Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

На следующий день она не вышла ко мне, а служители храма сообщили, что апсара углубилась в самосозерцание и выйдет на свет только когда сочтет нужным. Так я остался почти один. Митра и Джанаки вместе с остальными кшатриями, оставшимися в долине, несли караул, пасли лошадей, играли в кости. Арджуна уехал дальше в горы.

Я же продолжил прогулки по окрестным дорогам, чувствуя, как с каждым днем все увереннее мои ноги держатся на скользкой поверхности валунов. Я растворялся в окружающем мире, позволяя своей душе воплощаться то в сосну, то в бегущее облако, то в стайку шебутных белок, весело играющих в многоярусных башнях леса. Моя жизнь была полна знаков и предчувствий, словно кто-то из небожителей, отвлекаясь от великой игры, выкраивал мгновение, чтобы проследить за полетом ничтожной человеческой искры. Невидимая водящая рука то направляла луч солнца на предмет, к которому хотела привлечь внимание, то прямо под ноги кидала кристалл хризолита или яркий цветок, побуждая меня продолжать путь. Как бы далеко я ни забредал в горы, как бы глубоко ни погружался в ущелья отрешенности, всегда в центре всех моих поисков и скитаний оставалась сияющая точка, негасимый путеводный огонек — моя Лата.

Отрадно было осознавать, что она в безопасности, на расстоянии крика, за каменной скорлупой храма. Даже удаляясь все дальше во время моих одиноких прогулок, где с отрогов срывались молочно-белые пены ручья, я ощущал волны ее брахмы, скользящие по сердцу, как лазурная струя по округлым голышам.

Я представлял ее себе то застывшей серебряной статуей возле зажженного огня в ожидании моего возвращения, то самим огнем, мечущимся на суровом ветру кармы. Начав думать о Лате, я незаметно погружался в сияющий бескрайний океан видений и мечтал об одном: чтобы это никогда не кончилось.

Как странно устроена человеческая жизнь: предчувствие некоторых событий живет в нас годами до того момента, пока событие не свершится. Тогда мы говорим: «Карма!», безоговорочно верим в их предрешенность, почитая свои предчувствия лучшим доказательством этого. А бывает, что события обрушиваются на нас, как горный обвал, сметая со своего пути всю логику прожитой жизни, насмешливо опровергая кажущуюся закономерность твоих прошлых мыслей и деяний, стирая в порошок заодно с минувшим и все мечты и предчувствия, протянувшиеся в будущее. А ведь за мгновение до этого было и солнце, и тишина, и каменистая тропа под ногами, и, главное, невесть откуда взявшаяся уверенность, что плоды твоей кармы еще не созрели, и, поток жизни мощно несет тебя к назначенной цели.

Я остановился посреди тропы, еще не понимая, что случилось. Перед моим внутренним взором не появилось никакого знака. Просто с горестным протяжным стоном лопнула какая-то струна, невидимая нить, еще соединявшая мое сердце с сердцем Латы. Я бросился назад к храму, не обращая внимание на корни, пересекающие тропинку. Оказывается, я успел отойти довольно далеко от дома. Прошло не менее двух часов, прежде чем я добежал до деревни и поднялся по тропинке к храму.

Уже смеркалось. Изнутри храм был освещен несколькими масляными светильниками и огнем алтаря. Лата лежала рядом с алтарем на деревянном ложе, застланном шерстяной тканью. Рядом с ней сидела темнолицая девушка, помогавшая ухаживать за мной в период моей болезни. К великому облегчению я увидел, что Лата жива. Просто истаял, истончился ручеек ее брахмы. Когда я вбежал в храм, она чуть приподняла голову и попыталась улыбнуться.

— Я видела его, — сказала Лата, — в сосновой роще, что начинается за храмом. Он явился мне в ореоле солнечных бликов, в одеянии зеленых скользящих теней, аромате смолы и хвои. Он не показал мне своего облика, но его присутствие было так же очевидно, как солнечный луч на коже, Лата говорила громким шепотом, глядя куда-то вдаль поверх моей головы, словно пытаясь разглядеть картины, открытые только ее взору.

— Я попросила его проявить свою истинную форму, но он сказал, что мои глаза исказят увиденное, и людям останется образ Хранителя мира, так же мало похожий на суть, как каменный идол в храме. Он сказал, что, воплотившись в человеческий облик, он станет лишь неуклюжим слепком человеческого существа, а я потом уже не смогу отрешиться от зрительного образа. Я смирилась, — сказала Лата, — и закрыв глаза, открыла свой разум. И вот, перед моим внутренним взором проносились видения: огромные армии сходились на поле боя, башни крепостей обрушивались, поднимая снопы искр. Сердце мое поглотил океан скорби и отчаяния. Потом в беспросветной темноте засияла звезда, притягивающая, как глаз змеи, но полная тепла и надежды. Я полетела к этой звезде и вошла в ее лучи. Огонь пронизал меня насквозь, сжигая все темное, тяжелое в моем теле. Тогда я увидела Хранителей мира, и они были прекрасны. Но над их сияющей обителью была еще одна обитель, которую населяли небожители с еще более прекрасными лицами. Этих обителей оказалось бессчетное множество, и над всеми ними сияло небо брахмы. Небо было подобно костру, а я была лишь искрой, как и все небожители и мудрецы, населявшие сияющую обитель. Сердце мое возликовало, потому что я увидела бесконечность и рассвет, которые будут нас ждать за гранью мира.

И тогда я услышала голос того, чье присутствие ощущала, как нисходящий поток солнечного света.

«Не создавай нового заблуждения! Мы не боги. Мы — отражение Единого. Твоя молитва достигла нас и вот я явился на твой зов, чтобы облегчить твой путь и поиск.»

Тогда я воскликнула: «Почему вы не остановите войну? Почему не поможете Пандавам? Разве это не в ваших силах?»

И голос в глубине моего сознания ответил: «Никто из живущих на земле не устоит против силы Хранителя мира. Но какая слава останется людям? Бессмысленной станет ваша жизнь на земле, если не ваши усилия, а наша прихоть станет определять карму человеческого рода. Нам по силам явить дивную мощь, устрашить преступников, насытить голодных. Можем мы воссесть на троны земных владык и милостиво повелевать раз и навсегда ужаснувшимися народами. Всего тогда прибудет: и мира, и хлеба, и благоденствия. Но не будет свободы — главного дара Создателя смертным. Ваша свобода порождает ошибки, слабости, отчаяние, ведет к преступлениям и смерти. И все же она тождественна Божественному закону жизни. Твердыни небожителей будут закрыты от вас, никто не вмешается в дела земных владык, Высокие поля брахмы откроются людям, только когда минет Калиюга».

И такая тоска затопила мое сердце при этих словах, — прошептала Лата, — что я зарыдала в голос и не пыталась унять слез. И тогда снова в моем сознании обрели форму чужие сияющие мысли, несущие утешение и надежду:

«Мы всегда будем рядом с вами, уйдя в камни и деревья, лучи солнца, проблеск метеоров. Лучи, связывающие наши сердца, не погаснут, ибо мы и вы — одно целое. И вы, и мы — лишь воплощение Закона и Огненной силы. Все остальное — майя, глина, которую мы месим, раскатываем, ласкаем, чтобы вылепить наших царей и храмы, обряды, вражду и любовь…»

А потом меня подняли с земли служители храма. Они обнаружили меня лежащей без движения на земле под сияющим зонтом, который истаял в воздухе при их приближении. Они поклонились мне, как святой, и отнесли обратно в храм. Но я не открыла им пророчества.

— Почему? — спросил я. — Слова твои и видения так туманны, что вряд ли из них можно извлечь опасные знания.

Лата покачала головой. Волосы разметались по подушке.

— Мне сейчас трудно думать, — сказала она, — боги вселились в меня, чтобы сообщить, что они не боги. Они нас покинули, и все-таки незримо присутствуют в окружающем мире. Они еще придут, чтобы говорить со мной. Но не сейчас. Меня словно исчерпали, оставив лишь оболочку тела.

Лата потянулась под одеялом, сладко зевнула и сразу же забылась глубоким сном.

— Ну вот, — сказал я самому себе, — боги пришли к Лате, чтобы сказать, что они не боги. И что нам теперь делать?

— Главное, что теперь будет делать Арджуна, — сказал брахман, вошедший в храм при последних словах Латы. Плавным, но повелительным жестом он позвал меня из внутренних покоев храма в зал к алтарю, на котором играло негасимое пламя. Мы сели на циновки напротив огня и погрузились в самосозерцание, стараясь успокоить сердца и почувствовать гармонию, готовясь к вмещению мыслей и чувств друг друга. Не без некоторого усилия я остановил круговорот вопросов, взбаламутивших мое сознание и предоставил брахману возможность самому разбираться, в каких ответах я нуждаюсь.

— Нам не получить небесное оружие? — спросил я.

— Нет, — тихо ответил жрец.

— Но как же небожители могут спокойно смотреть на гибель дхармы под властью Дурьодханы?

— Что такое истинная дхарма? Дхарма кшатриев и вайшьев совершенно различна, не говоря уж о брахманах. И Пандавы и Кауравы говорят, что защищают дхарму. Кто же из дваждырожденных лжет?