Петька из вдовьего дома - Пётр Заломов

— Что ты врешь! — не стерпел Петька. — А кто в лавку ходит, кто самовар ставит? Да я и дрова колол, и снег зимой чистил. Разве я не помогаю маме?

— Ладно-ладно! Вот батюшка наложит на тебя епитимью[44].

— Каку таку петимью? Что ты врешь! Петрахиль, а не петимью!

— Вот узнаешь! Епитрахиль — это фартук, им батюшка покрывает голову, когда говорит «прощаю и разрешаю», а епитимью накладывают на великих грешников…

— Да разве я великий грешник? Дура ты такая! Я ведь еще маленький. Много ли у меня грехов-то?

— Вот-вот! И дурой меня ругаешь, и не слушаешься. Разве это не грех? Ведь я старшая сестра!

— Старшая — Лиза, и я ее слушаюсь, а ты просто девчонка — козья печенка! — говорит Петька презрительно.

— Да ведь и я старшая! На четыре года старше тебя!

— Ты сама дразнишься! И за волосы меня дергаешь, — уже не на шутку сердится Петька.

— Про мои грехи батюшка тебя спрашивать не будет, а про свои должен все рассказать. А если соврешь на исповеди, то придется тебе в аду лизать горячую сковороду! За грехи же великие батюшка наложит на тебя епитимью, — заканчивает Оля сурово.

— А что такое петимья? — переспрашивает Петька неуверенным тоном.

Мальчишку сразу охватывает страх: он вспоминает крещенский сочельник, свои озорные мысли об освящении нужника святым крестом и о том, как во время давки в церкви он обругал самого Саваофа.

— Кто его знает? Простит али не простит? — с тоскою говорит Петька, глядя на сестру.

Оля делает вид, что не слышит вопроса. Она наслаждается страхом Петьки.

Петька не выдерживает и кричит:

— Что же ты молчишь, дура! Али не тебя спрашивают?

— Ага! Еще два новых греха: злишься и ругаешься! — торжествует Оля. — Теперь уж обязательно будет тебе епитимья!

— Да ты говори, что за петимья?

— И скажу! Сама видела! Как только батюшка узнает, что ты великий грешник, сядет на большое деревянное кресло и велит принести сторожу большущий голик с тонюсенькой, как волосок, ниточкой. Вот за эту ниточку ты и повезешь батюшку вокруг всей церкви, а если…

— Ну вот как же ты не дура! — перебивает ее Петька. — Разве можно большущего попа везти за ниточку? Чай, она оборвется! Для него нужна толстая-претолстая веревка.

— Сам ты дурак и разиня! Ты слушай, когда тебе говорят, а не перебивай! Ведь бог все может сделать, — он всемогущий!

— А раз он всемогущий, так пусть сам и возит своих попов за нитку! — злится Петька.

— Вот-вот! Нагрешил да еще распоряжаться будешь! Так тебя и послушали!

— Дак нитка-то оборвется! — с отчаянием кричит Петька. — Разве ты не понимаешь?

— Если бог простит, то не оборвется, хоть двух попов вези. А если оборвется — значит, бог не простил, и тогда батюшка будет пороть тебя голиком по голой заднице. А потом нитку свяжут и опять повезешь, и опять пороть будут, и так до тех пор, пока бог не простит. Как только простит, сделается нитка крепкой, как канат, и тогда ее даже лошадь не перервет. Вот тогда ты и обвезешь батюшку вокруг церкви, а он снимет с тебя епитимью, накроет епитрахилью голову и скажет: «Прощаю и разрешаю».

— А какая она, эта петимья? Как петрахиль? В виде фартука?

— Епитимья — это слово, а не вещь, — важно поучает брата Оля. — Значит «испытание, порка».

— А ты не врешь? — заглядывая в глаза сестры, переспрашивает Петька.

— Зачем мне врать! Я сама видела, как маленький мальчик, еще меньше тебя, обвез попа вокруг церкви, а нитка осталась целой.

— А за что поп наложил на него петимью?

— А он тоже обругал сестренку, но потом…

Петька уже не слушает:

— Вот видишь! — торжествующе кричит он. — Значит, сестер ругать не грех! Ведь ты сама же говоришь, что нитка не оборвалась?..

— Да ты не дослушал, — торопится перебить его Ольга. — Он обругал нечаянно, а потом просил у сестры прощения и кланялся ей в ноги, когда пошел на исповедь.

— Ну теперь я вижу! Все это ты наврала. Просто меня дразнишь. Ты думаешь, я буду тебе кланяться в ноги? И не подумаю! Ишь премудрая!..

— Больно мне нужны твои поклоны! — важничает Оля.

— Ольга премудрая, Ольга премудрая! — дразнится Петька и, схватив картуз, выбегает во двор.

«Пойду спрошу Сашу. Чай, Олька наврала все, как про березу в школе?» — думает Петька.

Сестра Саша живет в прислугах у бабушки Александрии, и Петька встречает ее у ворот с двумя ведрами воды.

— Ты чего? — остановилась она около переминающегося с ноги на ногу мальчонки.

— На исповедь вот иду. — Петька помолчал, потом спросил как бы между прочим: — А Ольга говорит, что надо попа на нитке возить. Правда?

— Ну понятно, правда! Только это за большие грехи.

— А ежели у меня большой грех найдется?

— Тогда придется возить и тебе, а поп будет пороть тебя голиком, если оборвешь нитку.

— А может, мне надеть двое штанов?

— Да ты не бойся! Какие у тебя грехи? Ведь ты еще маленький, — говорит Саша с еле сдерживаемой улыбкой. В свое время ей рассказывали эту же самую сказку, и теперь ее забавляет доверчивость брата.

Тревога Петьки усилилась. «Хоть бы не по голой! Смеяться будут», — думает он с тоской по дороге в церковь.

Встретив на Жуковской улице своих приятелей, Петька заводит разговор с Черемушкиным — он второгодник и один раз уже говел.

— А что, Федька, страшно на исповеди?

— А чего тут страшного? Чай, тебя поп, а не черт исповедовать будет!

— А как же грехи?

— Очень ты ему нужен с твоими грехами! Он на тебя и времени тратить не будет. Сколько ты дашь? Три копейки?

— Нет, мама велела дать пятак.

— Не видал он твоего пятака! Вот ежели бы ты ему рупь принес, так он бы про все твои грехи выспросил. Сам увидишь. Ежели кто богатый — держит долго, бедного отпускает скоро, а мальчишек в одну минуту. Тебя больше, как разов пять или шесть, и не спросит. А ты говори, грешен — и все тут. Потом накроет фартуком и скажет: «Прощаю и разрешаю». Вот придумал тоже — страшно!..

— А ты признаешься, что вчера дырки на пальто свечкой прожигал?

— Что я, дурак, что ли? Чтобы меня из школы выгнали?

— Да ведь грех останется?

— Ничего не останется! Раз поп скажет: «Прощаю и разрешаю», — значит, крышка.

— А ежели бог не простит?

— Так кто же к попам ходить станет, ежели бог не будет прощать. Это уж их дело. Они что хошь замолят. Ты только сразу после причастья не плюй, и ни одного греха на тебе не останется.

— Ежели поп неправильно простит, грех на нем будет, — вмешивается в разговор Ванька Рязанов. — Видал на картинке страшный суд? Впереди всех попы идут, потому что на них много грехов и своих и чужих. Некоторые грешники еще далеко, а попы уже около самого пекла…

Разговор обрывается, приятели входят в церковь. Напротив левого придела Петька видит стол и два больших деревянных кресла. На одном из них сидит дьякон и записывает пришедших на исповедь. Петька знает, что надо записаться у дьякона и уплатить две копейки за запись. Он встает в очередь перед клиросом[45], в углу которого поставлена ширма. Из-за ширмы слышится приглушенное бормотание. Большинство исповедовавшихся выходит оттуда с красными лицами.

Петька сильно волнуется и искоса посматривает на большое деревянное кресло: «Зачем оно там стоит? Неужто Ольга правду сказала?»

Очередь доходит до Петьки. Войдя за ширму, он крестится, отдает свечу и пятак попу. Тот устало задает вопросы: «Не воровал ли? Не врал ли? Слушался ли старших? Молился ли богу?» Петька невпопад отвечает то «нет», то «грешен, батюшка». Вопросов немного.

Накрыв голову Петьки епитрахилью, поп поспешно читает привычное: «Аз недостойный иерей, властию же его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих».

Петька доволен. Выйдя из-за ширмы, он видит на подозрительном кресле здоровенного купца с золотой цепью на шее и кольцами на руках.

Теперь Петька начинает догадываться о назначении кресла: «Это чтоб садиться, ежели которые богатые, — думает он. — А я, дурак, поверил Ольке! Знамо, она всегда врет. Она сказку-то рассказывает и то врет!» Но некоторые сомнения все же остаются, и Петька хочет проверить их на купце. «Уж этот, знамо, великий грешник! — думает он убежденно. — Все купцы жулики! Дядя Яков тоже говорит, что жулики. Только пошли к ним маленького, сразу хлеб вчерашний всучат и еще обвесят! Вот только Иван Максимович… Так он не настоящий лавочник — сам печет и белый и черный, всю ночь работает, а остальные жулики!»

Петька ждет купца. Ему кажется невероятным, чтобы такого толстого и важного поп осмелился бить голиком. И все-таки очень хочется, чтобы все было так, как рассказывала Оля. Петька внимательно рассматривает купца и удивляется: «Ишь какое брюхо! И морда с самовар, и шея в складках…»