Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Но я пока не хочу ни от чего освобождаться… — сказал я, думая только о Лате.

Брахман потупил глаза и спрятал зарождавшуюся улыбку в седину бороды:

— Выполняй свой долг, служи Пандавам, ибо такова дхарма кшатрия. Не печалься о судьбе Высокой сабхи, ибо все в этом мире свершается так, как должно. Преодолей отчужденность собственного Я хотя бы в отношении одного единственного человека на земле. На пути духовного совершенства Сокровенные сказания называют второй ашрам, в котором человек создает семью и собственный дом, «корнем всех ступеней жизни». Во втором ашраме порицаются грубость, обман, побои, чванство. «Родительской лаской» ко всем существам да звучат усладительные для слуха речи домохозяина…

Я вышел из благовонного полумрака храма, почти забыв о страхах, которыми меня наполнили мысли о Калиюге, спиной чувствуя пытливый древний взгляд жреца, таящего молодую улыбку.

У дверей в сизых сумерках вырисовался силуэт кшатрия из нашей охраны. Он смиренно ждал конца беседы, чтобы передать, что Накула зовет меня на совет. Накинув плащ, чтобы защитится от вечерней свежести, я поспешил по едва заметной тропинке, извивающейся среди светло-серых валунов. Накула жил, как и все мы, в обычном крестьянском доме, стоящем на основании из неотесанных камней. Из узкого окна на деревянное крыльцо струился теплый свет масляной лампы. После сизой прохлады горных сумерек дом показался мне таинственным ларцом, полным огней, аромата и тепла. За массивным деревянным столом сидели благодушно улыбающийся Накула, сосредоточенная Лата, немного растерянный Джанаки и двое кшатрийских командиров. Как только я занял место за непривычно высоким столом, Накула оглядел всех собравшихся и сказал:

— Меня сегодня не оставляет ощущение опасности. Я не знаю, откуда оно пришло, и чего следует ждать. Если бы Арджуна был с нами, то он, может быть, смог понять причину тревоги.

Один из кшатриев озабоченно покачал головой:

— Здесь нет укреплений, и двух десятков человек недостаточно, чтобы занять круговую оборону на этом холме. Лучше бы уйти отсюда и спрятаться в горах.

— Мы не можем бросить храм, — возразила Лата, — сюда вернется Арджуна, сюда придет весть от небожителей.

— У храма и его служителей своя карма, — сказал Джанаки, — думаю, мы сами притягиваем к этому месту невидимую опасность. Если уйдем мы, уйдет и она. Арджуну можно предупредить…

— Но я же не знаю, какая опасность грозит нам, — сказал Накула. — А что если я предчувствую просто землетрясение, тогда, сорвавшись с места, мы устремимся навстречу карающему мечу кармы.

— Отсюда уходить нельзя, — повторила Лата.

— У меня нет полной уверенности, — пожал плечами Накула, — но по-моему, беда стягивается именно вокруг нашего лагеря. Кто-то должен отправиться вместе с проводниками осмотреть ближайшие дороги, а остальные займутся сборами и подготовкой к обороне.

Обращаясь к командирам кшатриев, Накула приказал:

— Расставьте стражу вокруг холма и объясните всем, чтоб не спали, иначе мы погибнем. В одиночку из этих гор все равно не выбраться, так что пусть готовятся стоять насмерть.

— Кшатрий не может пережить своего господина, — ответил один из командиров, — иначе он нарушает свою дхарму и пускает жизнь по глухой тропе позора. Никто из наших людей не побежит.

— Сумасшедшая порода, — шепнул мне на ухо Джанаки, — каждый погибающий увеличивает славу оставшихся. Я иногда им завидую.

— А я нет. Как будто и ты сам не пожертвуешь жизнью ради своих близких, — сказал я Джанаки, — только к этой жертве тебя может побудить не гордость, а любовь.

— Кто отправится в горы? — спросила Лата. Накула обвел нас пристальным взором.

— Тот, кто в последние дни истоптал все окрестные ущелья. Я думаю, Муни вполне восстановил силы и не будет обузой для проводников.

— А почему бы Муни не остаться в лагере? — спросила Лата. — Надо возложить дозор на самих проводников.

Накула отрицательно покачал головой:

— Местные охотники различают птиц и зверей, но не знамена наших врагов. Они передвигаются быстро по горным тропам, но устремленная мысль Муни быстрее предостережет нас от опасности. Готовься, Муни, завтра отправляешься в путь. Советую всем хорошо выспаться ночью, чтобы чувства ваши были настороже.

По скрипящим деревянным ступеням мы спустились в туманную ночь, как в холодную глубину пруда. Лата шла рядом со мной по узкой тропинке, время от времени касаясь меня плечом.

— Завтра я пойду с тобой, — сказала она. В другое время эти слова пролились бы амритой на мое сердце, но слишком много тревожных предчувствий теснилось у меня в груди.

— Как сказал Накула, все, кроме меня, остаются в лагере, — коротко сказал я.

— Эти горы — моя вторая родина, — ответила Лата, обиженно поджав губы. — Я пересекла нашу землю от гор до океана, когда ты еще не покинул колыбели ашрама.

— Это было другое время, — отрезал я. — К тому же, ты была под защитой Высокой сабхи. Сейчас эта защита стоит не больше, чем мое кшатрийское искусство. Думаю, что двадцать грубых кшатриев и увальни-крестьяне могут оказаться более надежной защитой, чем влюбленный в тебя дваждырожденный.

Лата повернулась ко мне спиной и, ни слова не говоря, пошла к храму, а я смотрел на ее безвольно опущенные плечи и видел не холодную богиню, а беззащитную земную женщину, нуждающуюся в утешении и заботе.

Меня догнал Джанаки и молча пошел рядом. Он чувствовал мои мысли, но молчал, видя, что я сам укоряю себя за глупость. Я не должен был так разговаривать с Латой. Дваждырожденному подобало вместить ее заботы, найти слова убеждения, позволяющие удержать ее в лагере. Я же позволил Лате биться о меня, как о бездушный каменный валун. Она ведь привыкла к ашрамам и дворцам. Что знает она о холодном поте засад, о тошнотворном запахе пролитой крови, об ужасе, что несется за тобой на кончике стрелы?

— Может, ты и прав, — вслух сказал Джанаки, показывая тем самым, что минутой раньше он не постеснялся вторгнуться в мои мысли. — Но, я думаю, тебе лучше предоставить Лату ее собственной карме, а не отталкивать ее от себя ради безнадежной попытки отвести от нее опасность.

— Кто знает, где безопасней, — ответил я, — в моем решении не было поиска личной выгоды, а только стремление сделать благо Лате.

— Значит, ты пытаешься вмешаться в карму Латы, — грустно усмехнулся Джанаки, — если ты хочешь спасти ее ценой своей любви, то тебе это почти удалось.

— Я обрету любовь в будущей жизни, как воздаяние за те муки, что я претерпел, общаясь с тобой, — огрызнулся я.

Джанаки хмыкнул и, покровительственно похлопав меня по плечу, отправился в свой дом.

Я вернулся в дом, где в душном сумраке уже мирно похрапывали хозяева, во сне продолжая преследовать по острым кручам круторогих баранов и молить богов ниспослать дождь на поля, выступающие словно зеленые ребра на боках горного склона. А ко мне сон долго не шел. Казалось, что тревожное предчувствие Накулы передалось и мне. Сквозь бревенчатую стену я пытался уловить внутренним взором неясные перемещения теней и мыслей. Ворочаясь меж теплых пахучих шкур, служивших и одеялом, и подстилкой, я то и дело боком натыкался на рукоять собственного меча и, как ни странно, прикосновение металла прогоняло страх. Меч, выкованный рукой искусного кузнеца, впитавший всю мою прошлую решимость, теперь сиял среди обступившей меня тьмы невидимым, отстраняющим зло светом.

Рано утром следующего дня меня разбудил Джанаки. На этот раз мой друг был преисполнен какой-то заботливой серьезности, которая встревожила меня куда больше, чем все предчувствия Накулы. У крыльца ожидал сам царевич, одетый в боевые доспехи, в окружении пяти кшатриев. Здесь же, на верхней ступеньке крыльца, сидела, подперев точеный подбородок кулачком и опустив глаза долу, Лата. Без своих серебряных украшений, в шерстяной накидке горской женщины, она потеряла большую часть отрешенной гордости. Накула запретил ей выходить за пределы, охраняемые нашими кшатриями, за что я был ему несказанно благодарен. Интересно, что бы осталось от моей благодарности, если бы я смог заглянуть хотя бы на один день вперед. Обладай я даром прозрения, я бы силой увез Лату из нашего лагеря, но этим даром не наградили меня боги. Поэтому, когда Лата, увидев меня, медленно поднялась на ноги, я просто прикоснулся пальцами правой руки к ее чистому, прохладному лбу. Она стояла, безвольно опустив руки вдоль тела, чуть дрожали длинные черные ресницы.

— Лата, прости меня за вчерашнее, не закрывай глаза…

— Я закрыла их, чтобы созерцать твой образ в глубине моего сердца, — вдруг сказала Лата. — Где бы ты ни был, я тебя не потеряю. Для этого совсем не обязательно идти бок о бок по тропинке. Жаль, что я поняла это только сегодня ночью.