Прощание с миром - Василий Субботин

Мы прятались от жгучего солнца, простаивали время возле киосков, обменивались значками, но довольно скоро заметили, что нам не показывают ничего, что связано с Горьким.

Конечно, мы могли бы осмотреть сам остров. Пересечь его и дойти до противоположного берега, взглянуть на развалины, на остатки дворца Тиберия и, наконец, побывать в еще одном городе на этом острове — в Анакапри. Ведь на острове Капри два города: Капри и Анакапри. Высоко на горе — Анакапри. Через долину. И, как нам сказали, жители этих двух городов, разделенных лишь долиной, не понимают друг друга. Анакаприйцы говорят на совсем другом наречии... И будто бы те, что живут в Капри, почему-то не ходят в Анакапри. И наоборот.

Что касается меня, то и с удовольствием бы побывал в Анакапри! Но с кем пойдешь, кто же тебя поведет? А если уйдешь сам, будут ли тебя ждать, еще возьмут да уедут без тебя. И потом — и это, вероятно, самое главное! — видимо, хоть что-то надо знать самому. Заранее. И о дворце Тиберия и об Ана-капри — обо всем, что есть и что еще может быть на этом острове. Но все эти сведения я почерпнул из справочников, все вычитал дома, по возвращении... Так же как только через год узнал, что памятный тот плоский песчаный берег — мысок перед входом и Дарданеллы и начинающиеся за этим мыском высоты — я их увидел ранним пасмурным утром — и есть холмы, та самая земля, на которой Шлиман раскопал свою Трою.

Хорошо, что я вышел тогда утром на палубу.

Мы еще немного повертелись в толпе на этой крошечной площади, какие-то безделушки купили, две-три открытки, и потали, что на этом наше пребывание на Капри заканчивается. Что остров н уже показали и сейчас нас увезут отсюда; что еще минута-другая — и нас втолкнут в вагончик фуникулера, и мы окажемся на узкой кромке неудобного каменистого берега. Под скалой.

«А как же Горький?» — закричали мы.

Наша дама-экскурсоводка, которую мы везли с собой из Москвы, понимая, что неминуемая задержка случилась, с отчаянностью стала доказывать, все самое интересное мы уже видели.

Но мы не сдавались:

«Но ведь здесь Горький...»

Толстая, вся плывущая от жары тетя, чтающая только, чтобы посидеть где-нибудь в холодке, неожиданно заплакала, потом стала убеждать нас, что Горький и не жил вовсе, и никакого дома у него нет... То есть был, но теперь принадлежит другим.

Да и идти к тому дому далеко...

А с домом этим у нас все время происходила какая-то странная вещь. В Сорренто наши провожатые нам сказали: «Горький здесь жил мало, и дома его не знают. Вот поедем на Капри...» На Капри говорили наоборот: «У него дом в Сорренто».

Однако же дом оказался рядом, в конце одного тенистого кривенького переулка. На него нам указали наши же товарищи, из другой группы. Едва мы сошли с площади и сделали несколько шагов, мы его обнаружили... Правда, мы увидели только забор, вернее — стенку, довольно высокую, бетонированную, и поневоле должны были рассматривать одну только зеленую крышу. Больше из-за неожиданно вставшей перед нами стены мы ничего не видели. Но хотя бы это: все-таки мы не зря приехали! Могли сказать, что домик, некогда принадлежавший на Капри Горькому, мы видели.

На пристани, также очень маленькой и уютной, мы сели на катерок — тоже очень маленький, рассчитанный на пять-шесть человек, и бойко помчались вперед, вдоль крутого отвесного берега, отбрасывающего на воду свою сильную тень.

Капри — остров скалистый, с внушительно высокими стенами-берегами. Пристать к нему можно только в одном месте, да и то наверх надо подыматься фуникулером. А вздумаешь подняться лестницей — час будешь подниматься. Долгая история! Я даже и вниз по этим ступенькам не решился спуститься...

Впрочем, я несколько забежал вперед. Прежде чем нас повезли дальше, я купался в Тирренском море. Не то чтобы так уж хотел выкупаться, просто я считал, нужно же мне выкупаться в Тирренском море! Тут, на этом пляже, я чьим-то чужим фотоаппаратом пытался снимать одну милую, скромно и бедно одетую девчушку... Но это не удавалось: она презрительной гордо отворачивалась от меня, как и должна отворачиваться от бездельного и назойливого туриста рыбацкая дочь. Зато ее подружка, уродливая, кривозубенькая, тоже уже сбросившая с себя простенькое, такое же, как и на ее подруге, платье, сама лезла в объектив... Мне пришлось довольствоваться ею.

Вот после того, как я наскоро выкупался, и когда к причалу спустились другие, и все собрались, только после этого мы и поплыли вокруг острова— к Гротта Адзурра.

Я не представлял, что это такое. Ну, подумаешь, грот!.. Стоит ли ехать — ради какого-то грота терять драгоценный день, когда можно его прекрасно использовать, провести этот день в Неаполе, где я вчера только слышал чудеснейшего уличного певца...

Оказалось, что нам надо почти обогнуть остров, обойти его кругом.

Мы шли, тесно прижимаясь к берегу, а над нами была хотя и стоящая под солнцем, но здесь, внизу, все такая же темная, молчаливая, уходящая ввысь стена.

Мы плыли вдоль острова, и море стояло горбом. И зеленые волны катились на нас... Прибой тут у самого берега такой сильный, что может запросто разбить голову.

Кажется, мы подплываем. К нам приближаются гондолы — узенькие легкие лодочки, с высоко поднятыми носами...

Катерок останавливается.

Нас разбирают — быстро рассовывают по лодкам. В каждую лодку по мужчине и женщине. Мне достается с одной из тех, какие есть в каждой группе, обремененной сумками и сумочками. Из тех, что спрашивают, где живет в Италии король, а у саркофага Александра Македонского спрашивают, что такое гробница. Одна спрашивала еще и не так. Я это сам слышал, когда мы отплывали из Греции. Я стоял, облокотясь о борт теплохода, и одна из туристок, я слышал, спрашивала у парнишки, ведающего в этом путешествии вопросами культурного отдыха.

— Скажите,— говорила она,— а это море Адыгейское?

Молодой человек от неожиданности присел.

— Нет,— сказал он,— это море Эгейское...

Я видел, как эта дама дернула плечом.

— Не знаю,— негодующе сказала она,— кого с нами только посылают! Я же точно знаю, что это море Адыгейское...

Перетрусивший парень ей ответил:

— Вы правы, конечно... Но это море — все-таки Эгейское. А

дальше, левее, так то уже будет Адыгейское...

Мы подходили уже к скале, к стене. Моя спутница села на скамеечку посередине, а я пристроился на корме — следить, чтобы она не вывалилась...

На воде колыхалось множество таких узконосых длинных лодок. Они как бы выжидали... Мы пока еще ничего не видим, но чувствуем, что — здесь.

Гондольер подводит лодку к берегу. Дама моя сидит впереди меня, ближе к носу, я — на самой корме. Лодочник наш

— посредине. Он стоит.

На какой-то миг, когда волна отхлынула, нам видно: внизу, под скалой, под водой,— темнеет. Дыра... Какое-то отверстие, очень похожее на чело русской печи: такое же полукруглое, но только еще меньше.

Возле дырки сильнее бьет волна. Но я ничего по-настоящему разглядеть не успеваю. Да и моя спутница, должно быть, тоже. Мы оба лежим и прячем на дне лодки свои головы.

Мне показалось, что мы воткнулись в отверстие. Но всего дальнейшего я не видел. Я услышал только хлюпающий звук...

Я сейчас вам расскажу, как это происходит.

Гондольер, выбрав момент и завидев показавшееся из воды отверстие, всаживает лодку в него, а налетевшая сзади волна проталкивает ее внутрь... Как если бы пробку проткнули внутрь бутылки.

Так оно и было.

Мы уже плыли в пещере.

Под нами была вода. Вода под нами просвечивала, и от этого — от белого дна и темноты — было непривычно и даже страшно. Будто мы летели, а не плыли. И лодка будто сделалась самолетом: она не была уже лодкой... Да, да, мы видели, что мы опирались на воду, а вода под нами горела. Вода под нами была голубой, и голубые тени передвигались, перемещались по потолку, по стенам... Не сразу осваиваешься с мыслью, что ты уже внутри грота.

Глубоко под водой видны были подводные скалы и водоросли на скалах. И все, все это через толщу невероятно синей, аквамариновой воды.

Не могу представить, что в другом каком-нибудь месте в воде можно видеть на такую же глубину. Все было необыкновенно просто и вместе с тем, чем дальше мы отплывали, тем удивительней было все, что мы видели.

Вокруг был совершенно фантастический, нереальный мир. Я не сразу сообразил, в чем дело.

Только теперь, очутившись ни угри, по другую сторону входа, я разглядел, что дырка эта лишь снаружи такая невзрачная. Под водой же, внизу, она переходит в расщелину. И чем дальше вниз, тем больше расширяется. Так что под водой, в скале была уже не дырка, а окно. И солнце проникало не столько сверху, через маленькое отверстие, сколько снизу, через кубы синей, голубой воды. Всею своей мощью оно вламывалось в это окно, в пещеру. Как через иллюминатор..