Театр китового уса - Джоанна Куинн

Одно из тех качеств, что ей больше всего нравятся в нем, это то, что он никогда не чувствует себя обязанным заполнить паузы вежливостью. Она слушает его молчание, которое проходит по тонким проводам меж ними, покрывая сотни миль, существуя одновременно там, на руинах Германии, и здесь, с ней, в этой комнате. Слушать его ободрительно. Она склоняет голову к трубке.

– Как у тебя дела теперь? – говорит он через какое-то время.

– Нормально, если не смотреть вверх.

– Не надо смотреть вверх. Пока не надо. Один ботинок за другим.

– Заглянешь ко мне на водку, когда вернешься?

– Загляну. И я приду на одно из твоих представлений, как только закончим делить Германию. Но у меня кончаются деньги, так что…

Он пропал, и тишина на другом конце пустая. Она кладет трубку, но на мгновение остается в кабинете, думая о статьях в газетах, описывающих ужасы, которые видели союзники, зайдя в Германию, лагеря, полные умирающих от голода пленных. Там были фотографии, на которые она едва могла смотреть, хотя и заставляла себя, изучая скелетоподобные лица на случай, если сможет узнать кого-то. Она гадает, что видел Леон, что он увидит, будет ли он прежним, когда вернется, переставляя один ботинок за другим.

Гостиная в Чилкомбе осталась общей комнатой, где жильцы могут собираться для разговоров и настольных игр. Сперва они были нерешительны, предпочитая неформальность кухни, но с тех пор, как погода улучшилась, они стали собираться все чаще, и некоторые сидят там прямо сейчас, вежливо беседуя с некоторыми любопытными гостями, которые прибыли для новой постановки в театре: неделя представлений, посвященных победе в Европе.

– О, Криста, вот ты где, – говорит Флосси, уже в костюме и с подносом, на котором стоят несколько стаканов и графин лимонада. – Дети убежали с флажками, и я боюсь, что Бетти превратится в берсерка, если их не вернуть. Она их всю неделю шила. Джордж побежал за ними в конюшни, но это их как будто только раззадорило.

– Бегать от священника всегда было огромным развлечением в моей деревне, когда я росла в Германии, – говорит Лизелотта на английском с сильным акцентом. – Мы мучили его до сумасшествия.

– За тобой до́лжно присматривают, Лизелотта? – говорит Кристабель. – Ты ела?

Лизелотта кивает. Она в платье в черно-белую клетку, как шахматная доска, в шляпе с черными страусиными перьями и с сумочкой, которая кажется сделанной из сплава столовых приборов. У жильца Чилкомба, которого она взяла в тиски – нервный молодой дантист из Тавистока, – на лице выражение между ужасом и восхищением.

– Кажется, я ела яйцо шотландца, – говорит Лизелотта, – не думаю, что хочу еще. Этот молодой человек был достаточно добр, чтобы добыть мне шампанского. Он интересуется коренными зубами и здоровьем десен.

– Шампанского полно, – говорит Кристабель. – Мы нашли бутылки, которые были спрятаны в начале войны. Оно наверняка дорогое до неприличия.

– Так и должно быть, – говорит Лизелотта, улыбаясь дантисту. – Мы празднуем победу над злом, которое было бы нам всем концом.

– А вот и Джордж с флажками! – восклицает Флосси. – Ты хочешь лимонада, Джордж?

– Нет, спасибо, Флосси, ты очень добра, но, думаю, я выживу, – говорит Джордж, немного раскрасневшийся в темном наряде капеллана. – Мне понравилась возможность осмотреться, пока я бегал за детьми. Я нашел это в конюшне…

– Ой, Криста, смотри, – восклицает Флосси. – Это твой деревянный меч.

– Тогда я должен вернуть его законной владелице, – говорит Джордж, с улыбкой передавая его Кристабель, прежде чем помочь Флосси поставить поднос на журнальный столик. Затем они с Флосси одновременно оборачиваются, чтобы поприветствовать другую их жительницу, замешкавшуюся в дверях, загнать ее в комнату и вручить прохладительный напиток.

Кристабель видит, как хорошо они подходят друг другу, уже действуют как партнеры, хоть Флосси и настаивает с краской на лице, что они «все еще узнают друг друга». У обоих естественная открытость. Этого качества у Кристабель нет. Или, вернее, ей приходится напоминать себе о нем. Другие люди. Их чувства. Она всегда так сосредоточена на том, что делает, тогда как Флосси остановится, оглядится.

Она пытается оглядеться теперь, кивая новоприбывшей изнуренной матери детей с чердака, одетой в простое платье и старые чулки, нервно держащей стакан домашнего лимонада и не отрывающей взгляда от картины маслом на стене рядом.

– Написана русским художником, который гостил у нас, – говорит Кристабель. – У него был необычный взгляд на вещи.

– Эти странные животные с большими головами, – говорит женщина, – они похожи на ваши марионетки.

Кристабель смеется.

– Действительно.

– Моему выводку нравится участвовать в вашем шоу, – говорит женщина. – Они неделями меня не донимали.

– Я рада, – говорит Кристабель.

– И они в восторге от кукол, – говорит женщина. – Они все разыгрывают историю, когда должны уже лежать в постели. О духе и чудовище, живущих на острове. Вы сами это придумали?

– Она основана на пьесе, которую я уже знала, с дополнительными материалами, предоставленными моим другом Норманом, – говорит Кристабель. Она опускает глаза на деревянный меч в руках, затем говорит. – А ваш выводок, случайно, не захочет с ним поиграть?

– Он им бы ужасно понравился, – говорит женщина, – но они почти наверняка что-то им сломают.

– Для этого он и нужен, – говорит Кристабель, вручая ей меч. – Мой дядя Уиллоуби отдал мне его давным-давно, и он был бы рад, что меч продолжает ломать вещи.

Как часто бывает, она вспоминает Уиллоуби, гадая, как он. На Рождество от Моди пришла телеграмма – она отчитывалась, что нашла Уиллоуби, и просила прислать фотокарточку Дигби на адрес в Дингле, графство Керри. Затем – только открытка на день рожденья Кристабель в марте с изображением гидросамолета и сообщением размашистым почерком Уиллоуби о том, что он поднимает в ее честь стакан «Гиннесса» – и постскриптумом, что из Моди однажды может выйти внушающий уважение второй пилот. Следом шел огромный восклицательный знак.

Она не до конца может поверить, что он возьмет Моди летать на гидросамолете. Она подозревает, что это лишь пьяное бахвальство. Но ей нравится представлять это. Ей нравится представлять, как их гидросамолет летит над изрезанным побережьем Ирландии в сторону океана. Оба одеты в летные куртки и очки, возможно, даже летят в Египет. Пара беглецов. Эту историю она придумывает им, даже зная, что реальность Уиллоуби скорее пропитана горем и алкоголем, медленным разложением напыщенного пьянчуги в углу паба. Перри однажды сказал об Уиллоуби, что была порода англичан, которые не выносили находиться в Англии. Она знает, что он счастливее в других местах, без вестей, в ее воображении. Ее великолепный дядя-путешественник.

Появляется Флосси.

– Почти шесть часов. Зрители скоро появятся.

Сестры выходят на лужайку и смотрят на