Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— А где Лата? — спросил я. Джанаки покачал головой. — Она подняла тревогу, а потом ушла в храм и сидела у алтаря, пока мы сдерживали нападающих. Нас становилось все меньше, и мы сужали кольцо у вершины. А потом внезапно вернулся Арджуна. Он прискакал на рассвете прошлого дня и прожег себе путь сквозь толпу этих дикарей. Я стоял до последнего рядом с Митрой у дверей храма. Потом меня окружили, и я дрался за свою жизнь. Дальше уже ничего не помню. Кажется, меня повалили на землю. Когда я очнулся, здесь уже никого не было… Мы победили?

Джанаки застонал и попытался руками закрыть раны, как будто его пальцы могли погасить вновь вспыхнувшие угли боли. Я напряг волю, пытаясь воплотиться в него и хоть как-то уменьшить страдания израненного тела. Я сидел рядом с ним до тех пор, пока в широко открытых глазах моего друга ветер смерти не задул огонь брахмы. А потом еще долго я оставался с его телом, проклиная собственное бессилие и вспоминая наш лагерь в Панчале. Джанаки был одним из самых сильных и спокойных. Как он готовил себя к сражениям! Как легко вмещал великое разнообразие мира. И вот он ушел. Карма всемогуща, а наши усилия не стоят ничего.

Я поднял глаза. Напротив меня терпеливо стоял один из лесных охотников.

— Откуда пришли дикари? — спросил я. Охотник молча махнул рукой на юго-восток.

— Нам неведом их путь, — сказал он, — они не строят деревень, городов и храмов. Они признают только волю своих колдунов и вождей. Я промолчал. Это нападение не могло быть ничем иным, кроме проявления воли Хастинапура. Лата была серебряным лучом, соединяющим Пандавов с Высокими полями Хранителей мира. Что значит в великой игре одно племя дикарей, если от правильного броска костей зависит обладание оружием богов.

— Почему же они ушли? — раздумчиво сказал охотник. — Шакалы не уходят, пока не обглодают кости дочиста.

— Арджуна вернулся. И оба охотника со священным трепетом посмотрели туда, где у основания холма грудились трупы врагов, пронизанные длинными прямыми стрелами. Мы провели весь день на вершине холма. У нас не было топлива для погребального костра, да и не было времени превращать тела в пепел. Жителей деревни и кшатриев мы уложили в подвалы сгоревших домов, завалив их камнями и головешками. Так и остались они лежать там, у погасших очагов, растворяясь в этой земле под похоронный плач горного ветра и слезы росы, выпадающей на голые, как черепа, камни каждую ночь, век за веком.

Врагов мы не хоронили. Ими займутся хищные звери и птицы. В конце дня я сел во внутреннем зале храма на том месте, где Лата внимала голосам неба. Долгое время я пытался погасить в сердце боль утраты, чтобы обрести ясность сознания и нащупать в клубке возможностей нить правильного пути. Я не услышал голосов Хранителей мира. Не снизошел на меня и безгласный призыв Латы. Но в могильной тишине под сводом горного храма я принял эхо далеких и близких событий, творящихся на бескрайних землях под нами. Я слышал немой крик гибнущих в пожарах горожан, я видел черную тучу ненависти, сгустившуюся у башен Хастинапура, всполохи ярости воинов, сходящихся в битвах под сенью бескрайних джунглей. Мне в сердце били темные волны страданий бессловесных тварей — лошадей, коров, слонов, погибающих в пылающих хлевах и на полях сражений, птиц в сгоревших лесах, рыб в иссохших каналах, затоптанных марширующими армиями. Люди страдали и заставляли страдать все живые существа этой бескрайней земли.

Страдала и моя душа, наполненная мыслями о Лате. Почему я не взял ее с собой? Почему не внял ее призыву, а прибег к помощи Накулы? Неужели путанный клубок моих ложных действий, гордости, здравомыслия принес такие плоды? Карма плеснула мне в лицо горьким ядом потери. Но ведь это зелье было сварено нашими общими усилиями из моей благородной решимости уйти в дозор без Латы, из благоразумного отказа Накулы отпустить Лату. Теперь гордая требовательность Латы выглядела отчаянной попыткой спастись. Как легко я ее отверг… Но кто может предвидеть кармическую цепь последствий, — думал я, пока ракшасы раскаяния терзали мое сердце. Не лежит ли Лата на сырой земле, как ветка, сломанная ветром? Не летит ли ее душа в царство Ямы, сжигая в огне страданий память о прожитой жизни и обо мне? И лишь одна светлая звезда — огонек надежды — сияла где-то на высших полях моего сознания. Я не ощущал разрыва невидимой струны, соединяющей наши сердца. Арджуна вернулся. Если бы он и Накула пали в битве, то мы бы нашли здесь тела сотен врагов. Такие воины, защищенные сиянием брахмы не могли пасть в бесславной ночной стычке. Но если они не вернулись за Джанаки, если они не дождались меня, значит, какая-то сила заставила их отступить. Успела ли уйти с ними Лата? Мое сознание говорило, что нет. И если нет, то я должен просто идти за ней. Идти, на сколько хватит сил, уповая на карму и собственное упорство. Эта мысль предстала предо мной так ясно и неоспоримо, что заслонила все соображения о долге, пользе и разумности поступков.

Я вышел из храма. Двум охотникам, терпеливо ждавшим меня на улице, приказал идти в лес, искать следы отряда Арджуны. Без сомнения, с ним было еще немало воинов, а также женщины и дети из деревни. Значит, найти их не составит труда. Мой же путь лежал на восток, туда, откуда пришли демоны ночи, руководимые безжалостной волей Хастинапура. Между нами было два дня пути. Я не знал местности и понимал, как ничтожна вероятность того, что я найду их след. Но это меня не останавливало.

Пожалуй, впервые в жизни я был хозяином своих поступков. Мое собственное стремление управляло и телом, и разумом. Я был подобен стреле, выпущенной из лука, — ни уклониться, ни повернуть назад. Но я сам выбрал цель и сам спустил тетиву.

Я шел весь день, а потом ночь, не выбирая дороги, но полностью доверившись ненависти, что влекла меня вперед. Моя ненависть пахла ночными елями, ветром ледников, потом и кровью. Звери в чащобе чувствовали ее тошнотворный запах и отступали с дороги. И все-таки ночь отнимала силы. Воздух стал плотным и вязким, ноги утопали в каменистой земле, словно в болоте. Я ломился сквозь чащу, оглашаемую звоном цикад, сквозь ночь, как сквозь встречный поток воды. «Как птицы научились летать, опираясь о воздух? — думал я. — Я такая же часть мира. Мое сознание стремится вперед. Почему же не успевает за ним тело? А эти красные пятна перед глазами — всполохи брахмы или клочья самого сердца, разорванного на части?»

Опасность и стремление обострили остроту восприятия. Ощутив тонкую нить, связывающую Лату с миром живых, я неожиданно для себя самого перешел в иное состояние восприятия. Грань меж сном и явью переходила в границу меж жизнью и смертью, растворяя мое тело в пространстве ночи, как тень облака, гонимого ветром. Мне стал явен тайный зов ночи, похожий на обещание, произнесенное жарким шепотом. И сразу истаял страх. Деревья простерли над моей головой ветви в магических жестах защиты. Дикий лес пропитывал меня своими первобытными снами, следил миллионами мерцающих глаз из чащи, шелестел, хрустел, угрожающе ворчал мне вслед.

В черном небе кружились звезды, подобные пузырям на глади быстрой реки. И я уже не шел, а плыл по ее течению. Плыл до тех пор, пока не упал на землю, погрузившись в омут сна без сновидений. Ночь прошла, сменившись тусклым рассветом. Я лежал на земле, ощутив, наконец, всю полноту страданий, подавленный тоскою и одиночеством. Не было смысла открывать глаза, ибо жизнь вдруг предстала пустой, короткой и никчемной… И не было мне никакого дела до великих целей Пандавов и Хранителей мира. А потом, очнувшись ото сна, я еще долго лежал, глядя, как надо мной постепенно светлеет небо, как одна за другой угасает звезда, и золотоволосая богиня зари Ушас нежно и требовательно захватывает небо в свои объятия, прижимая его к розовой сияющей груди.

Ощущение собственной беспомощности и бессмысленности жизни приходили ко мне уже не в первый раз. Тогда надо было просто подождать, когда уляжется ил сомнений, и животворный поток дыхания жизни увлечет сознание к действию, а значит, и к спасению…

Что же сейчас осталось в моем сердце, кроме жуткого водоворота событий, открывающих гордыню и самодурство властелинов, приниженность рабов и мою собственную обреченность никогда не знать безопасности, отдыха?…

И вот тогда, наверное, только тогда я всем своим застонавшим, заледеневшим от неожиданной боли потери внутренним существом понял простую истину, что ничего в жизни мне не надо без Латы. Тут не помогут никакие мудрые размышления, никакие молитвы и жертвоприношения… И ничтожна вероятность, что я смогу ее найти в этой бескрайней стране, где проще сгинуть самому, чем отыскать правильную тропу… Но если я не пойду, то просто не буду жить дальше. И что больше не размышлять надо, а идти, идти до одурения, до разрыва сердца.

Не помню, сколько я шел в тени высоких сосен, пока не увидел впереди себя зыбкий струящийся свет. Это было не солнце. Оно уже стояло высоко над горами. Свет лучился из зеленой стены, преграждавшей тропинку. Там ветер гудел среди ветвей, качались стволы, словно невидимый исполин шел сквозь чащу. Трава под моими ногами поднялась, как шерсть на загривке у волка. По моей спине побежали мурашки от ощущения приближающейся неведомой силы.