Большая душа - Лидия Чарская

— Ах, ничего, ничего! И мне так совестно, что я вас расстраиваю этими дурацкими слезами. Но, Боже мой, если бы вы знали, как мне стало грустно сейчас!

— В чем же дело? Что случилось, Дося? — Тут Ася выскочила из-за пианино, бросилась к своей новой приятельнице и обняла ее.

— Не следовало мне играть. Вы еще слишком слабы. Дося, — произнес, качая головой, Зарин.

— О, нет, совсем нет! Не то вовсе, — всхлипывала девочка. — Я плачу из-за другого. Я плачу, потому что все вы счастливы, а я… так несчастна, — протянула она и снова залилась слезами.

Тогда Юрий Львович решительным движением взял ее за руку.

— Вам вредно волноваться, детка, перестаньте. Вы только что начинаете выздоравливать, и вам теперь надо особенно беречь себя. Постарайтесь взять себя в руки, будьте сильны Духом и бодры. Ну вот и отлично. Молодцом! Теперь вы сумели удержать ваши слезы. Объясните нам, друзьям вашим, почему вы заплакали?

Тихо и бессвязно сначала, а потом все смелее, полилось признание из уст девочки. Ну, да, они все счастливы, конечно, и сам Юрий Львович с Асей, и Веня, и даже Лиза, хоть и мучит ее ведьма-хозяйка. По одному тому уже счастливы, что останутся здесь, в своем кружке, в этом милом доме. Они будут по-прежнему слушать чудную скрипку по вечерам, наслаждаться игрой Юрия Львовича. Они останутся здесь, в «большом доме», где каждая ступенька на лестнице знакома им, где каждый камень на дворе близок, потому что они давно живут здесь и свыклись с ними. А она, Дося, уедет скоро далеко отсюда: и от большого дома, и от них ото всех, и от милого Вени, и от скрипки, которая так чудесно поет под смычком Юрия Львовича. Придет осень, и она, Дося, улетит, как перелетная птица, в чужой город, к чужим людям, и будет делать то, что ей совсем делать не по сердцу. Но иначе нельзя. Не всю же жизнь ей висеть на шее у крестной! Надо начать когда-нибудь и самой зарабатывать на хлеб.

— А учиться? Когда же ты будешь учиться, Дося? — вырвалось у Аси, которая давно уже перешла на «ты» и с новой своей приятельницей, и с ее маленьким другом.

— Да я уже училась в гимназии в провинции, четыре года тому назад, перед приездом в Питер. А потом не пришлось как-то. Да и некогда было. Готовить уроки я не могу одна, а репетиторшу взять не на что. Крестненькой же некогда со мною возиться, она служит, ты же знаешь сама, Ася.

— Послушайте, Дося, а вы бы сами не прочь были продолжать учение? — обратился к девочке Зарин. — Или эта ваша будущая служба статистки в провинциальном театре улыбается вам больше?

— Мне улыбается больше? Мне? — горячо вырвалось у девочки. — Да я и теперь уже заранее ненавижу ее — всей душой, эту службу. И «Чтеца-декламатора», по которому меня учит крестненькая правильно читать стихи, и все, что относится к театру. Ведь я знаю, что я совсем бесталанная и никогда не сумею двух фраз связать на сцене. Ей-Богу! А только крестненькой этого нельзя говорить: она страшно сердится, когда я уверяю ее, что я — круглая бездарность. Да и потом, не столько для нее важно то, чтобы я служила и зарабатывала, а чтобы занять меня делом, чтобы я была у нее на глазах, а не «болталась» одна дома, потому что… Ну, словом, вы же сами знаете, какая я ужасная непоседа и что постоянно изобретаю что-нибудь такое… несоответственное! — призналась девочка, заставив рассмеяться обоих Зариных и даже тихо улыбнуться грустного Веню.

В тот же вечер, когда вернувшаяся из театра Ирина Иосифовна заняла свое место у постели Доси, приготовляясь дежурить положенное время около больной, Юрий Львович задержал отправлявшуюся, было, уже спать сестру.

— Подожди, Ася, мне надо переговорить с тобой, сестренка.

Девочка подняла на брата загоревшиеся глаза. Она обожала своего Юру, заменившего ей покойных родителей, и каждая беседа с ним являлась для Аси истинным наслаждением.

Несмотря на свою молодость, Юрий Львович представлял собою тип серьезного и сложившегося человека. Страстно любя музыку и чуть ли не с детства наметив себе карьеру музыканта, обладавший недюжинным талантом, Юрий Зарин ни на полшага не отклонялся в сторону от предпринятого им пути. Жизнь далеко не улыбалась юноше. Бедность, с ее неизбежными лишениями, не оставляла его порога, но юноша не унывал. Он боролся неустанно с судьбой и жизнью и неутомимо работал не покладая рук. И сестренку свою, любимицу Асю, он как будто заразил своей усидчивостью в труде. Вся в брата, серьезная, умная девочка отлично преуспевала и в пансионе, и дома с повседневными обязанностями, неутомимая в своих хлопотах по хозяйству и заботах о Юре.

Брата с сестрой связывала тесная дружба. Юрий во всем советовался со своей юной сестренкой. Ася ничего не скрывала от брата. Они жили душа в душу. И сейчас, когда он шутливо взял сестру под руку, как взрослую даму, и торжественным шагом провел ее в столовую, где девочке был отведен небольшой уголок за ширмой, Ася почувствовала, что он хочет сообщить ей что-то важное. Присев на подоконник и указав сестре занять место в кресле, Юрий стал говорить:

— Я вижу, что эта бедняжка Дося и ее горбатенький приятель пришлись по душе моей милой сестренке, и милая сестренка готова из кожи лезть, чтобы ее новым друзьям жилось хорошо и приятно. Или я ошибся, сестренка?

— Ну, конечно же, не ошибся, конечно, — рассмеялась Ася.

— Так. А теперь, ты, разумеется, ничего бы не имела против, если бы эта белокурая Дося получила возможность находиться подле тебя и дальше, например, зимой?

— То есть как же это? Ведь зимой я в пансионе, у бабуси, и только по воскресеньям прихожу домой? — недоумевала девочка. И после короткого раздумья она вдруг неожиданно просияла.

— Юрочка! — радостно сорвалось у Аси. — Да неужели ты хочешь помочь Досе поступить к нам, в бабушкин пансион? Ах! Неужели, Юра? Но ведь это было бы для меня таким счастьем, Юрушка, что я и сказать тебе не сумею.

— Тсс. Прежде всего тише, не так горячо, сестренка. Хотеть что-нибудь сделать — не значит уже сделать. А пока ничего еще не сделано, не надо напрасно вселять надежды в другого. До слуха Ирины Иосифовны и самой Доси может дойти слишком преждевременно выраженное тобою удовольствие — преждевременное потому, что бабушка ведь может и отказаться принять Досю, и все наши надежды по этому поводу лопнут, как мыльные пузыри.

— Да, ты прав, конечно. Но как может отказать бабушка тебе, Юра? Она, которая так любит тебя? — с горячностью произнесла Ася.

— А вот посмотрим. Завтра у меня нет утренней репетиции в оркестре, к счастью, и я могу съездить к бабушке на остров. Ты ведь знаешь, мало уговорить бабушку принять девочку в пансион. Надо попросить ее принять на бесплатную вакансию Досю, так как Подгорская не может платить за крестницу. Да, кроме того, Дося не подготовлена вовсе и…

— Я подготовлю ее заскоро! — Глаза Аси блеснули решительностью.

— За три-то месяца? Не слишком ли быстро, сестренка? — улыбнулся Зарин.

— Я попробую. Юрочка. Я попробую. Наконец, я буду заниматься с нею и в году вместе. Она умненькая, развитая и, наверное, способная девочка. Ах, Юра! Только бы тебе удалось уговорить бабусю. То-то будет счастье для Доси! Ей так не хочется расставаться с Веней и здешними; а главное — она, если нам удастся наша затея, не останется недоучкой. И Ирина Иосифовна будет рада. Ведь она с горя только, не имея иного выхода, определила в театральные статистки Досю. А тут подумай-ка: Дося будет пансионерка, получит образование — это ли не хорошо?

И Ася еще долго распространялась на эту тему, пока Юрий Львович обдумывал предстоящий ему назавтра визит к бабушке.

Анастасия Арсеньевна Ларина сидела в своем любимом уголку на террасе и вязала бесконечный гарусный шарф. Два белых шпица — Муму и Доди — мирно дремали у ног хозяйки. Высокая, худая, с совершенно седыми, по-старинному гладко причесанными волосами, Анастасия Арсеньевна уже одним своим видом внушала уважение к себе. Тонкие черты лица, внимательные и ласковые глаза, плотно сомкнутые правильные губы и породистый нос с горбинкой — все это говорило о былой красоте Анастасии Арсеньевны.

Старуха жила в своем особняке на Крестовском острове. Этот дом, вернее, дача, двухэтажная, окруженная чудесным тенистым садом, находилась в стороне от проезжей дороги, вдали от городского шума, среди прекрасного парка, ведущего к взморью. Проезжающей на острова публике были видны часть зеленой крыши да белые колонны террасы, обвитые плющом. Высокая чугунная решетка отделяла от остального мира этот прелестный уголок, оставленный покойным мужем в наследство Анастасии Арсеньевне.

Сюда она удалилась после его смерти с маленьким сыном Левушкой, здесь вырос отец Юрия и Аси; здесь же он провел свои молодые годы: здесь решил жениться на доброй, но крайне болезненной и хрупкой молодой девушке. Огорченная поступком сына, Анастасия Арсеньевна не могла питать нежного чувства к невестке. Молодые поселились одни. Старуха приезжала навещать их, но эти приезды не сближали ее с женой сына. Когда же, протянув, против ожидания врачей, десять лет жизни, молодая женщина умерла, а через несколько лет последовал за нею Лев Львович, сраженная потерей сына, Анастасия Арсеньевна стала уговаривать внучат переселиться к ней за город.