Петька из вдовьего дома - Пётр Заломов

По царским дням[56] Петька ходил на военные парады. Мариинский институт благородных девиц в таких случаях был всегда иллюминирован, и Петька от всей души наслаждался видом чадящих керосиновых плошек, расставленных вдоль длиннейшей кирпичной ограды, с восторгом кричал вместе с другими «ура!».

Учиться Петьке и в третьем классе пришлось у Алексея Алексеевича, но он уже так привык к «шкилету», что ему начало казаться, что все учителя должны быть именно такими.

Как и прежде, Петька решал задачи одним из первых, причем делал это с большим удовольствием. Дисциплина во время занятий была по-прежнему образцовой, — учителя побаивались. Но к церкви Петька охладел. Хор Рукавишникова после смерти миллионера распался. На клиросе теперь пели любители. На службах стало скучно, и народу ходило все меньше и меньше.

Еще с осени Петька сблизился со своим одноклассником Федькой — Кислы Щи. Он был сыном мелкого чиновника. Его с младшим братом Пашкой раньше водили, как барчат, в красивых бархатных костюмчиках и белых башмачках, но умер отец их, семья стала бедствовать, и как-то незаметно Федька с Пашкой превратились в равноправных членов улицы. За неумение драться и ругаться, за плаксивость и изнеженность их долго дразнили «кислыми щами». Но они были неглупые, добрые ребята и постепенно сумели завоевать себе расположение мальчишек, чему немало помогало и то, что Федька охотно делился с ними яблоками из своего сада.

Петька любил бывать во дворе у своего дружка и часами играл с ним «в кон» или «в пристенок». Проиграв, — а в игре в «пристенок» он был не силен, — Федька всякий раз пускался в рев и бежал домой за деньгами. Выкупив у Петьки за две копейки все свои козны, начинал снова играть. И снова проигрывал.

Дружба после этого, однако, не нарушалась. На другой день Федька по-прежнему искренно был рад, когда дружок приходил к нему во двор. Но приятели никак не могли столковаться. Федька хотел играть «в кон», а Петька — «в пристенок». Выход нашелся — решили играть понарошку: к концу игры каждый получал то, что у него было в начале. И, к своему удивлению, обнаружили, что игра понарошку оказалась не менее интересной.

Потом бродили по саду, заросшему бурьяном, и искали там не замеченные взрослыми упавшие яблоки. Урожай уже снят, но Петьке иногда удавалось отыскать одно, а то и два яблока. Рвал Петька и забытые остатки высохших бобов, которые казались ему очень вкусными. Федька к бобам был равнодушен, да и яблоки его не прельщали, и он частенько отдавал свою находку Петьке.

— У нас дома много, — говорил он при этом.

В ветреный день друзья запускали большой бумажный змей с трещоткою и посылали по нитке телеграммы — клочки бумаги с дыркой посередине. Ветер быстро гнал телеграммы вверх, к самым облакам.

В школе произошли перемены. Алексей Алексеевич стал заниматься со вторым классом, в первом же и в третьем занятия теперь вела Анна Серафимовна — дочь дьячка Троицкой церкви, молоденькая, кругленькая, беленькая девушка с миловидным личиком и кротким характером. Она не умела быть строгой и потому дисциплины на уроках установить не могла. Учительница совсем не сердилась, когда мальчишки шалили и проказничали, и готова была всему смеяться первой.

Наладить занятия ей так и не удалось. Ее не слушали, заданных ею уроков не учили. Тщетно пытался помочь Анне Серафимовне Алексей Алексеевич. Как только он уходил, в классе вновь поднималась возня, начинались разговоры.

Вот Крошкин, ухитрившийся просидеть в школе до семнадцати лет, поднимает руку:

— Что тебе, Крошкин? — спрашивает учительница, стараясь быть строгой.

— Анна Серафимовна! Позвольте встать на колени! — кричит он. И, не дожидаясь позволения, идет по партам через головы мальчишек, встает перед учительницей на колени, молитвенно складывает руки. Вслед за Крошкиным бегут Барынькин, Зубов, потом и другие.

Через минуту учительница окружена плотным кольцом коленопреклоненных, ей нельзя даже встать со стула. Она смущается, краснеет, наконец не выдерживает и звонко хохочет. Поднимается невообразимый шум, на который приходит Алексей Алексеевич, и все разбегаются по своим местам. Промаявшись две недели, Анна Серафимовна перешла в школу для девочек, а на ее место был назначен молодой учитель, только что окончивший учительскую семинарию.

Новый учитель Иван Николаевич — среднего роста, рябой, с огненно-рыжими, торчащими, как у ежа, волосами, с маленькими глазками и большим ртом — показался ребятам едва ли не страшнее «шкилета».

На первом же уроке он пришел в страшную ярость от невежества учеников, кричал, ругался, стонал, хватался за голову, но, к удивлению Петьки, не тронул ни одного ученика даже пальцем.

К новому учителю ребята привыкли очень быстро. Пожалуй, только теперь они по-настоящему поняли, каким должен быть учитель. От него они узнали, какой интересный и большой мир их окружает, что существуют правила грамматики, научились выразительному чтению. Единственным ругательством Ивана Николаевича было слово «бестолочь». Учеников он не наказывал, а свой гнев выражал по преимуществу страшным гримасничанием. Но даже второгодники и третьегодники, считавшиеся безнадежными учениками, Ивана Николаевича уважали, не в пример новому учителю закона божьего.

Старый священник отец Владимир умер в конце учебного года. До могилы его провожали всей школой. Особенно батюшку никто не жалел, но никто не отзывался о нем и плохо.

После смерти отца Зоя Владимировна вышла замуж за студента духовной академии, который женился на ней как на наследнице церковного места[57]. Петька видел, как высокую и красивую Зою Владимировну венчали в Троицкой церкви с низеньким черненьким человечком, как потом этого человечка рукополагали в чин священника[58]. Зоя Владимировна с этих пор больше в школе не появлялась. Зато закон божий в школе стал преподавать новый священник отец Павел, муж Зои Владимировны.

На ребят он произвел неприятное впечатление. Отец Павел был холоден, сух, неприветлив, хотя много говорил о христианском милосердии и всепрощении. Он с самого начала стал прибегать к невиданным до той поры строгостям. Всякий невыучивший урок стоял у доски на коленях до окончания занятий по закону божьему, а потом оставался до пяти часов вечера без обеда.

Урок законоучителя всегда был последним и обычно продолжался часа два. За это время ноги у наказанных затекали, многие из них не выдерживали, плакали и умоляли священника о прощении, обещали выучить урок, но проповедник милосердия был неумолим.

И каждый новый урок у доски стояли наказанными десятка полтора мальчишек.

Но, несмотря на такие строгости, класс по закону божьему учиться лучше не стал. Нового законоучителя возненавидели, и многие ребята не учили его уроков из упрямства.

Всего лишь раз Петька, увлекшийся повестью про житие Ивана Новгородского, который якобы запер крестным знамением[59] черта в рукомойнике и съездил на нем к обедне в Иерусалим, плохо выучил урок. Но, простояв на коленях часа два и просидев до пяти часов без обеда, Петька с этих пор священную историю читал в первую очередь.

Вообще-то невыученный урок для Петьки — случайность. У него хорошая память, и поэтому он многое запоминает уже со слов учителя. Учиться ему нетрудно, и по закону божьему Петька получает одни пятерки, но он тоже страшно ненавидит священника.

По весне Петька должен был бы закончить школу, он уже сдал все экзамены, и ему назначен даже похвальный лист. Но Анна Кирилловна задумала учить сына в уездном училище, куда малолетнего Петьку могут принять только через год, и потому она упросила Алексея Алексеевича оставить его еще на один год в третьем классе.

Так неожиданно для всех отличник Петька Заломов стал второгодником Троицкой церковноприходской школы.

ГЛАВА XVII

Наступило открытие Нижегородской ярмарки[60], и Петька с приехавшим из Астрахани Витькой, дождавшись воскресенья, впервые идут на ярмарку одни. Идти надо за пять-шесть верст, но Петька хорошо знает дорогу: спуститься на берег Волги и шагать до самой Оки, через которую устроен разводной плашкоутный мост[61]. А потом, перейдя мост, все прямо и прямо, до самой Самокатной площади[62].

Тетя Саша, мать Витьки, дала каждому по пятнадцать копеек, и теперь мальчишки раздумывают, на что их потратить.

Сразу же за мостом они купили у армян за пять копеек фунт грецких орехов. А вот на Самокатной площади растерялись. Здесь и балаганы, и карусели, и зверинец, и паноптикум[63].