Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

— Вы же познакомились в больнице? — спросил папа.

Тетя Рита кивнула:

— Да, так и есть.

Дым от папиросы деда поднимался над его головой.

— Больничный роман, — заметил папа.

На полу я заметила коричневые куриные перья. Похоже, они прилипли к нашей одежде — к моей и к тетиной.

— Рэй, — предостерегающе сказала тетя Рита, — не начинай.

— А чем она занимается на работе? — спросил Рэй.

— Отстань, Рэй, — сказала тетя Рита.

Дед широко расставил руки, вцепившись в края раковины, костяшки пальцев у него побелели.

— Что она за врач? — Каждый раз начало папиной фразы было легким, словно мяч, подброшенный в воздух, словно летний ветерок, но конец становился тяжелым, будто свинец.

Тетя Рита повернулась к папе:

— Обычный врач, Рэй. В больнице она работает с женщинами.

— Правда? — спросил папа. — Значит, ты в хороших руках. Здорово. Очень мило. — Струя дыма, которую папа выпустил в потолок, разошлась по углам. — Ты неплохо устроилась, Рита. Она горячая штучка?

— Горячая, — ответила тетя Рита. — Горячей не бывает.

Дед повернулся к ним.

— Заткнитесь. Хватит об этом, — сказал он.

— О чем, папа? — спросила тетя Рита.

— Ты знаешь о чем. Об этих чертовых делах.

— Каких делах?

Мне казалось, что я вижу, как сильно стучит под рубашкой сердце тети Риты.

— Черт возьми, это неестественно, Рита! Господи! Да что с тобой не так?

— Что не так, папа? Что «неестественно»?

— Я — в бар. Вам что-нибудь принести? — спросил папа, поднимаясь.

— Ты гребаный придурок, Рэй, — бросила тетя.

— Всегда пожалуйста, — ответил Рэй.

— Что «неестественно», папа? — снова спросила тетя Рита.

— Ты знаешь о чем я.

— Тогда скажи!

— Не заставляй меня произносить эти чертовы слова вслух. И так все плохо…

— Какие слова? Почему бы не сказать вслух?

— Не в этом доме!

— Тебе что, стыдно? Правда? Тебе за меня стыдно?!

— В точку. Ты права, Рита. Мне стыдно!

— Тебе за меня стыдно, да? После того, что ты сам натворил!

— Не говори со мной в таком тоне в моем собственном доме!

— Тебя беспокоит, как я говорю? Этому дому есть о чем волноваться и кроме моих слов!

— Заткнись, Рита! — Деда трясло.

— Не надо говорить мне о том, что естественно, а что нет, папа! До тех пор, пока ты не сможешь вернуть маму из могилы!

Дед что-то бессвязно забормотал, будто Рита связала его слова и переплела их узлами, и он не знал, какое из них выбрать.

— Выметайся отсюда! Гребаное чудовище! Стыд и позор на твою голову!

— Пошел к черту, папа! Ты сам чудовище!

— Проваливай из моего дома!

— Уже ухожу! — Тетя Рита забрала со стола сумку и пошла, громко топая ботинками, через коридор к выходу.

Я слышала, как открылась дверь, а затем тетя Рита вернулась.

Папа еще не ушел.

— Ты что-то забыла? — спокойно спросил он, будто и не было никакой ссоры.

— Пошел к черту, Рэй, — сказала тетя Рита, хватая ключи со стола.

— Полегче, Рита, — заметил папа.

Тетя Рита остановилась. Волосы у нее были темные, она зачесывала их назад, как и папа, и глаза у нее были такие же темные, но в их глубине сиял свет, который пришел из больницы, тот же самый, что она давала пациентам. Она была старше папы и как будто нависала над ним, словно была выше его ростом. Она его не боялась.

— Дедушкин малыш. Малютка Рэй. Маленький Рэй, который мочит постельку, — сказала она.

Папа ничего не ответил. Он будто съежился. В первый раз в жизни я видела его таким маленьким, таким же, каким он, наверное, был тогда, возле больничной постели Лиззи, в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, — в то время ему было тринадцать лет, ненамного старше Кирка. Он стоял там и терял что-то жизненно необходимое, и никак не мог это остановить.

Я пошла за тетей по коридору к входной двери.

— Оставь ее, Джастин! — крикнул дед.

Но я все равно пошла за ней. Танцующий поезд прилип к моей груди, будто боялся, что может сорваться.

— Тетя Рита, — позвала я.

Она повернулась и увидела меня, встала на колени в дверном проеме, вытирая слезы, взяла меня за руки и поцеловала их.

— Джастин, я очень рада, что познакомилась с тобой. Мне так жаль…

Затем она поднялась и ушла.

* * *

Тетя Рита не боялась пациентов. Она видела на них наручники, читала записи и спрашивала: «Они правда необходимы?» Из ее глаз будто исходили электрические разряды. Она брала в руки электроды и успокаивала пациентов: «Будет не больно, я обещаю».

Тетя Рита видела, что произошло, когда дед взорвался, а Лиззи была дома. И Рэй и Рита все видели — когда это произошло, они держались за руки, — но Рэй только иногда открывал глаза, чтобы уберечь себя. А тетя Рита видела все. В этот раз она хотела быть рядом с дедом, говорить с ним, подружиться с ним, рассказать ему о больнице и электродах, пить с ним чай, познакомиться с курочками. Тетя Рита очень хотела — но слишком многое она тогда увидела. Как Джон Уэйн в роли Рустера Когберна в фильме «Настоящее мужество» — она видела убийство. Но почему дед сказал, что она неестественная? Почему деду должно быть стыдно?

Неважно, как громко кричат взрослые, — они никогда не называют вещи своими именами.

* * *

Я повернула прочь от флигеля и пошла к курятнику. Постояла возле проволоки, прислушиваясь к звукам внутри, и услышала шорох. Я вдохнула запах соломы, перьев и курочек породы Иза Браун.

— Привет, девочки, — прошептала я. — Привет всем. Привет, Леди. Как вы там? Это я, Джастин.

Курочки молчали. Я хотела зайти внутрь, но дед не велел мне их будить.

— Скоро папа вернется домой, девочки, — сказала я. Петушок предостерегающе заклекотал. Я отошла от курятника и вернулась в дом.

Я слышала, как вскрикивает дед у себя в спальне:

— Если бы не Сэнди! Голоден? Боже!

Я пошла в гостиную и остановилась возле фотографии. На ней были Рита, дед и Лиззи, они все вместе стояли на улице перед домом в тот день, когда дед купил свои три акра. Уже тогда вокруг дома была волнистая полоса грязи. На фотографии папа не старше, чем я сейчас, а у Лиззи в волосах маленький цветок. Я дотронулась до ее лица и платья. Лиззи похоронили на кладбище. Она заболела пневмонией, и болезнь испортила ей легкие. Ее отвезли в больницу. Однажды, когда дед и папа выпили все пиво, папа стал кричать: «Черт возьми, Рита права! Это была не пневмония, старый ты ублюдок!»

Я не знала, чем еще заняться, и снова посмотрела на фотографию: дед, Лиззи, папа и Рита, все вместе. Но я не понимала, что нужно было сделать. Разве что-то можно было сделать?

10

Посреди ночи меня разбудил шум двигателя. Я выглянула в окно и увидела, что перед домом остановился пикап отца. Я смотрела, как папа открывает дверь и выбирается с водительского сиденья. Он высокий, темные волосы сияют подлунным светом, у него длинные ноги и широкие плечи. Из-за него Уорлли оставили меня в покое: они не знали, когда он вернется домой. Может, сегодня, а может, завтра или на Рождество — никак нельзя угадать. Я сидела у окна в темноте и смотрела, как папа вытаскивает из машины сумку. Он остановился и поднял взгляд вверх, на звезды. Он такой же высокий и сильный, как Томас Дансон.

— Будешь оборачиваться — ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной, — прошептала я оконному стеклу. — И убью тебя.

Папа загонял скот в Квинсленде. Работал на лесопилках. Ездил в город. Ездил в Сидней. Мог заарканить скот, согнать его в стадо и поставить на колени. Он мог сам починить пикап. Он умел стрелять. Когда деда не было дома, папа разговаривал по телефону. Он говорил: «Сколько? Как много?» Он спрашивал: «Когда, приятель?» и «В какое время?» — а потом отвечал: «Да без проблем» и «Я возьмусь за дело». Он смеялся в трубку: «Черт, да вообще без проблем!» Затем он шел на кухню, пил молоко из бутылки, плевал в раковину и ничего не говорил. Вскоре он уезжал, делал свои дела, помогал друзьям и выпускал на волю свои секреты. Затем, когда он заканчивал с делами и освобождался ото всех секретов, когда больше нечего было выпускать, — он возвращался в дом деда, ко мне, к Кирку и Стиву. Когда он приезжал отдохнуть, мы ждали его здесь.