Большая душа - Лидия Чарская

Но ни шестнадцатилетний в ту пору гимназист Юра, ни девятилетняя Ася ни за что не согласились оставить своего гнездышка, где, казалось детям, еще обитали души их покойных родителей, и где каждый уголок, каждый закоулок были дороги им по воспоминаниям.

Тогда старуха, согласившись на то, чтобы дети оставались жить у себя дома, уговаривала внука брать у нее хотя бы денежную помощь.

Но юноша горячо запротестовал и против этого.

Нет, нет. Он уже достаточно взрослый, чтобы суметь прокормить сестру и себя; он прилично учится; к тому же, может давать уроки. А вот если Асю бабушка согласна будет принять через год-другой в свой пансион — другое дело. Они были бы ей оба благодарны за это.

Пансион, упомянутый Юрием, был любимым детищем Анастасии Арсеньевны.

Огорченная ранней женитьбой сына, старуха-Зарина решила тогда же утешить себя заботами о других детях.

Она разыскивала детей небогатых родителей или вовсе круглых сирот и давала им воспитание и образование в основанном у себя на острове пансионе. Этот пансион был рассчитан на три отделения, и в каждом из них училось не более десяти девочек. Учебный курс пансиона длился шесть лет, в каждом отделении по два года.

В этот-то пансион через год после смерти отца и была определена маленькая одиннадцатилетняя Ася. Одинокая старуха питала к обоим внукам какую-то исключительную нежность. Всю любовь свою к сыну она перенесла на них. Но ни одного движения души она не проявляла внешне. Гордый отказ Юрия от помощи восхитил Анастасию Арсеньевну, хотя она ни одним словом не обмолвилась ему о том.

«Так, в сущности, и должно быть. Он настоящий Зарин. Гордый и благородный, не привыкший жар загребать чужими руками», — мысленно говорила себе старуха. И Ася не меньше старшего брата сумела завоевать симпатию бабушки с первых же дней своего поступления в пансион. Она сразу же заняла положение лучшей ученицы среди воспитанниц.

— Вся в отца пошла, умница, — говорила старуха со вздохом, вспоминая умершего сына, ученого-историка, занявшего незадолго до смерти профессорскую кафедру.

И только когда по окончании гимназии увлекшийся скрипкой Юрий заявил о своем желании поступить в консерваторию, Анастасия Арсеньевна возмутилась.

— Ты — Зарин, и хочешь быть каким-то ничтожным музыкантишкой, — говорила она внуку.

— А почему же непременно «ничтожным», бабушка? — улыбался Юрий, уже решивший в душе своей не сдаваться ни за что в мире.

— Как почему? Да потому, что все они ничтожны, эти музыканты…

— И Моцарт, и Рубинштейн тоже ничтожны, по-вашему?

— Ну, ты мне своими Моцартами и Рубинштейнами в глаза не тычь, пожалуйста. Их было один, два, и обчелся. А таких, как ты, музыкантов на каждом шагу не оберешься. Смешно даже надеяться стать Рубинштейном. То ли дело, шел бы в высшее учебное заведение, в горный институт или в путейцы, например, — предлагала бабушка.

— А покойный папа всегда говорил, что человеку следует поступать так, как велит ему его призвание… Вон папа был ученым, читал лекции по призванию, занял кафедру тоже по призванию, и он был счастлив. А у меня влечение к музыке, и я тоже хочу испытать свое счастье, — спокойно и твердо ответил внук бабушке.

И Анастасии Арсеньевне оставалось только согласиться с «упрямцем Юрой», как она называла мысленно внука.

К этой милой, властной, но удивительно доброй бабушке и ехал сейчас Юрий Львович Зарин.

ГЛАВА 4

— Анастасия Арсеньевна, никак, к нам кто-то едет.

Белокурая в белом форменном переднике девушка лет пятнадцати степенно вошла на террасу и, почтительно сложив руки, остановилась у дверей.

Это была воспитанница старшего отделения пансиона и круглая сирота Миля Шталь, из обрусевших немок, безотлучно жившая под кровом пансиона Зариной. Миля как нельзя более подходила к общему тону дома Анастасии Арсеньевны. Она двигалась бесшумно и степенно, как взрослая, говорила спокойным голосом, никогда не повышая его. Училась добросовестно и усидчиво, хотя особенными способностями не отличалась.

Оставшись на лето в пансионе в обществе самой начальницы и еще другой воспитанницы из старшего класса, Миля Шталь не скучала здесь и была даже как будто довольна летним затишьем, которое наступило с разъездом воспитанниц на каникулы.

Приезды гостей, особенно в летнее время, здесь являлись целым событием. Они вносили разнообразие в жизнь «Белого дома», как называли пансион Зариной ее ближайшие соседи по даче.

— Кто едет? Взгляни-ка, у тебя глаза помоложе моих, — приказала старуха Миле.

— Юрий Львович, внук ваш, кажется, — оживленно ответила девочка. — Остановился у калитки, расплачивается с извозчиком.

Действительно, двумя минутами позже Юрий Львович входил на террасу.

— Добро пожаловать, Юра. Входи, внучек, гостем будешь. Давно не приезжал что-то. Небось, забыл старуху. Миля, вели самовар поставить, да варенья наложи в вазочку земляничного. Садись, садись, Юра, рассказывай, как живешь. Да что ты такой озабоченный явился? По какому-нибудь делу?

Лицо Анастасии Арсеньевны так и сияло радостью. Юрий почтительно поцеловал руку бабушки и под дружный и заливчатый лай Муму и Доди сел в указанное для него кресло.

Миля внесла поднос с чашками и вареньем. За нею проскользнула с сухарницей, доверху наполненной печением, похожая на цыганенка, вторая девочка-пансионерка, с плутоватыми глазами.

— Наконец-то, и ты объявилась, сударыня! И где ты пропадала все утро? Миля звала тебя к чаю, не могла дозваться, — нахмурившись при виде второй девочки, обратилась к ней Зарина.

— Пусть не врет Миля, ничего она меня не звала. Если бы звала, я бы услышала; я ведь все утро в огороде была. Ну, да, помогала Даше клубнику окапывать, — бойко ответила девочка, в то время как ее цыганские глаза сердито блеснули в сторону товарки, и улыбка мгновенно сбежала с лица.

— Опомнись, Соня! Что за тон у тебя, что за выражения, как тебе не стыдно, да еще при постороннем, говорить так про свою подругу? — еще строже произнесла Зарина.

— Простите, бабуся, у меня это нечаянно сорвалось. Такой язык уж противный. Всегда лишнее сболтнет. А только, во-первых, Эмилия, действительно, не звала меня; звала бы, так я бы услышала, повторяю. Во-вторых, Юрий Львович разве посторонний человек? Ведь он ваш внук, бабуся.

Это было сказано так мило и с такой очаровательною простотой, а цыганские глаза при этом так весело и лукаво блеснули, что и сама Анастасия Арсеньевна, и Юрий не могли удержаться от улыбки.

— Ай да Соня-Наоборот, хорошо сумела оправдаться!

— Ха-ха-ха, так и вы тоже знаете мое прозвище, Юрий Львович? — расхохоталась девочка.

— Да если бы и не знал даже, точно так же бы назвал вас, — улыбнулся ей в ответ Зарин. — Ну, разве подходит вам ваше имя — Соня? Скажите, пожалуйста? А Соня-Наоборот — это совсем другое дело, совершенно в вашем духе, да!

— Это вам Ася, верно, про наши прозвища все пересказывает? — бойко осведомилась у гостя Соня.

— Ну-ну, довольно трещать, трещотка. Ступай лучше, поторопи Дашу с самоваром. А мне нужно с внуком поговорить, давно его не видала, — прервала дальнейшую речь девочки Анастасия Арсеньевна.

И когда обе воспитанницы, расставив чайный прибор на легком бамбуковом столике, стоявшем в углу террасы, наконец, вышли, старуха Зарина снова обратилась к внуку:

— Ну, говори теперь, выкладывай свое дело, Юра; небось, без него ты бы, конечно, так и не вспомнил старую бабушку.

— Да Господь с вами, чего не скажете, бабуся! И не стыдно вам это говорить? Или вы не знаете, как мы с Асей вас любим?

— Любить-то любите, а вот попроси я тебя, например, доказать мне эту твою любовь на деле, небось, не докажешь ведь, Юрушка? — чуть-чуть лукаво спросила Зарина внука.

— Это вы опять по поводу моей музыкальной карьеры, бабушка? — нахмурясь, спросил тот. — Да, если этим только я могу доказать мое чувство к вам, то есть бросив в сторону мое любимое искусство и поступив в высшее учебное заведение, где мне придется готовиться к чуждой моей душе и нисколько не интересующей меня деятельности; если вы этим будете измерять мое чувство к вам, бабуся, то тогда вы правы: да, я, значит, вас не люблю.

Юрий проговорил это горячо, пылко. Его красивое лицо горело воодушевлением. Темные глаза правдиво и ясно смотрели на бабушку. А старуха любовалась внуком.

«Совсем в отца, совсем в покойного Левушку, — думалось ей в эти минуты. — Ну, и Господь с ним, коли так!»

Ведь и сама она в душе не может не уважать их обоих за эту стойкость. Только, разумеется, отчасти не прав Юра; молодо-зелено, все перехватывает через край. А то ли бы дело кончить высшее образование, а там — хоть в три консерватории сразу! А это упорное нежелание принимать от нее, родной бабушки, денежную помощь? Это ли не гордыня в нем? — И она укоризненно качала своей белой, как снег, головой.