Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Ибрисам, отвечая на его прикосновение и движение, двинулась изящной, нетряской походкой, какой однажды несла своего любимого хозяина со скоростью десять миль в час в течение восемнадцати часов без остановок — от языка Вади-Тауб через страшные равнины Мудхайла, усеянные белыми костями погибших караванов, до солоноватых вод оазиса Ма-Шидид.

Верблюдица любила Дориана, как верный пес. После целого дня пути по страшным пескам пустыни она не засыпала ночью, если он не ложился рядом.

Как бы ни были сильны ее голод или жажда, она отрывалась от питья и пастьбы, подходила к Дориану и тыкалась мордой, требуя ласки и утешения его голоса.

Они помчались вниз и перегнали Батулу раньше, чем он достиг долины. Поселок был в смятении — ревели верблюды, кричали люди; они стреляли в воздух и устремлялись через рощи к берегу. Ибрисам пронесла Дориана в голову этой дикой процессии и через золотые пески на самый край воды.

Когда принц аль-Малик сошел на берег, Дориан первым побежал ему навстречу. Лицо его было открыто, он упал на колени и поцеловал край одеяния принца.

— Пусть все твои дни будут украшены золотом славы, господин. Слишком долго мои глаза тосковали, не видя твоего лица.

Принц поднял его и посмотрел ему в глаза.

— Аль-Салил, я не узнал бы тебя, если бы не цвет твоих волос, сын мой.

Он обнял Дориана и прижал к груди.

— Вижу, что все вести о тебе правдивы. Ты и впрямь стал мужчиной.

Принц повернулся, приветствуя шейхов соар, которые подошли и окружили его.

Обняв всех по очереди, принц во главе триумфальной процессии начал медленный подъем. Воины пустыни бросали к его ногам пальмовые листья, призывали на него благословение, целовали край его одежды и стреляли в воздух.

В тени рощи у источника был воздвигнут кожаный шатер, способный вместить сто человек.

Бока его были раскрыты, чтобы пропускать вечерний бриз, песчаную почву покрывали ковры и подушки. Принц сел посреди шатра, шейхи собрались вокруг. Рабы принесли кувшины с водой из источника, вымыть руки. Потом разнесли бронзовые тарелки с едой, на которых высокими грудами лежал желтый рис в жирном верблюжьем молоке и баранина с пряностями.

Аль-Малик правой рукой изящно брал понемногу с каждого блюда. Кое-что пробовал сам, другое скармливал окружающим. Это была большая честь, знак уважения, и закаленные воины, которые не могли бы сосчитать шрамы на своих лицах и теле, выказывали принцу почтение и любовь, как дети отцу.

По окончании трапезы принц жестом приказал отнести полные еще горячей еды блюда рядовым воинам, сидевшим под открытым небом, чтобы и они могли принять участие в пиршестве.

Красное солнце скатилось за холмы, и на темнеющее небо пустыни высыпали звезды. Все снова вымыли руки, и рабы разнесли кальяны.

Бока кожаного шатра опустили, шейхи собрались вокруг принца и передавали друг другу мундштуки кальянов, сделанные из слоновой кости. Их головы окутались густыми облаками дыма турецкого табака. В желтом свете ламп начался разговор.

Первый шейх сказал:

— Порта отправила пятнадцать тысяч солдат, чтобы взять Маскат. Якуб открыл перед ними ворота города.

Блистательная Порта — это могучая турецкая Оттоманская империя со столицей в Стамбуле. Старший брат аль-Малика аль-Узар ибн-Якуб, слабый и развратный калиф Омана в Маскате, наконец капитулировал перед Оттоманской империей, сдался без боя. Один Аллах знает, чем его купили и какие заверения получил Ибн-Якуб, но он впустил оккупационную армию Порты в город, и теперь свобода и независимость пустынных племен оказались в серьезной опасности.

— Он предатель, Аллах тому свидетель, — сказал один из шейхов. Все заворчали, напоминая львиный прайд, и посмотрели на аль-Малика.

— Он мой брат и калиф, — сказал принц. — Я связан данной ему клятвой.

— Клянусь Аллахом, он больше не правитель Омана, — возразил шейх. — Он теперь на посылках у Порты.

— Тот, кто спал с тысячью мальчиков, сам лег под турок, — согласился другой. — Своим предательством он освободил тебя и всех нас от клятвы верности.

— Веди нас, могучий повелитель, — уговаривал третий. — Мы все преданы тебе. Веди нас к воротам Маската, и мы поможем тебе прогнать турок и посадим тебя на Слоновый Трон Омана.

Шейхи по очереди высказывались, повторяя одно:

— Мы молили тебя прийти к нам. Теперь молим возглавить нас.

— Мы, племя соар, твои верные люди. Мы можем поднять и поставить под твои знамена три тысячи воинов.

— А остальные племена? — спросил принц, не торопясь принимать такое страшное решение. — Что авамир и бейт-имани? Что бейт-катир и харасис?

— Мы, шейхи соар, не можем говорить от их имени, потому что между нами и многими из них кровная вражда. Но их шейхи ждут тебя в песках. Иди к ним, и, если Аллах будет милостив, они возьмут копья и вместе с нами пойдут к Маскату.

— Решай, — умоляли они. — Сообщи нам свое решение, и мы дадим тебе клятву верности.

— Я поведу вас, — просто и негромко сказал принц, и загорелые обветренные лица шейхов осветились радостью. Один за другим склонялись они перед принцем и целовали его ноги. Когда он протягивал свой кинжал, шейхи касались его губами. Потом взяли принца за руки, подняли и вывели из шатра туда, где в лунном свете ждали воины.

— Перед вами новый калиф Омана! — сказали шейхи своим воинам, и те принялись клясться в верности и стрелять в воздух. Забили боевые барабаны, а в темных утесах над рощей протрубили в бычьи рога.

Посреди радостного смятения Дориан подошел к отцу и обнял его.

— Я и мои люди готовы сопровождать тебя на встречу с шейхами племени авамир к источникам Мухаид.

— Тогда едем, сын мой, — согласился принц.

Дориан оставил его и прошел в рощу, созывая своих людей:

— В седла. Выезжаем немедленно!

Всадники побежали к верблюдам, каждый звал своего по имени, и вскоре вся долина загудела: воины сворачивали лагерь.

Ревели верблюды, на которых грузили мехи с водой; разбирали и складывали шатры.

Еще до восхода новой луны, в ночной прохладе, они были готовы выступить — длинная колонна всадников с закрытыми лицами, на высоких животных. Принц ехал на желтой верблюдице. Когда он сел в седло, Дориан поднял верблюдицу. Та со стоном встала. Аль-Малик сидел в седле легко: он родился в пустыне и с детства был воином; в первом свете восходящей луны он являл собой благородное зрелище.

Дориан послал вперед двадцать человек, за основной группой двигался арьергард. Сам Дориан держался поближе к принцу. Колонна начала подниматься к выходу из долины, направляясь в пустыню.

Шли быстро: все верблюды были ездовые и легко нагруженные, если не считать мехов с водой. За долиной открылась пустыня, бесконечная и неподвижная; лиловые и темные каменные холмы и сверкающие серебром барханы уходили на север. Над змеящейся колонной людей и животных раскинулось звездное небо, словно заросли диких белых маргариток после дождя. Песок заглушал топот широких верблюжьих копыт, слышался только скрип кожи и изредка негромкое предупреждение:

— Берегись! Яма!

Дориан ехал легко, ритмичный шаг Ибрисам убаюкивал, мили суровой пустыни оставались позади. Вокруг возвышались темные холмы удивительных, необычных очертаний, полные теней и загадок, а звезды и полумесяц ислама освещали путь в ночи.

Дориан смотрел на небо, не просто чтобы определять дорогу в темноте, но захваченный гипнотическим очарованием древних огненных рисунков в их неустанном движении по небу.

Как ни странно, в такие мгновения прошлое казалось ему ближе, и он почти чувствовал присутствие Тома неподалеку. Они много времени проводили вместе под ночными созвездиями, когда мальчишками сидели марсовыми на старом «Серафиме». Аболи, Нед Тайлер и Большой Дэниел называли Дориану созвездия и путеводные звезды, и теперь он шептал их имена вслух. Как много арабских названий: аль-Нилам, аль-Нитак, Минтака, Сейл… В обществе человека, заменившего ему отца, среди свирепых воинов с ястребиными лицами, которыми он командовал, Дориан размышлял над древним пророчеством Теймтейма, написанным на рушащихся стенах мавзолея старого святого. И его постепенно захватывало почти набожное предчувствие неведомой и неизбежной судьбы, ждущей его под этим небом пустыни.