Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

Но папа победил. Мы все вместе боролись с ним, а победил все-таки он.

Дед положил сосиски на решетку для барбекю, а папа настроил стерео во флигеле, чтобы слушать гитарную музыку прямо во дворе. «Когда ты со мной, крошка, то для меня больше нет никого, когда ты со мной…» Дед и папа пили пиво, а мы держались к ним поближе и швыряли камни. Кирк изобразил, что стреляет в столбы ограды. «Пиф-паф!» Он сдул дымок с кончиков пальцев. Папа поднял два пальца, как пистолет, и прицеливался в Мисси, Леди, в Мадам, во всех курочек, пока они клевали землю и квохтали. «Бах-бах-бах!» Кирк и Стив не сводили глаз с отца, они говорили так же, как он; сидели, ели, стояли, прислонялись к стене и смеялись точно так же, как папа.

— Как поживает моя малышка? — спросил у меня папа. У его ног лежали пустые банки из-под пива. — Иди сюда.

Я подошла к нему.

— Ты растешь, — сказал он. — И все такая же худая. Дед тебя кормит? Дед, ты кормишь этого ребенка?

— А как ты думаешь, куда деваются все яйца? — спросил дед и отхлебнул пива.

— Эй, Джасси, — сказал папа. — Ты все еще гуляешь с Доун?

— Ага.

— Как поживает мама Доун?

Дед нахмурился.

— Что? — Папа, подняв брови, посмотрел на деда. Мама Доун каждый день ходила в туфлях на высоких каблуках, будто у нее на пятках росли длинные шипы, и поэтому ей нужна была полая обувь. Когда она шла по дороге, каблуки стучали: «цок-цок-цок».

— Как у нее дела? — спросил папа. — Как же ее зовут? Джулия, верно? Или Джулианна? Как она поживает?

— Хорошо, — ответила я.

— Так значит, ты все еще дружишь с Доун?

— Ага.

— Здорово, — сказал папа, кивая. — Очень здорово.

Дед снова хмуро посмотрел на папу, затем передал ему еще банку пива. Папа кивал в такт музыке, шевелил губами, напевая: «До конца времен я буду с тобой, крошка, если ты будешь такой же милой, такой же милой…» Папа с дедом свернули папиросы.

— Можно мне одну? — спросил Кирк.

— Курить «Белый вол» можно только тем, кто прошел войну, — сказал дед. Папа фыркнул. — И не раньше! — Дед прикурил папиросу. — Только после этого у тебя будет право его курить.

Кирк поднял упаковку табака и посмотрел на вола, нарисованного под лентой.

— Я не смогу отправиться на войну, пока не научусь стрелять.

— Так ведь у тебя для этого есть дядя Дэнни, — произнес папа.

Никогда не знаешь заранее, что папа скажет. Никак не догадаешься. Каждое его слово становилось неожиданностью. Я не сводила с него глаз, пытаясь все-таки угадать.

— Нет — если ты сам меня научишь, — ответил Кирк.

— В шестнадцать лет научишься, — вставил дед. — Отдай мне табак. Я сам тебя научу. Маузер — лучший учитель.

— Ерунда, — заявил папа. — Чертов маузер. Это ископаемое. У тебя что, к нему и патроны все еще есть?

— А ты как думаешь? — ответил дед, папироса его ярко разгорелась.

Я видела, как они похожи, будто отражают друг друга в зеркале; как они держат папиросы между большим и указательным пальцами, как затягиваются дымом; слышала их хрипловатые голоса, как они прищуриваются, выпуская дым. Будто дед был криком, раздающимся с холма, а папа — его эхом.

— Думаю, и правда есть. И они ржавеют в чертовом оружейном шкафу. Ты должен разрешить нам вытащить их оттуда, дед. Устроить им прогулку. Поговорить с ними, рассказать, что война уже закончилась. — Кирк разволновался. — Да, дед! Им нужно прогуляться!

— Забудь о моем оружии, — одернул его дед. — Оно останется на своем месте. В шестнадцать, Кирк.

— Дядя Дэнни покажет нам, как стрелять из винтовки, — заныл Кирк.

— Дядя Дэнни… — задумчиво произнес дед, качая головой. Он раздавил ногой окурок. — Передай мне дрова.

* * *

Когда приезжал папа, дом деда был заряжен электричеством, будто тетя Рита приложила к его крыше свои электроды и нажала на рычаг. Кирк и Стив не хотели уходить домой. Если бы Релл не заставила их, они бы весь день слонялись по двору, ожидая, что папа их увидит, или поговорит с ними, или выстрелит в воздух из своего пистолета и скажет: «В яблочко, парни».

11

Когда папа был дома, мне долго не удавалось уснуть. Я все ворочалась и ворочалась и резала воздух над головой, пока он беспорядочной кучей обрезков не падал на пол. В ночь на субботу, вместо того чтобы попытаться заснуть, я встала с постели и пошла на кухню. Я слышала, как снаружи он разговаривает с дедом. Я стояла за дверью, которая из кухни выходила во двор, и видела, что они сидят во дворе у костра. Пламя взвивалось высоко, освещая двор оранжевым светом.

Голоса деда и папы то звучали громко, то затихали, а затем снова усиливались. Я сидела на ступенях крыльца, скрываясь в тени. Ступени холодили тело сквозь пижаму с воздушными шариками.

Эту пижаму два года назад прислала мне тетя Рита. Дед тогда лежал в постели и слушал радио — его опять мучила бактерия.

— Зачем высаживать людей на чертовой Луне? Чертовы янки. Чертова Луна! — Было слышно, как дед разговаривает с радио.

Я вышла через главный вход. Каждый раз, когда по дороге мне встречалась маргаритка, я склонилась над ней и обрывала лепестки. Я шла по подъездной дорожке, склоняясь и обрывая лепестки, и пела.

— Я знаю все цвета радуги, знаю их наперечет, — пела я. — Сразу увижу, если какой-то из них пропадет! — Этой песне нас научила Сэбин. — Какой-то из них пропадет!

Дорога была пуста, рядом с домом тоже никого не было, и вообще нигде никого не было видно. Я подошла к почтовому ящику в конце дороги. Почтовый ящик мог открывать только дед. Ему не нравилось, если я к нему подходила.

— После дождя ты увидишь все сам — радуга будет сиять в небесах, — пела я и вдруг увидела, что из почтового ящика торчит что-то, обернутое в коричневую бумагу.

Я вытащила сверток и понесла его в дом. Дед на кухне заваривал чай.

— Смотри, дед! — сказала я и протянула ему посылку.

— Больше не трогай мой почтовый ящик, Джастин. Почта — не твое дело. — Дед взял посылку и повертел ее в руках. Он прочитал имя на бумаге: «Рита Ли», проворчал что-то себе под нос, разорвал обертку и вытащил из посылки пижаму с воздушными шариками. Цветные шары были везде: на рукавах и штанинах, на груди и спине.

— Дед, это что, для меня? — спросила я.

— Еще раз подойдешь к почтовому ящику — попадешь в неприятности, — пригрозил дед и протянул мне пижаму.

* * *

Я сидела на крыльце и смотрела, как папа пьет пиво.

— Одна сучка в Даббо, — сказал он.

— Кто? — спросил дед.

— Да какая разница?

— Что произошло?

— Ничего. Потрахаться она хотела.

— И?

— А потом расхотела.

— Ясно.

— Но к тому времени было несколько поздновато.

— И тебя арестовали?

— Ага.

— Что дальше?

— Она забрала заявление.

— Почему она это сделала?

— Не знаю. Влюбилась, наверное.

— Господи, Рэй.

— Чертовы дуры.

— Копы знают, что ты здесь?

— Я им не рассказывал.

— Хорошо. Ты бы пока вел себя поосторожнее. Сходил бы к Релл. Она тебя, если что, прикроет.

— Да она же тоже захочет. Релл. Господи… — ответил папа, и они оба рассмеялись, смех летел ввысь вместе с пламенем.

Дед поднялся на ноги и пошел к огню. Он скрутил себе папиросу.

— Как насчет того, чтобы пожить здесь подольше? — спросил он.

— Зачем?

— Тут есть работа. На лесопилке. Ты можешь вернуться. Еще здесь всегда нужны загонщики для скота.

— У меня есть чем заняться.

— Чем это, интересно? И где?

— В Батерсте. Я там работаю на одного парня.

— В Батерсте? И чем занимаешься?

— Кончай, папа.

— Чем ты занимаешься в Батерсте?

— Не твое дело.

— Нет уж, мое.

— Точно нет.

— У тебя деньги есть?

— Мои деньги — не твоя забота. Я у тебя их не прошу.

— Когда ты приезжаешь, ты всегда на мели. Другим тебя я не видел.