Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

Человек с добрым лицом мягко спросил, чувствует ли он себя лучше, потом осведомился о его имени. В лице этого человека не было и следа ненависти или презрения, и, назвав свое имя, Джорджо не сводил с него глаз, чтобы не видеть толпы, бесновавшейся у дверей.

Потом человек с добрым лицом приказал полицейскому ввести женщину и владельца шляпного магазина — для опознания преступника.

— Не надо! — взмолился Джорджо, и крупные слезы потекли по его лицу. — Мне кажется, вы так добры, не надо мучить меня напрасно. Я вам скажу правду, всю правду.

Он на мгновение запнулся, словно подчиняясь инстинкту, который повелевал ему молчать ради собственного спасения, но достаточно было его собеседнику нетерпеливо передернуть плечом, и Джорджо перестал колебаться.

— Я убил Антонио, — проговорил он упавшим голосом.

По-предательски

Отправляясь к синьору Ревени, синьор Майер толком еще не решил, будет ли просить у него поддержки и помощи. Они всегда были добрыми друзьями. Поначалу у обоих ничего не было, но потом, не давая себе ни минуты отдыха, они постепенно сколотили себе значительный капитал; все это происходило в одно и то же время, но действовали они совсем в разных сферах, так что между ними никогда не возникало повода для конкуренции, и, хотя они никогда не вели общих дел, дружба, связывавшая их еще с юности, осталась незыблемой до преклонных лет. Незыблемой, но поверхностной. Жены их никогда не встречались. Сами же они ежедневно мельком встречались на бирже. Теперь обоим было уже за шестьдесят.

Проведя всю ночь без сна, Майер решился написать своему другу письмо, в котором просил о встрече; и теперь, когда он приближался к дому Ревени, в голове у него был лишь смутный план: нужно убедить друга, что тот может оказать ему помощь, ничем при этом не рискуя. Майер считал, что ему обязаны прийти на помощь. Подумать только! Долгие годы безупречной и успешной коммерческой деятельности были перечеркнуты одним неосмотрительным шагом! Нет, примириться с этим было немыслимо. Стремясь расширить поле своей деятельности, старый коммерсант поддался на уговоры и подписал контракт, которым предал себя в руки дельцов, а эти дельцы, злоупотребив кредитом, который открыла им подпись Майера, попросту сбежали из Триеста, оставив после себя лишь жалкую обстановку, не имевшую никакой ценности. Майер решил погасить все обязательства — этого требовала его репутация честного коммерсанта. Но теперь ему казалось несправедливым, что он должен расплачиваться по чужим обязательствам. Вот если бы Ревени, человек известный своей отзывчивостью, согласился хотя бы ненадолго принять на себя часть этих обязательств, положение Майера переменилось бы. Сейчас Майер не помнил, что сам он не раз отвергал подобные предложения. Он помнил (и весьма отчетливо), что подписал этот контракт (так ему, по крайней мере, теперь казалось) из человеколюбивых побуждений: он уже и думать забыл, что, подписывая контракт, был движим прежде всего желанием умножить свои доходы.

Если судьба ему улыбнется, думал Майер, Ревени сам, не ожидая просьбы, предложит свою помощь. Об этом Майер и молил судьбу. Только в этом случае он отважится изложить свой план, который Ревени примет, если будет расположен пойти на некоторый риск. Впрочем, Майеру казалось, что никакого риска-то и нет. С сущности, он ведь просит только о долгосрочном кредите и имеет все основания на него рассчитывать. Правда, он уже не молод, но все еще полон энергии, и если один раз в жизни он попался в сети, то мог бы привести сотню случаев, когда умело избегал расставленных сетей. Поэтому вести с ним дела можно безо всякого риска.

Майер поднялся по парадной лестнице дома Ревени, расположенного в центре города; с той самой минуты, когда лакей открыл перед ним двери, душою Майера владело лишь чувство зависти. Правда, и в его доме пока еще была такая же просторная и нарядная прихожая, где висели гобелены, и в его доме была уютная гостиная, застланная коврами, как та, где его ожидают Ревени с супругой и где они станут угощать его кофе. Но так будет недолго. Жена, бедняжка, уже подыскивает квартиру поменьше и поскромнее. Здесь — у Ревени — все имело солидный и надежный вид жилища, которое существует уже долго и еще долго будет существовать. У него же — у Майера — все, напротив, казалось, готово вот-вот взлететь на воздух. Все, за исключением драгоценностей жены, было еще на месте, но все предметы обстановки, казалось, готовы убежать.

Ревени был полнее Майера, и голова его побелела больше, хотя они были ровесники. Он расположился в глубоком кресле напротив Майера; гость устроился в таком же кресле, но робко примостился на самом краешке, и ему казался необыкновенно величественным восседавший перед ним человек, который всю жизнь только увеличивал да увеличивал свой капитал, ни разу не позволив уговорить себя подмахнуть такой документ, как тот, что послужил причиной разорения самого Майера.

Синьора Ревени подала кофе. Даже дома она одевалась роскошно, ее утреннее платье было обшито кружевами; платье это выглядело бы восхитительным, если бы женщина была красивее и моложе.

Майер прихлебывал кофе и думал: «Оставит она нас вдвоем или нет?»

Казалось, дама вдруг сочла необходимым предупредить Майера, что она не оставит его наедине с мужем.

Она объявила, что ее Джованни уже несколько дней нездоров и все время проводит дома, а она не покидает его.

Майеру показалось странным, что здоровый на вид человек, который только что поднялся из-за стола после завтрака, должен не только сидеть дома, но и находиться под неусыпным надзором жены. Майер пришел к выводу, что супруги Ревени, видимо, решили не оказывать ему никакой помощи. И он вспомнил, что в этом семействе более черствой была жена: сам Ревени однажды рассказал ему, как она умудрилась избавить его от бедного родственника, докучавшего просьбами о денежной помощи. Вот и теперь, узнав, что он, Майер, захотел повидаться с Ревени, она решила присутствовать при их разговоре.

Он почувствовал себя униженным, почти оскорбленным. Как она смеет ставить его на одну доску с каким-то бедным и назойливым просителем! Ведь он, Майер, явился сюда с деловым предложением, и если Ревени согласится принять участие в его планах, то, пожалуй, извлечет из этого немалый доход. Ему захотелось распрямиться, избавиться от ощущения униженности. И он тоже развалился в кресле, подражая позе Ревени. Легким кивком поблагодарил хозяйку, которая предложила ему еще чашечку кофе. И его усилия не пропали даром: Майер и вправду почувствовал, что избавился от несносного ощущения унижения. Нет, он ничего не станет предлагать Ревени, он сделает вид, будто искал этой встречи совсем не из тех соображений. Из каких? Придумать это было не так легко, ведь они не вели никаких совместных дел. Стало быть, о коммерческом начинании речи быть не могло. Но в каком еще деле мог ему понадобиться совет Ревени? И тут Майер вспомнил, что несколько недель назад какой-то приятель мимоходом спросил его, согласен ли он баллотироваться в муниципальные советники. А что, если спросить у Ревени совета по этому поводу?

Вдруг Ревени сам заговорил о том, что привело Майера к нему.

— Каков Барабих! — воскликнул он. — Подумать только! Отпрыск старинного и почтенного семейства из Триеста дал втянуть себя в подобную аферу! Кстати, где он сейчас? По слухам, уже добрался до Корфу.

Слова эти не имели ничего общего с предложением помощи. Совсем не того ждал Майер от судьбы. Ему даже показалось, что Ревени больше сочувствует мошеннику, чем ему, Майеру, которого тот ограбил.

Он удобнее устроился в кресле, стараясь удержать в трясущихся руках чашечку кофе. С усилием придал безразличное выражение своему лицу:

— Сам понимаешь, я был вынужден подать жалобу. А теперь мне, в сущности, безразлично, ускользнет он из рук правосудия или нет.

Хозяйка вновь налила кофе в чашечку мужа. Не сводя с нее глаз, она сделала несколько шагов к креслу Ревени и тотчас же повернулась к гостю.

— Но ведь есть еще и мать! — вымолвила она сокрушенно.

Не только в свой туалет, но и в каждый звук голоса, в каждое движение и даже в смысл своих слов синьора Ревени стремилась вложить особую мягкость. Вот почему, заговорив о событии, разорившем Майера, она прежде всего вспомнила о матери мошенника. Нет, каково! Ведь эта женщина с манерами знатной дамы в молодости была певичкой в кафешантане и оголялась перед всеми, пока в том был для нее какой-то прок. А может, она хранит к нему недоброжелательство именно потому, что он в свое время пытался помешать ее браку с Ревени?

Больше Майер не в силах был притворяться равнодушным. Покраснев от негодования и горько улыбнувшись, он воскликнул:

— Думаю, вы понимаете, что меня мало трогает его мамаша! По вине ее сына еще долго будет мучиться другая мать — мать моих детей!