Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Значит, лучше не познавать и не действовать? — спросил я. — То есть, вообще не жить?

— Действительно, действие порождает следствие, то есть карму. Но данным тебе сознанием ты способен сам выбирать тот или иной путь действий. Надо лишь отрешиться от желаний. Ведь когда желания затуманивают твой разум, тебе начинает казаться, что весь мир устроен не так, лишен блага. Но на самом деле это Установитель в необъяснимом милосердии своем толкает тебя к осознанию собственного пути… Сначала ласково и тонко, а потом, по мере того, как сила нашего гордого и тупого сопротивления возрастает, — все более настойчиво и грозно. Ты должен постичь смысл этих перемен, не дать связать себя привязанностями или действием. Тогда воля Высших сил осознается как благодеяние. Махатмы открыты для нас, но путь к ним лежит не через перевалы, а через познание Атмана. И боги, вернее, единый Бог находится намного ближе, чем привыкли считать люди.

Брахман перешел на распев: «Он — Свет светов, он именуется запредельным мраку, Он знанье, предмет и цель познаванья, в сердце каждого Он пребывает…» Мы должны превзойти телесное сознание, перестать зависеть от тела, сознавая его только как инструмент Высшего Атмана. Сущность человека не тождественна его телесному облику. Человек подобен бесконечной струне, протянувшейся из прошлого в будущее. Нынешнее наше воплощение не более, чем точка, которую тронул божественный палец, на которую упал луч, устремленный из Негасимого сердца Вселенной. Именно в этой точке ожил звук, заиграл блик света, волны побежали по всей длине бесконечной струны. Угаснет вибрация, и вновь тронет ее божественное предначертание, снова затрепещет, осознавая себя, твоя душа на золотом луче. Эта музыка никогда не угасает полностью. Чуткое сознание может слышать эхо прошлых и будущих жизней, ибо в духе нет ни времени, ни пространства. Весь опыт, все открытия и пробуждения уже живут в твоем Атмане, в зерне духа.

— Но почему же мы все делаем ошибки? Даже патриархи?

— Потому что, и они связаны действием и долгом. Никто лучше нас не знает, что невозможно смертному вместить совершенное знание. Всегда вдали будет сиять нечто, требующее от тебя нового познания, отказа от привязанностей к старым истинам, смены вех, бусин в четках, священных мантр. Помни, нет ни одной истины, раз и навсегда доказанной. Нет ни одного духовного открытия, преподанного Учителем, которое не требовало бы от тебя самого подвига подтверждения. Те Махатмы, кто прошли этим путем раньше, лишь свидетельствуют, что там, на Высоких полях, сияет свет ярче тысячи солнц. Но каждая ступень на подъеме к свету — твоя!

— Твой Атман, — продолжал жрец, — словно зерно во мраке земли, питается плодами твоих усилий и прозрений. Поэтому стремись к действию и пониманию. Победи в себе страх телесного уничтожения, ибо Атмана в тебе ничто убить не способно. Ты подчинен карме. Не уклониться, не избежать ее плодов! Но те, кто огнем подвижничества и мудростью обретали власть над своими страстями и поступками, те по собственной воле, подобно сияющим искрам костра, могли оттолкнуться от струны и обрести свободу, слиться с духовным огнем сердца Вселенной. Взгляни на Лату! Не в храме, а в ее сердце звучат голоса богов, ибо она совершила подвиг отождествления с Атманом.

Так разогнал пелену моих заблуждений жрец горного храма. Но запутанные, неумелые слова здесь мои. Тот момент постижения пришел вне мыслей, просто за пеленой серого безмолвия разума вдруг вспыхнул, царапая душу, тонкий луч истины. Так под черными тучами, лежащими на горных отрогах, пробивается сияющая полоса ясного, невероятно прозрачного неба. В эти мгновения разум забывает о существовании неизменяемых форм, непроницаемых субстанций, непреодолимых границ.

Жаль только, что эти прозрения посещали меня так редко, хоть и оставались в душе сладостной болью, отблеском отгоревшей зарницы, предчувствием полноты бытия.

Теперь я стал лучше замечать, куда милосердные боги забросили мою бренную оболочку. В этом краю, изгоняющем грусть, глубинные силы земли возносили к небесам человеческое сознание быстрее, чем храмовые молитвы и медитации в ашраме Красной горы.

Поистине, эта земля была создана богами для просветления дваждырожденных. Здесь ярко светило солнце, но ветер нес прохладу ледников, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Широкие горизонты, открывающиеся с утесов, окаймлявших долину, сами уводили глаза и души в безбрежную глубину неба. Я поднимался на каменные уступы и, садясь на выгоревшую сухую траву, принимал позы для созерцания. В лазоревом небе безмятежно сияли изумрудные ледники. Широко раскрытыми глазами, всеми каналами своего тела я неторопливо по капле вбирал этот мир, впитывал каждый всплеск его дыхания и света. Я закрывал глаза, словно растворяясь в неге сна, следя, как отражаются в моем сердце бегущие сизые облака, режущий полет коршуна в ущелье под моими ногами и еще ниже, на самом дне — блестящая чешуя змеящегося потока.

Явленные в телесных ощущениях, тонкие силы восходили вверх по позвоночнику, плескались светлой волной у сердца, бурлили во внутренних каналах тела. А бывало, вдруг разом все эти чувства собирались в единый поток, горячий луч. Подобно жертвенному пламени вырывалась сила из ножен тела и уходила вверх, оставляя меня, озаренного и опустошенного мгновением нечеловеческого счастья.

Без печали и горечи, вообще без мыслей и желаний я вторгался в сияющие глубины своей изначальной сущности, осознавая все более явственно ПРИСУТСТВИЕ исполинской силы, разлитой в этих горах, небесах, пронизывающей каждое сердце. Я безотчетно погружался в бытие мира, полное вкрадчивой прелести и непостижимой угрозы.

Не потребовалось много времени, чтобы понять — именно Лата была центром, вокруг которого сходились лучи силы в этой заповедной долине. Она была посредником между богами и людьми (служителями храма и плосколицыми жителями ущелий), лучше любого проводника знала каждую тропку в этой стране. Не царица или хозяйка этого края, а неотъемлемая его часть, воплощение трепетных грез. Лата понимала все причуды, тайны и обещания этой горной страны. Она смеялась здесь чаще, чем в Двараке, приветствуя луч солнца, упавший к ее ногам, или подзадоривая белок, устраивающих возню на еловых ветках над ее головой. А бывало, радуга вдруг угасала на влажной поверхности зрачков, отражающих внешний мир, там открывалась тревожная глубина. Лата становилась рассеянной, иногда просто уходила в лес или храм, чтобы в одиночестве внимательней всмотреться в то, что открывалось ей.

Как отличалась апсара от женщин Хастинапура, погрязших в мелочной суете, тщеславии и зависти! Лицо Латы было всегда спокойно, но полно жизни, озарено внутренним светом мысли. Для меня она была прозрачной, отважно открытой всем ветрам этого мира. Иногда я боялся, что плоть больше не сможет удержать огонь ее души на земле и, услышав небесный зов, Лата оторвется от земли и исчезнет из моих глаз. Такие мысли посещали меня, когда апсара начинала вслушиваться в голоса, недоступные моему слуху, и становилась отстраненной, принадлежащей другому миру.

Моя богиня все чаще старалась оставаться в одиночестве. Она уходила в лес и бродила там одна с просветленным и сосредоточенным лицом, а возвратясь домой, была отстраненной и молчаливой, словно силилась что-то вспомнить. Струны земных привязанностей слабели в ее сердце, а неразличимые для моего слуха голоса звали к высоким полям брахмы, туда, куда мне не было пути. Иногда она на несколько дней заключала себя в каменную чашу храма, пытаясь в его мертвой тишине услышать неземные звуки, усиленные эхом древних сводов.

Я с тревогой следил, как металась она между храмом и сосновой рощей, иногда даже увязывался за ней, но ни разу не удалось мне различить в шуме хвои, в скрипе стволов и криках птиц голоса небожителей. Но ведь что-то сводило мою Лату с ума. Что-то грозило отнять ее у меня. Это ожидание невнятной беды чуть не обернулось в моей душе тупой ненавистью к небожителям, сделавших Лату своим инструментом. Ее жертва не приносила плодов.

Горы были по-прежнему светлы и безмятежны, и острый клинок страстей ушел понемногу в ножны спокойного размышления. Раз я не могу последовать за Латой по ее пути, решил я, то значит, следует подумать о своем. Сколько раз уже так бывало, что, честно следуя стезе собственной дхармы, я вдруг оказывался лицом к лицу с Латой. Если же идти за ней, то я все равно буду всегда опаздывать. Самое лучшее, что можно было сделать в этом положении, это постараться не вмешиваться в ее жизнь, отдавшись потоку.

Все дальше уходил я по лесным тропам от дома, наслаждаясь новообретенной силой тела. Понемногу каменистые дороги перестали сопротивляться моим ногам. Деревья и камни, наверное, признав в чужаке своего, подставляли гранитные плечи и сучковатые ладони, чтобы облегчить подъем. Дни стояли ясные, полные солнца и свежести. В один из таких дней я вдруг заметил за розовыми стволами сосен, перекрывших мне путь, зеркало лесного пруда в оправе из серебряных валунов и сине-зеленого мха. Цветущие кусты склоняли ветви прямо к воде. Над ними реяли хмельные от меда пчелы.