куличи надо! — возмущается Петька.

— Возьми и ты! — невозмутимо предлагает Оля.

— Ну да! Возьми! Чай, его и так мало! — ворчит брат.

Но вот Оля берет сразу несколько изюмин. Этого уж Петька перенести не в силах. Он забывает даже про неписаный закон мальчишеской чести, запрещающий доносы:

— Мам! Что Ольга весь изюм съела!

— Я только одну! — оправдывается Оля.

— Ну возьми и ты одну, Петюша! — говорит Анна Кирилловна, не отрываясь от работы. Она спешно дошивает «чужое».

— Ябеда! — мстительно шепчет Оля.

— А ты свинья! Чай, куличи-то для всех!

Петька выбирает самую крупную изюмину и, причмокивая, демонстративно ест ее, но это уже не доставляет ему никакого удовольствия. Теперь куличи наверняка не будут такими вкусными, если в них недостает съеденных Олей изюминок.

«Разве бы я взял, кабы не эта Олька!» — думает он со злостью.

— Вот жадина. Самую большую схватил. Разве моя такая была? — снова шепчет Оля.

— Рази-рази! Мне сама мама позволила! — огрызается Петька.

— Мои-то вдвое меньше были, — канючит девчонка и быстро кладет в рот еще одну изюмину.

— Ну так и я брать буду! Пусть ничего для куличей не останется! — с отчаянием кричит Петька и, схватив без разбору горсть изюму, глотает его вместе с сором.

— Мам! Петька целую горсть изюму съел! — кричит Оля.

— Ну как вам, ребята, не стыдно? — с укором говорит Анна Кирилловна. — Ведь я для всех купила! Неужто хотите все вдвоем съесть?

От этих слов Петьке ужасно стыдно: «Никогда ни к одной изюмине больше не притронусь. Пусть одна Олька ест!»

В этот вечер Петька ложится спать рано, перед сном просит мать, чтобы разбудила его к заутрене[48]. Анна Кирилловна не спит всю ночь. Закончив чужое шитье, она принимается мастерить Петьке новые штаны и рубашку, а потом месит тесто и печет куличи.

По обыкновению, Петька засыпает как убитый и, когда мать будит его, поднимается с большим трудом. Умывшись и надев обновки, он отправляется в Троицкую церковь. В кармане у него две копейки на свечку.

Ночь темна и так тиха, что Петьке кажется, будто вся земля накрыта огромным колпаком из черного стекла. В тишине раздается мощный удар большого колокола. Миг — и стеклянный колпак разбит одним ударом, несмолкаемые звуки зазвенели, как падающие мельчайшие осколки разбитого стекла.

Троицкой отвечает Егорий, Тихон, Покров и другие церкви. Петька любит музыку больших колоколов. Когда он слушает их, его охватывает какое-то восторженное и вместе с тем тревожное чувство. Все тело его крепнет, и отчего-то рождается уверенность, что одним броском он может перемахнуть и через высокие ворота, и через всю улицу. Маленьких колоколов Петька не признает: «Тлям, тлям!» — только портят все…

На площади перед церковью горят большие костры, вокруг них толпы народу. Это пожарные, квартиры которых в нескольких десятках сажен от церкви, жгут смоляные бочки. Петька не может оторвать глаз от яркого пламени.

Долго стоит он перед кострами, и ему кажется, что огонь живой, что он очень сердитый и потому с такой яростью пожирает дерево и смолу. Но постепенно костры догорают, площадь погружается во мрак, и Петьку охватывает грусть при виде последних отблесков умирающего огня. Теперь ночь стала темнее, чем прежде, и, шагая к церкви, мальчик думает: «Кто огонь? Где он живет? Почему не ест камни? Почему его так часто рисуют в церкви?»

В церковь Петька не может пробиться и, лишь с трудом протиснувшись на паперть[49], покупает себе свечку из красного воска, зажигает ее и выходит на церковный двор. Он отговел по всем правилам и теперь считает излишним стоять часами в церкви. Во дворе не душно, можно посидеть и походить, а то и перекинуться словечком с кем-нибудь из ребят. Петька замечает, что взрослые тоже переговариваются.

Под высокой колокольней, выстроенной отдельно от церкви, понаставлено множество куличей и сырных пасок. Какой-то мужик наступил тяжелым сапогом на одну из них и раздавил вместе с тарелкой. Поднимается крик, ругань. Один мальчишка толкнул другого, и тот смял пару высоких пышных куличей. Снова ругань, шиканье старух, звук затрещины и плач упавшего мальчишки.

Но вот раздаются возгласы:

— Несут, несут!..

Толпа перед папертью расступилась, из церкви повалил народ с зажженными свечами. Наконец выносят плащаницу[50], и Петька видит тот самый стеклянный гроб, который раньше стоял в алтаре[51].

Под возгласы: «Христос воскрес! Христос воскрес!» — шествие направляется вокруг церкви.