Прощание с миром - Василий Субботин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В море было безлюдно: нигде ни дымка, ни мачты. Да и видимость была плохая... Еще вчера, хотя вчера погода была хорошей, не видел я ни островка, ни мыса. Ни рыб, пи дельфина. Никаких признаков берега.
Яуже подумал, мы выходим в открытый океан...
А тут еще этот шторм. И вода, и ветер, и эти волны, и горы дождя пополам с ветром... Вода, летящая через всю палубу.
Но, может быть, все это видел только я, нечаянно вылезший сюда наверх в этот ранний час. Скорее всего, обо всем, что делалось в это время здесь, на палубе, вовсе не догадывались пассажиры, сидящие в теплом чреве корабля. Как не догадывались и мои товарищи, живущие со мной в одной каюте. Когда я выходил, они говорили про какие-то свои дела.
Нелегко было бы сейчас их вытянуть наверх, на эту скользкую, мокрую, исхлестанную ветром палубу, оттуда, из уютных, теплых отсеков. И я бы тоже не мог на ней появиться, если бы не этот фронтовой мой плащ. Резиновый, блестящий, совершенно не пропускающий воду, похожий на гладкую дельфинью тушу, немецкий трофейный плащ.
Неудивительно, что один я вышел поглядеть, что делается теперь в море,— в то время как другие все сидели в каютах или лежали на койках, под одеялами... Ябы тоже не вышел, но уж очень я боялся пропустить что-нибудь интересное. Тем только все и объясняется.
Ястоял и выжидал момент, когда мог бы обогнуть хлюпающий бассейн, и думал только, как побыстрее попасть в каюту. Плащ был короткий, и коленки у меня давно были мокрые.
Ядержался за штангу и собрался перебежать расстояние до двери, ведущей в пассажирский отсек. В этот именно момент налетел вихрь, и одновременно с этим новым сильным порывом-рывком ветра я почувствовал, как кто-то больно ударил меня в плечо и затылок. Яиспугался, и отскочил, и сразу схватился зато место, куда меня ударили. Ятотчас почувствовал у себя под рукой что-то крепкое, вцепившееся в плечо... Какой-то ком — плотный и теплый.
Даже не в плечо, а в шею и волосы.
Яс трудом отодрал это от себя и стал рассматривать то, что оказалось у меня в руках, что-то белое с сизым... Какой-то рассыпающийся, ни на что не похожий мокрый взъерошенный ком, растрепанные, торчащие во все стороны перья.
Схватившись за это обеими руками, еще сам не веря, не понимая, как надо держать, я приблизил к глазам и увидел в своих руках совсем уж что-то странное — чьи-то поднятые вверх лапы. Снизу, из- под большого пальца моего, глядел теплый живой зрачок.
Яперевернул то, что держал в руках, только теперь сообразив, что держу я неправильно, и, взяв этот комок как следует, сжав его сильнее, я заглянул вниз, на лапы. Мне показалось, когда еще лапы эти были вверху, что на одной лапе был какой-то предмет, что-то круглое, тускло светящееся.
Янагнулся взглянуть на ту лапу.
Да, действительно. Кольцо. Даже надпись. Яповернул широкий светлый ободок вокруг чешуйчатой темной лапки. «Г отланд».
«С Готланда...» — мелькнуло у меня в голове... Мы проходили как раз близко от этой земли — острова,
принадлежащего Швеции.
Я так и подумал, что, должно быть, это с тех островов, оттуда, должно быть, улетел он. Только накануне было сообщение в газете. Полигон там собирались открыть... Ах, это не на Готланде, я спутал,— на Гельголанде! Но — повсюду сейчас стреляют...
Я опять спохватился, увидев, что я все еще крепко сжимаю в руках птицу. Я думал, она улетит. Понемножку я освободил ей голову, а потом, посадив на рукав, совсем снял с нее руку... Она лепилась, прижималась ко мне, и я сообразил, что она никуда не улетит, потому что лететь ей некуда. Что я сам ей куда менее страшен, чем бушующий вокруг, разъяренный живой океан...
Чтобы нам не быть смытыми, я держался за все, что попадалось на пути, и достиг двери салона. Вода, ударив о стенки бассейна, нахлестнула еще раз... Наконец мы добрались. И сразу—как только закрыл я за собой дверь — стало тихо, гул в ушах прекратился.
Спустившись вниз по железной лесенке, пройдя полутемный коридор, я вбежал в каюту.
Каюта у нас была тесная, узенькая, но помещалось в ней нас четверо. Каюта на четыре лежака. Ныл в ней еще небольшой шаткий столик и маленькая приставная лестница-стромяночка, чтобы взбираться наверх. Тому, чья постель была на втором этаже. И еще: маленькое круглое окошечко иллюминатора, которое плохо закрывалось или мы не умели его закрывать, поэтому в каюте у нас все время была вода.
А пароход наш — вернее, теплоход — был большой. Принадлежал он Германии и считался собственным судном Гитлера. Теперь он был сильно переделан, перестроен.
Вчера мы стояли в Стокгольме. Из Стокгольма мы отправлялись уже; поздно, ночью, и, не дождавшись, пока отойдем, легли спать. Ночь всю мы были и открытом море, и сегодняшнее утро гоже. На все время не показалось ни одного островка, да и пароходов встречных тоже больше уже не попадалось...
Мои товарищи, когда я вошел в каюту, не знали, что такое я им принес. Пока я стаскивал с себя плащ, я рассказывал, откуда взялся в нашей каюте столь неожиданный гость...
Один из моих товарищей, татарин из Казани, впервые ехавший смотреть Европу и впервые путешествующий теплоходом в море, обеими руками держал птицу и с удивлением поворачивал ее из стороны в сторону, рассматривая это не просохшее еще, пестрое, пестро-пернатое — необычное
— топорщащееся создание.
Так ее растеребило, бедную, что нельзя было понять, что это такое в руках. Какой-то пук перьев!
— Ты посмотри,— сказал я, укрывшись за шкафом и надевая на себя что посуше.— Я там кольцо видел...
Но он не мог найти никакого кольца, и, пока сообразил, где что надо искать, я развесил мокрые штаны и рубаху, отобрал у него мою птицу и, прижав к себе к коленям, положил ее на бок. Повертывая довольно свободно посаженное на лапке толстое алюминиевое кольцо, я наконец разобрал эту надпись. «Holland».
Почему вначале прочел я по-другому? Откуда взял я, что это Готланд? Ясно же, кажется, тут сказано — «Hoi — land». И я знаю, что это такое. Это— Голландия. Нидерланды! Низкая земля, страна, лежащая ниже уровня моря... Я еще это в школе, в младшем классе, знал. Мы читали — в первой еще книге — о голландском мальчике, который спас свою родину. Этот паренек, увидав дырочку, через которую сочилась вода в плотине, отделяющей страну от моря, заткнул ее пальцем. И так, весь посинев, он держал и плотину и море, пока не прибежали люди, не сменили его, не укрепили дамбу. Я очень долго помнил про этого хорошего мальчика...
Значит, и эта странная гостья, так неожиданно, в столь ранний час прибитая к нам непогодой,— из Голландии... Кроме всего, она окольцована. На кольце проставлен еще и год и номер.
А мы как раз плыли в Голландию...
Я закрыл иллюминатор и посадил птицу в наше единственное маленькое окно... Так она и сидела, небольшая, растрепанная, в белом светлом круге окна.
В первое время никаких собственных планов по отношению к птице у меня не было. Что с ней дальше делать? Выпустить сейчас или оставить ночевать и выпустить потом, когда она немного придет в себя и погода улучшится?.. Будь это какая-нибудь обыкновенная, какая-нибудь простая птица, но это кольцо на лапе...
Многочисленные сомнения стали теперь одолевать меня. Я просто рад был ей и жалел, не мог понять, как это ей, такой истерзанной, такой настрадавшейся, удалось прибиться к кораблю. Не упасть в море.
Она сидела в иллюминаторе и поводила головой, понемногу успокоившись, отдыхая. И это было неожиданно и очень красиво. Хотя вид ее был все еще жалок, но шейка у нее была гордая... Ни один человек на всем теплоходе, кроме четверых нас, про нее пока еще не знал. Это была наша тайна.
Мы налили ей воды и долго решали: кормить — не кормить хлебом. Мы совершенно растерялись, не знали, чем надо кормить... Потом мы накрошили ей каких-то крошек. Но она ничего не ела.
Мы плыли все тем же Балтийским морем.
Корабль наш все еще покачивало. К полудню большие полны немного улеглись, стали пониже и поменьше, ветер ослаб, дождь постепенно прекратился. А сам теплоход теперь шел быстрее. Кое-кто из пассажиров даже вышел на палубу.
Тем временем слух о жильце нашей каюты распространился по всем палубам.
Сам капитан пришел взглянуть на нового пассажира.
— Покажите, покажите...— большим густым голосом сказал он, входя к нам.
— Чудак,— сказал он, услышав о моем намерении.— Зачем же вам его выпускать? Везите домой... Это — голубь. Будете его у себя под Москвой держать на даче...
Он считал, что я живу в Москве. К тому же, как и многие, он считал, что все писатели имеют дачи. Пусть так, я не стал с ним спорить... Мне было стыдно за другое — за то, что я не узнал голубя, не сразу понял, что это голубь. Я таких никогда не видел. Впрочем, и мои товарищи тоже не догадались... У этого голубя был такой не голубиный — длинный, пестрый хвост и высокая, такая длинная шейка. Главное, весь он был взъерошенный, не похожий на себя.