Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вас двое?
— А как же! Лялька да я!
— Послушайте, но кто эта Лялька?
— Моя тайная страсть! — она говорила, и он представлял себе какие-то царские будуары в сиреневых красках, представлял себе Ляльку — румяную девочку с дымчатыми волосами, а глаза — кошаче-зеленые, и возникала в воображении ванная, сплошь в розовом кафеле и с зеркалом во всю стену, а в зеркале — необыкновенная обнаженная женщина — таких иногда видел в кино… тут воображение пускалось вовсю, он краснел, замолкал…
— Так, значит, завтра? — спросила она. — В это же время?
— Сегодня! — очнулся он. И, боясь дать попятную, выпалил: — У памятника…
— Пушкину? — спросила она, улыбаясь.
— Нет! — возразил, ощущая нарастание силы в себе оттого, что сумел возразить: — Лермонтову!
— Но куда мы пойдем? Вы придумали? Или у вас, как говорят, все отлажено?
Послышалась в вопросе насмешка. И он сразу, немедленно сник. Но Елена Петровна…
— Я это к чему, — мягко объяснила она, — мне ведь надо как-то одеться!
Одеться! Как-то одеться! Для того чтобы идти с ним туда, куда он еще не придумал, этой изумительной женщине надо одеться! О, это совсем непростое дело — одеться женщине для встречи с мужчиной! Он отважно сказал:
— Приглашаю вас в ресторан!
— Ого! — лучисто расхохоталась она. — Я так и подумала: вы выпиваете!
Он не смел поднять глаз. Что вы такое сказали? Я, правда, не… Он не знал куда себя деть.
— Я верю! — серьезно подтвердила она, и он вновь стал победен. — Но раз вы ничего не придумали, сделаем так: мы пойдем не к Пушкину и не к Лермонтову, а к Чайковскому! У меня появилась знакомая в зале Чайковского… Мы пойдем на концерт! — Он все молчал. Она твердо закончила: — Слушать Равеля.
Лицо его вытянулось. Он никогда не слушал Равеля. Чем занимаются люди в зале Чайковского, было неясно. И потом… Потом это было так далеко от женщины в ванной!..
Но, увидев эту печаль и изгнав улыбку из голоса, она поторопилась дополнить:
— А потом мы поедем ко мне. Я считаю, настала пора познакомить вас с Лялькой.
— Да, — просто сказала она, и у него перехватило дыхание. — Мы же не дети!
— И вообще, — продолжала она, наблюдая его, — нам будет неплохо втроем. Никакая смерть не бывает бесцельна! — сказала мне мама, придя в себя за мгновение до последнего выдоха. Так что оставайтесь у нас. Лялька — добрая кошечка! — Но он все молчал. И тогда она испугалась. Только что вела партию, но вдруг показалось: неверно. И вспыхнула. — Знаете, мне так плохо без мамы! А вы — безобидный, — прошептала она, уже кляня и себя, и его, и эту затею, и самую жизнь, в которой ей не обещали бессмертья.
А у него от быстроты предложений все перепуталось. Но он знал одно: она ошибается. Она принимает его за другого, эта чудная женщина. Он не вправе ее обмануть. Надо раскрыться.
— Знаете, — наконец он откашлялся, — это трудно представить. Но если на военных учениях раздался хлопок — у всех уже рты до ушей: это Колотов! И Колотов — верно! — неизвестно как и зачем, сжал в ладони взрывное устройство гранаты — ладонь разворочена.
— Бедный, — прошептала она.
— Знаете, какое прозвище дали, когда еще был в институте? Витя — лови момент! Правда, смешно?
— Бедный, — повторила она, — дайте мне вашу ладонь!
Он протянул, но вдруг вспыхнул и отобрал руку, к которой она потянулась губами.
— Нет, вы не смейтесь! — упавшим голосом говорил он, — это серьезно! Мы рыли яму, а грунт был что-то вроде болота — плывун. Я стоял в яме, я набирал жижу в ведро, затем брался за дужку и махом корпуса вскидывал наверх. Мастер спорта Ципурский его там ловил. Ведро с каждым разом казалось все тяжелее. «Витя, сменить?» — спросили меня. «Нет!» — отвечал я с какой-то неуместной, глупой отвагой и все набирал плоской лопатой стекавшую жижу, все наполнял ведро до краев, все метал его вверх и кричал: «Только лови тот момент, когда ведро окажется в апогее, и сразу хватай!» И что же? Раз я взметнул — Володька уж и не знаю, случайно, нарочно ли, но не поймал — ведро, полное грязи, накрыло мою глупую голову!
— Хороший мой! — сказала она.
— Ну и так далее, — проговорил он, — зачем я вам нужен такой?
— Вас все-таки называли Витя! — сказала она. — А могли бы придумать без имени! Нет, вас уважали, да! Вас, Виктор, любили ребята, вы на себя наговариваете! Знаете, какие, бывает, придумают прозвища? — так она его успокаивала, на миг тоскливо подумав, что, видно, судьбой ей предназначено все время за кем-то ухаживать. Странно: другие живут-поживают… Щемящая мысль. Но… должен же кто-нибудь заниматься всем этим? — задорно спросила себя и обомлела: на прощанье он взял ее руку и поднес к своим шершавым губам.
В темпе вернувшись с работы, приняв горячий, обжигающий душ, Виктор Алексеевич вдруг подумал: как-то уж просто у нас все это склеилось!
— Мама! — крикнул в раскрытую дверь, мечась в поисках галстука.
Полная, расползшаяся старуха остановилась в дверях, шумно дыша.
— Мама! — повторил он, сияя. — Я иду на свидание!
В лице старухи не изменилось ничто. Неподвижно наблюдая за сыном, сопела, тяжело, с сипом затягивая тугие порции воздуха.
— Мама! Я, быть может, не вернусь ночевать!
— Смотри! — наконец продышалась она. — Ты такой некрасивый, уродливый, здесь что-то не то! Не бери с собой деньги!
Он бросил оземь рубашку.
— Ты! Твое воспитание! Как смеешь?
— Смею! — не менее гневно возразила она. — Не воспитание — гены! Выскочишь из предначертанной линии — сгинешь! Папочка!
Он спорил быстро, взволнованно, не желая слышать ответы, перебивая, грубя. Никаких генов нет — фиг с два! Что в детстве внушишь — то и получишь! Он знал, что если и прав, то частично, но готов был заложить душу, чтоб переспорить.
— Чиновник по чьей милости? Не верила-а!.. Прожужжала все уши: не твои это друзья, не твои девушки, ищи поскромнее, поплоше!.. Что видел? Что пробовал в свои пятьдесят? А все — ты, ты тиранка неверующая!
— Оставь ее адрес! — она крикнула вслед. — Милиция, уродец, это — ноль два!
Он не слушал ее. Похоронив красавицу (так считала она) дочь, она сразу сделалась старой и злой. Он не слушал и потому, что знал и сам в точности, что — некрасив и бывает смешон.
Все же она проняла: в зале Чайковского совсем потерялся. Вокруг бродили важные, толстые люди. Коротышка с глазами, донельзя сведенными к носу, с этой пингвиньей походкой, он не знал куда себя деть. Но Елена Петровна… она опять догадалась. Взяла под руку — он сразу вспотел.
— Я приготовилась все выведать про вашу тайную страсть!
— А, бросьте, — нахмурился, — здесь неуместно.
— Уместно, уместно, — сказала она, проводя его в гуще толпы. — Ну-ка выкладывайте!
Он никак не мог ей признаться, что это — футбол. Такие шишки кругом! А тут — эта статистика: кто где играл, кто сколько забил.
— Знаете, я в футболе неграмотна, — как-то необыкновенно печально сказала она, — но я научусь, честное слово!
Он был сражен. «Черт подери, черт подери!» — шептал, весь горя от ощущения женщины рядом. Жар энергичного тела, запах духов, ощущение плотного локтя… Что он шептал!
И тут новая напасть: оказывается, они не гасили свет! Вышли на сцену себе, расселись, запикали для настройки.
— У меня больше восьми тысяч карточек! — сказал он, чтобы пояснить огромность своего увлечения. И она тут же откликнулась:
— Тысяч? Вы сказали: больше восьми?
И на них вдруг обернулись, зашикали, зашептали. Оказалось, что — началось!
— Вы расслабьтесь! — шепнула она, — закройте глаза!
Он послушно закрыл и почувствовал пальцы. Крупные и, наверное, сильные, сейчас они словно нежились в его стылой ладони. Осторожно пожал — и все тело его отозвалось на ответное пожатье: стало жарко везде. Пальцы выскользнули, пробрались повыше, коснулись запястья.
Не заметил, как музыка кончилась. Раскрыл глаза, посвежевшим взглядом посмотрел на нее — она рассмеялась:
— Какой вы смешной!
Он смутился, так громко она это сказала. И это ужасное слово! Но она потянула его, взяла под руку, повела.
Все было благосклонно к ним в этот сказочный вечер: только вышли — подкатило такси. Вам куда? Оказалось, шофера устроил район.
Приехали. Он выскочил первым, неловко подставил раскрытую руку.
В лифте вытянулся отстраненно, боясь случайно коснуться ее, так близко дышащую возле него, — она прижалась грудью, мягкой и теплой, к плечу.
— Но подождите! — сказала, открывая дверь таинственной, темной квартиры. — Не торопитесь!
Он промычал что-то.
К ним бросилась Лялька — ангорская кошка с дымчатой шерстью, с голубыми глазами.
Вспомнив воображенную девочку с дымчатыми локонами (так ведь представилось!), усмехнулся. Подумал: к добру! И нагнулся — чтобы помочь снять туфли, — но Елена Петровна отпрянула:
— Никогда не делайте этого!
Он отшатнулся, чуть не упав. Но и она, видно, смутившись, долго, излишне долго возилась у пола. Глянула снизу:
