Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

Некоторые утверждают, что во время уличных демонстраций пожарная кишка, выбрасывающая струю, чистой воды, страшнее пулемета. Не знаю, как было бы здесь встречено появление пулемета, но, лишь только сверкнула над головами вода, люди мгновенно и самым жалким образом ударились в бегство. Меня подхватило, потащило теченьем, подбросило в воздух, швырнуло о какую-то стену и выкинуло не знаю куда. Только тут смог я встать на ноги и осмотреться. Оказалось, что я и еще восемь или десять человек находимся в каком-то дворе. Двое моих товарищей по несчастью поспешно запирали ворота.

Отгородившись от остальной вселенной, мы стали прислушиваться.

Снаружи гул политических волн перекатывался то туда, то сюда, время от времени в него врывался сухой ружейный треск. Выстрелы то затихали, то становились чаще. Один из запиравших ворота, с гневом прислушиваясь к отзвукам событий, промычал:

— Негодяи!..

Я не понял, к кому относился эпитет, — к той или другой партии демонстрантов, к пожарным ли, ко всему ли человечеству, бунтующему на улицах и площадях во имя наступления новой эры, — но и не стал углубляться в этот вопрос, потому что мой ум волновала другая проблема. Лишь только мое тело высвободилось из человеческой каши и снова стало индивидуальной величиной, моим первым страстным побуждением было засунуть руки в карманы в поисках пачки папирос. Но пачка подмокла и окончательно погибла. Ни единой целой папиросы. Я воскликнул:

— Да! Это неприятно!..

Суровый человек, запиравший ворота, бросил на меня презрительный взгляд. Но другой, очевидно, сочувствующий моей драме, подошел, улыбаясь, и протянул полный портсигар.

— Пожалуйста!.. Берите!..

В это время уличный шум как будто начал стихать. Я сидел на первой ступеньке лестницы, спускавшейся во двор.

Стрельба совсем прекратилась. Один из наиболее любопытных предложил приотворить ворота и посмотреть, по сердитый человек запретил делать это.

Спокойный человек, что предложил мне папиросу, сел рядом на ступеньке, и, пуская дым, с олимпийской невозмутимостью сказал:

— Уже восемь дней, как не было дождя, — поэтому такой холодище.

Это умение отвлечься от всего нас сблизило и сразу отрезало от группы любопытных и перепуганных.

Наслаждаясь неожиданно возникшим взаимным расположением, мы молча покуривали. Ворота отперли. Все вышли. Площадь была похожа на озеро. Народное волненье прекратилось.

— Вы куда направляетесь? — спросил мой спутник.

— У меня деловое свиданье, но уже поздно… Пойду обедать в какой-нибудь ресторанчик.

— А почему бы вам не пообедать у меня в пансионе?

— Где это?..

— Положитесь на меня. Останетесь довольны…

Непобедимая страсть к приключениям всегда заставляла меня с удовольствием принимать самые неожиданные предложения. Я согласился и послушно пошел за человеком, который помог мне в трудную минуту жизни.

Идя с ним бок о бок, я ждал, что он представится мне. Но он не прерывал молчания. Я спрашивал себя, — что же, собственно, удерживает его от этого обычнейшего акта вежливости? Потом подумал: верно, он так же ждет, чтобы представился я.

Плохой знаток в этом деле, я заключил, что в конце концов совершенно не понимаю, как в таком случае следовало бы поступить.

Занятый этими мыслями, я не заметил, как мы дошли до места.

— Вот!..

Мы поднялись по узкой и светлой лестнице, какие теперь строят в «модерных» домах торговых центров, — с гладкими, блестящими, белыми ступенями и стенами, которые всегда кажутся мокрыми и напоминают чисто убранный ватерклозет. Потом мы вошли в опрятную квартиру на втором этаже; а прихожая, в которой стояли пальмы, была похожа на зимний сад.

Мой провожатый подошел к двери и кому-то сказал:

— Со мной пришел один господин, — он обедает о нами.

Потом он провел меня в гостиную. Помню в углу небольшой диван, а позади него высокое зеркало, подвешенное к клюву свирепого деревянного орла.

Вошла дама, очень молодая, но довольно полная. Мой спутник представил ее:

— Синьора Ирэн, — наша хозяйка.

Я поклонился и пробормотал фамилию.

— Вы миланец?..

— Нет, я только месяц в Милане.

Синьора Ирэн обратилась к моему проводнику.

— Этот господин из наших?..

— Надеюсь, — мне, по крайней мере, кажется, что он как нельзя лучше подготовлен к тому…

Я несказанно удивился…

Несказанно удивился, и думаю, что всем своим видом выразил неожиданно возникшее во мне недоверие; и я почувствовал даже смутный страх, — уж не попал ли я в какую-нибудь скверную ловушку.

Мой проводник сказал:

— С вашего позволенья!..

И пошел во внутренние комнаты таинственного жилища. Это еще больше взволновало меня — еще и потому, что толстые женщины мне не нравятся.

Но почти тотчас же из прихожей вошел очень серьезный человек. И дама мне представила:

— Джулио. Мой муж.

И тотчас добавила:

— Мой второй муж.

После обычных приветствий вновь пришедший исчез в тех же дверях, что и первый.

Мы со вновь вышедшей замуж вдовой остались одни. Я, наконец, решился присесть. Из прихожей кто-то шел к нам, напевая басом арию из «Нины» Паизиелло. Песенка оборвалась в тот миг, когда в гостиной появился новый персонаж — маленький, юркий человечек с брюшком. Пританцовывая, он приблизился к даме, почтительно склонился к ее руке и спросил:

— Как поживаете, синьора Ирэн?

Синьора Ирэн представила:

— Пьеро.

И сейчас же добавила:

— Мой первый муж.

Я почувствовал, что бледнею, волосы от ужаса зашевелились у меня на голове, холодное дуновение коснулось лба.

Но господин Пьеро вовсе не был призраком, потому что призраки безмолвно исчезают из глаз смертных, первый же супруг вновь вышедший замуж вдовы церемонно попросил разрешения пойти вымыть руки и, выходя, вполголоса запел арию, прерванную в прихожей.

Все эти приметы живого человека несколько меня успокоили, я овладел собой и решил сам заговорить с синьорой Ирэн. Было необходимо отбросить вуаль, опущенную мне на глаза.

Чтобы начать разговор, я спросил!

— Где вы были на даче прошлым летом, синьора?

Она наморщила брови, точно вспоминая, потом вдруг вздохнула:

— Ах, не говорите мне о прошлом лете!..

Я смутился, но сделал над собой усилие и начал атаку с другой стороны:

— А куда вы поедете на дачу будущим летом, синьора?

На этот раз вопрошаемая улыбнулась, но, однако, сказала:

— Не говорите со мной о даче, о будущем лете…

— Извините! — возмутился я. — О каких же дачах я должен с вами говорить?

— Значит, — возразила с необычайной рассудительностью синьора Ирэн, — вам кажется необходимым говорить именно о дачах?

Это замечание меня убило наповал. Я понял, что до этого момента, сам того не замечая, находился под влиянием глубокого потрясения и говорил, как пьяный.

— Вы правы, синьора! — воскликнул я. — И, ради бога, не думайте, что дача — моя навязчивая идея. Нисколько! Я никогда об этом не буду ни думать, ни говорить и даже никогда не поеду ни на какую дачу по весьма серьезным причинам, — я объяснил их в рассказе «Флорестан и ключи», который советую вам прочесть, потому что решил больше не писать и посвятил себя практической деятельности. Таким образом, вы уже из этого краткого разговора можете составить обо мне представление и постичь мой характер, мое прошлое и настоящее. Будущее же в руце божией.

Скажу вам еще одну вещь: главное, чем я обречен всю жизнь заполнять часы праздности, — это выслушиванием чужих исповедей. Вы не можете себе представить, чего я только не наслушался!.. Днем и ночью, зимой и летом, весной и осенью мне рассказывают, а я слушаю. Мне рассказывают свою жизнь, поверяют свои надежды, печали, признаются в своих пороках — духовных, телесных, всяческих, а я слушаю, слушаю — все, всех: идиотов и мудрецов, детей и дряхлых старцев, мужчин, женщин, дев, полудев, кокоток, жен, бабушек, вдов неутешных, вдов, вновь вышедших замуж. Если вы, синьора, принадлежите к одной из этих категорий, говорите, и я буду слушать вас. Если же вы принадлежите к какой-нибудь иной категории, мной забытой или мне еще неизвестной, — рассказывайте, все равно рассказывайте, и я обогащу разнообразный запас моих наблюдений. А теперь, если позволите, я закурю…

Говоря это, я вспомнил, что папирос-то у меня и нет. Но прежде чем я успел об этом сказать, синьора принесла полную коробку папирос. Это мне напомнило сцену в чужом дворе во время политической демонстрации на площади Скала, и в тот же миг я вспомнил, что не знаю ни улицы, ни квартала, где нахожусь, а также и цели, ради которой судьба меня привела перед очи синьоры Ирэн; словом, я почувствовал себя вне времени и пространства.