Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Решив, что будет вполне безопасно остановиться в этой деревне на ночлег и поблагодарив хозяев, я поспешил по дороге к рощице манговых деревьев. Каково же было мое удивление, когда я не обнаружил там Латы. Правда, мое оружие лежало на прежнем месте, покрытое травой. Я взял меч и, уже не таясь, пошел обратно в деревню, совершенно уверенный, что похитителю все равно больше некуда было деваться на этой равнине.

Сомнений и страха я не испытывал. Если уж я смог вырвать Лату из лап горного племени, то с одним или несколькими бандитами я справился бы легко. На околице деревни я увидел молодого дородного мужчину, неуклюже спешащего мне навстречу. Подумав, что это один из похитителей идет предложить мне условия выкупа, я ускорил шаги и почти влетел в широко распахнутые для объятий руки.

— Муни, какая неожиданность!

Передо мной, облаченный с головы до ног в добротные одежды, весь сияющий от удовольствия, стоял Аджа. За месяцы, истекшие с тех пор, как мы делили хлеб и работу под стенами Кампильи, он изменился почти до неузнаваемости. Радостная улыбка тонула в круглых щеках. Движения стали уверенными и неспешными, не оставив следа от былой гибкости ученика дваждырожденных. Он повел меня к самому большому дому, стоящему в центре деревни.

На улице было нестерпимо жарко. Красная пыль клубилась в воздухе и скрипела на зубах. Зато вокруг дома Аджи поднимались к небу молоденькие деревца. В доме было прохладно и чисто. Лата полулежала на мягких подушках в большой комнате, а над ней хлопотала юная и весьма привлекательная женщина, которую Аджа представил как свою супругу.

— Мы были знакомы еще детьми, — сбивчиво и чуть смущенно объяснял мне Аджа, — когда Накула послал меня с поручением на восток; я передал вести и, возвращаясь, заехал ненадолго в свою деревню. Все мои родственники и соседи к тому времени умерли от голода… Ну, ты знаешь, у нас была засуха. Там я встретил дочку соседа. Дождь уже возродил наши поля, а работать на них было некому. Чужие люди могли захватить то, что по праву принадлежало моему роду. В общем, я не смог бросить на гибель ни девушку, ни земли.

— Да, я вижу, ты преуспел за несколько месяцев, — сказал я, подумав о том, что сам в крестьянских лохмотьях выгляжу смиренным нищим.

Аджа не уловил легкой насмешки, скрывающейся в моих словах и совершенно серьезно закивал головой.

— Мой долг повелел мне взять на себя ответственность за руководство этой общиной. Кто, если не я, укажет живущим здесь путь к добродетели.

Я присел на мягкую циновку у ног Латы и увидел, что в ее глазах сияют искорки смеха. Когда Аджа вместе с женой отправился на кухню позаботиться о трапезе, она поведала мне, как попала в дом к Адже.

— Как только твоя фигура скрылась среди хижин, он случайно зашел в манговую рощу, возвращаясь со своих полей. Тогда я не знала, что это твой друг, но он был ласков и обходителен и пригласил меня в свой дом, сказав, что мы можем подождать тебя там. Я так устала от дороги и зноя, что согласилась. Но я знала, что ты будешь беспокоиться и решила остаться в доме, подождать тебя.

Я улыбнулся:

— Никто и не беспокоился. Я просто собирался перебить массу народа в этой деревне, чтобы вернуть свою утраченную богиню.

— Ну, конечно, когда я теперь умытая и нарядная, ты вновь повторяешь свои сладкие речи, — поддразнила меня Лата, — а до этого был равнодушен, как вайшья к своей жене.

— Поскольку я сам из крестьян, то подобным отношением только подчеркивал степень нашей близости и доверия. Ты не против, если мы все-таки останемся здесь?

Лата полуприкрыла глаза и потянулась.

— Здесь так уютно. В конце концов, каждый мужчина за пределами братства должен пройти второй ашрам домохозяина. Это — корень всех ступеней жизни. Я немного поговорила с его женой и, знаешь, даже позавидовала ей. Все заботы ограничены домом. Муж — кормилец и опора. Если он доволен, то какое ей дело до всех царей и небожителей. Это вполне согласуется с дхармой.

— А ты никогда не хотела бросить скитаться по воле патриархов и завести свой дом? — осторожно спросил я.

Лата не успела ответить, потому что в комнату вошел Аджа и, смущенно избегая смотреть нам в глаза, пригласил за трапезу. Мы не заставили себя долго упрашивать, потому что более месяца вынуждены были довольствоваться пищей, достойной аскетов. У меня чуть голова не закружилась, когда я увидел горки риса на банановых листьях, щедро смазанные маслом пышные лепешки, овощи, сваренные со специями. У Аджи нашлось и вкусное вино, позволившее нам с Латой забыть о расстоянии, отделяющем нас от Кампильи. Аджа тоже расслабился и, усевшись поудобнее на подушке, занимал нас беседой, не обращая внимания на жену, целиком поглощенную заботой о том, чтобы ее гости попробовали все кушанья. За все время трапезы она ни разу не подняла на меня глаза.

— Ты знаешь, Муни, — говорил Аджа, — в этой жизни тоже есть свой сокровенный смысл. С быстротой стрелы пролетают наслаждения и ласки, но остаются дети, которым можно передать эту землю. Дхарма земледельца не ниже дхармы кшатрия.

— …И дваждырожденного, обладающего брахмой? — добавил я.

— Какие мы брахманы? — возразил Аджа. — Уже тогда было ясно, что нас готовят к войне и, значит, рано или поздно мы забудем молитвы и обагрим свои мечи кровью. Поэтому я и ушел. Знаешь, как трудно было привыкать. Мне все снились ночные костры нашего лагеря, золотое кольцо брахмы, объединяющее сердца. Как я завидовал вам, оставшимся в единении братства.

— Джанаки погиб в горах месяц назад, — сказал я, — Митру я тоже потерял там.

Аджа тихо ахнул. Я отвернулся от него. Перед моим внутренним взором предстали лица братьев, собравшихся вокруг костра. Блики алого света скользили по их спокойным лицам и внимательным глазам. Где они сейчас? Мне вдруг захотелось встать с циновки и, ни слова ни говоря, отправиться в путь.

Аджа пригубил вина из кубка и откашлялся:

— Хочешь, Муни, я покажу тебе свои поля?

Я согласился из вежливости. Омыв руки в медной чаше и надев одежды, которые предложил мне Аджа, я отправился с ним осматривать сокровища, которым не угрожают ни вор ни время.

Солнце уже клонилось к закату, и прохладный ветерок с далекой Ганги делал жару уже не такой нестерпимой.

— На этих полях у меня трудятся крестьяне, пришедшие из соседних деревень, — со степенным достоинством, присущем дваждырожденному, пояснял Аджа. — Времена сейчас трудные, так что они готовы наниматься за ежедневную пищу. Бывали случаи, когда родители отдавали мне своих подросших дочерей в служанки даром, лишь бы не видеть, как они страдают от голода. Ты не думай, Муни, я обо всех забочусь.

Я смотрел на осанистого Аджу в ореоле какой-то новой силы и гордости, и в новом облике представала предо мной его потаенная сущность. Потеряв братство, он смог обрести какой-то иной смысл своего существования, может быть, даже более древний и глубокий, чем те огни, к которым устремлялись мы.

Но тогда зачем дар третьего глаза? Зачем он провел месяц с нами у стен Кампильи? Неужели это было случайным завитком узора его жизни? Где же здесь непреложный закон причин и следствий? Впрочем, без нашей выучки он никогда бы не смог стать таким богатым землевладельцем. Проснувшаяся сила теперь помогает ему держать в покорности своих односельчан.

Так знал ли Накула, что именно эти плоды соберет Аджа, когда убеждал меня не вмешиваться в его судьбу? Я чувствовал досаду и растерянность. Все, случившееся с Аджей, просто не имело смысла. По моим представлениям дваждырожденный, выпавший из кольца брахмы, был все равно что мертвый. Но Аджа стоял передо мной во всей своей цветущей плоти, словно образец добродетели.

Он нарушил молчание, словно догадавшись о направлении моих мыслей:

— Помнишь, Муни, Сокровенные сказания гласят: «Родительской лаской ко всем существам да звучат усладительные для слуха речи. Мудрыми порицаются во втором ашраме мучительство и побои, грубость, обман и чванство». Я не забываю об этом ни на мгновение, чтобы не закрыть себе дорогу к праведной жизни.

Увидев мои вопросительно поднятые брови, Аджа вдруг заговорил со страстностью, которую я не подозревал в его изнеженном теле.

— Этот простой мир по-своему тоже богат радостью. Каждый день требует и сил, и смирения. Зато, смотри — возродилась земля. А ведь когда я вернулся сюда, то ужаснулся подступающему запустению. Все, что было ясно, уютно и надежно на земле моего детства, лежало под сухим песком, как кости предков. И я неделями не мог себе позволить думать о чем-нибудь, кроме работы. Теперь пришел покой и достаток. Если б только я не был дваждырожденным… Бывало, плеснет закат в сердце каким-то нечеловеческим совершенством или флейту пастуха услышу… И вновь болит, стонет душа. Я же знаю, что при нынешних распрях мира и благоденствия быть не может. Я знаю и проклинаю это знание, ибо оно лишает смысла мои усилия, да и мешает мне наслаждаться простым счастьем земледельца.