Петька из вдовьего дома - Пётр Заломов

Правда, многие списали решение с доски, но Петька спутался в вычислениях, и всем списавшим тоже досталось от учителя.

Просмотрев все тетради, Алексей Алексеевич повернулся наконец к доске, застонал, и Петька получил второй за это утро подзатыльник. Только потом «шкилет» указал ошибку. Тыча в доску тонким длинным пальцем, противно скрипел:

— Эх, бестоло-очь!..

Петька снова принимается за задачу и на этот раз доводит ее до конца. Он уже приготовился идти на место, но «шкилет» останавливает его и начинает гонять по таблице умножения. За всякий неправильный ответ Петька получает еще по одному подзатыльнику.

Петька и на учителя злится, и на себя досадует: «Дурак я!.. Четырежды семь двадцать восемь, а я ска-зал тридцать два. «Шкилет», видно, думает, что у меня голова-то чугунная. Что ж, ежели по башке наколотить, так я умнее, что ли, буду?»

Следующий урок — русское чтение. Алексей Алексеевич заставляет читать всех понемногу и при этом никого по головам не колотит. Доходит очередь до Петьки. Он читает монотонно, без всякого настроения, но и ошибок не допускает. «Шкилет» хвалит его, и Петька приходит в восторг: «Ишь, Зоя Владимировна никого не хвалила, а этот хвалит! Погоди, я еще тебе все задачи решу!» Петька замечает, что «шкилет» бьет только за шалости и за неверно решенные задачи. На колени он тоже никого не ставит, а всех невыучивших урок оставляет без обеда всего на час.

Вернувшись домой, Петька первым делом хвастает:

— Лексей Лексеич меня похвалил. Говорит, молодец! Только он дерется здорово! Как зачал по башке колотить, — думал, весь ум выбьет!

Петька рассказывает обо всем без утайки. Анны Кирилловны дома нет, да он и перед ней теперь не скрывается. Она уже давно перестала его пороть.

Произошло это как-то незаметно для Петьки. Однажды, совершив поступок, за который непременно полагалась порка, Петька с изумлением обнаружил, что наказания не последовало. То ли Анна Кирилловна решила, что Петька уже достаточно взрослый, то ли поводов стало меньше. Он научился осторожности и почти не бил посуды, не портил вещей, не терял денег. Кроме того, Петька теперь умел скрывать под маской простодушия свои проступки.

Возможно, Анна Кирилловна перестала пороть Петьку и потому, что у нее хватало забот с младшими. Бывало, что мать, особенно рассердившись на Петьку за упорное неподчинение, — а он любил противоречить, — стегала его широким ремнем по спине. Но Петька к подобным событиям относился уже благодушно: «Словами доказать не умеет, так разве ремнем докажет?» Чаще же всего дело ограничивалось угрозами:

— Вот возьму толстую веревку, как почну стегать!.. Две недели у меня садиться не будешь! — грозит Анна Кирилловна. — Я тебе покажу, как с матерью спорить!

Петька хорошо знает, что ругань — все равно что гром: вреда не принесет — и поступает по-своему. Тем не менее отношения с матерью улучшились, и Петька вновь любит ее, но уже не прежней беззаветной детской любовью. Во всяком случае, теперь Петька относится к ней с большим доверием.

Вот и сейчас Петька знает, что Олька разболтает все матери, но это уже не пугает. Он убежден, что сможет доказать свою правоту кому угодно. Петька также знает, что Оля будет смеяться над ним, но желание поделиться так велико, что он нимало не смущен и этим.

Выслушав его рассказ, Оля сначала возмущается поведением Кольки, а потом, конечно же, принимается за Петьку.

— Простенькой задачки решить не мог!..

— Тебе хоть говори, хоть нет! Разве б я ее не решил? Чай, я таблицу умножения забыл!

— Значит, Лексей Лексеич для памяти, чтобы знал, тебя по голове-то колотил? — Ольга ехидно хихикает.

— Любо дураку, что седелка на боку, едет да посвистывает. Ведь я таблицу-то умножения во как знал! Знамо, за лето забыл. А теперь снова все выучу! — сердится Петька. — Я ему какую хочешь задачу решу. Разве я не понимаю?

Вечером Анна Кирилловна, к удивлению Петьки, рассердилась не на него, а на учителя.

— Старый дурак! Разве можно ребенка по голове бить?

— Что! Говорил я тебе, что по башке бить нельзя? — торжествует Петька, обращаясь к сестре.

— А ты, сынок, не огорчайся! И уроки учи хорошенько.

— Да разве я не учу? Сама знаешь, как здорово читаю! — хвастает Петька. — И совсем даже не озорничаю. Спроси Лексей Лексеича или Зою Владимировну. Что до Кольки, так разве это озорство? Тебе кто в лицо заедет — тоже не стерпишь.

Петька доволен, что мать встала на его сторону, и в этот день беспрекословно исполняет все ее просьбы. Таблицу умножения он выучивает назубок. Правда, на это потрачено много времени, но зато он свободно владеет цифрами и решает задачи теперь одним из первых.

Старый учитель часто говорит:

— Молодец, Заломов!

Петька так гордится этой похвалой, что слово «шкилет» как-то незаметно утратило свой оскорбительный характер. Когда же дело доходит до диктанта с буквой «ять», то Петька прямо-таки поражен, с какой удивительной простотой учитель разрешает вопрос:

— Ежели в буквы «о» и «е» не ударяет, то пишется «ять», — объясняет он и этим навсегда заканчивает изучение грамматики. С его слов ученики записывают лишь исключения.

Ребята без конца проверяют правило Алексея Алексеевича на различных словах в книгах и, к своему удивлению, убеждаются, что оно выдерживает испытание. «Вот так «шкилет», — думает Петька с восхищением.

Со «шкилетом», или «со шкилой», как Петька стал называть Алексея Алексеевича, он с этих пор окончательно поладил.

В школе введен новый предмет — церковнославянский язык. Петьке этот мертвый язык кажется чем-то вроде занимательной игры.

— Авва — отец, абие — тотчас, акрида — саранча, — читает Петька и приходит в восторг. — Здорово! Попы нарочно придумали, чтоб никто не понимал. А я вот выучу и все знать буду! Кто их ведает, что они там в алтаре бормочут? Может, просто ругаются, а которые люди в церкви — кланяются. Попы хитрые! Может, это они все на смех?

Евангелие у Петьки на церковнославянском вместе с русским переводом. Читая его сначала по обязанности, он постепенно так увлекся книгой, что для него она стала одной удивительной сказкой.

И чем дальше, тем более религиозным становился Петька. Теперь он каждый праздник ходил ко всенощной и к обедне, терпеливо выстаивал часы службы.

Церковь всегда битком набита. Многие ходят специально, чтобы послушать знаменитый хор миллионера Рукавишникова, который так любил церковное пение, что собирал голоса по всей России. Взрослым певцам он платил хорошее жалованье, а детей брал на полное содержание и даже давал им образование. Из его хора вышло немало оперных певцов.

Хор огромный и занимает в церкви оба клироса. Во время службы он то разделяется на два хора, перекликающихся между собой, то поет как одно целое. Среди хористов есть чудесные тенора, баритоны, басы и несколько октав. Детские голоса подобраны удивительно, и Петьке кажется, что это поют ангелы. Он и раньше любил слушать хор Рукавишникова, особенно «Веделевское покаяние»[55], но с некоторых пор слушает его особенно часто.

В церкви Петька стоит неподвижно, он не крестится, не кланяется. Молитв он тоже не читает, потому что все они кажутся ему скучными. Зато дома он увлеченно читает жития святых. Особенно любит он читать про великомучеников, отдавших жизнь за христианскую веру, за любовь и братскую жизнь.

Слушая пение хора, Петька мысленно разговаривает с богом. Но не с тем большим и страшным, который изображен на росписи купола, а с распятым на кресте. «И зачем ты согласился, чтоб тебя казнили? Все равно толку нету! Лучше Саваофа сковали бы цепями, и — в ад! Он один злее всех чертей. Всемирный потоп устроил, маленьких детей и женщин не пожалел. Разве это бог? Самый что ни на есть разбойник! Сидит на престоле и мучает всех! Чай, и моего тятю на горячей сковороде жарит? И мороз он выдумал, и снег, и холод. Болезни посылает, войну, голод. Тыщи лет молятся ему люди, а он добрее не стал. Вон поп говорит, что все зло от сатаны. Да разве сатана всемогущий? Ведь бог его единым словом создал! Нет, это он, наверное, со злости еще одно слово сказать не хочет! Взял бы да и повелел: «Пусть везде будет рай!» Вот если бы я был богом, я бы ничего для людей не пожалел…»

ГЛАВА XIV

Наступила длинная зима с глубокими снегами, метелями. В двадцатиградусные морозы на пожарной каланче вывешивали белый флаг. В такие дни занятия в школе отменялись, и для детворы наступал неожиданный праздник. Петьке же в это время из-за плохой одежонки приходилось сидеть дома. В худые валенки набивался снег, ноги мерзли. А старая отцовская шапка была огромной, за что Петьке дали прозвище Дядя Сарай.