Московия - Сигизмунд Герберштейн

Владимир Мономах был трижды женат, одна из его жен довольно известна: это дочь английского короля Гаральда, на которой князь женился после гибели ее отца в 1066 г. в битве при Гастингсе с нормандским королем Вильгельмом I Завоевателем. Князь Владимир был не только выдающимся правителем и полководцем, но и политическим писателем, одним из первых русских светских писателей. Он был прекрасно образован, и его труды обнаруживают знакомство автора с русской и европейской литературной традицией. Он создал пространное сочинение в трех частях. В первом, «Поучении», адресованном детям и всем, «кто прочтет», он описывал идеального русского князя, который беспрекословно подчинялся старшему в роде, жил в мире с равными себе, заботился о младших, жил в беспрестанных трудах и свято соблюдал христианские заповеди. Вторая часть, «Летопись», автобиографична, ее сюжет составляют описания военных походов и ярких эпизодов охоты, а идейное содержание — роль человека вообще и вождя в частности в современном обществе. В третьей части, «Письме» к князю Олегу Святославичу, кровному врагу Владимира Мономаха, автор призывал к примирению, прощал Олегу убийство своего сына Изяслава, отказывался от мести, делал упор на необходимости блюсти княжескую честь во благо подданных.

65

40 …до времен Георгия и Василия… — В высшей степени любопытен выбор Герберштейна, который безапелляционно заявил своим читателям, абсолютно ничего не знающим о Московии и получающим о ней первое представление с его слов, что после Владимира Мономаха, собравшего русские земли в «монархию», «ни сыновья его, ни внуки не совершили ничего, достойного упоминания, до времен Георгия и Василия, которых победил и убил в войне татарский царь Батый». По мере того как автор разворачивает картину истории Русского государства, он все более акцентирует внимание на ее негативных сторонах, исподволь формируя у читателя мнение о Московии и московитах как о стране и народе, стоящем во всех отношениях ниже западных европейцев.

Герберштейн, создавая свои «Записки» в той их части, что касалась истории московитов, с одной стороны, опирался на официальную историю Русского государства, продиктованную ему, часто в буквальном смысле продиктованную, русскими переводчиками, то есть чиновниками, ответственными за общение с иностранными должностными лицами, в том числе с дипломатами. Такая история должна была подчеркивать могущество Московского государства, уходящее в глубь веков, делать акцент на его выдающихся персонах: удачливых полководцах, мудрых правителях, не упуская, естественно, и недостатков, оттеняющих достоинства времени, места или личности; обращать особое внимание иностранцев на потенциальные богатства страны, материальные и духовные. При этом Герберштейн, по его словам, собственноручно листая страницы летописных книг, мог в определенной степени как бы сверять устные или письменные переводы русских текстов, предоставляемые ему штатными переводчиками, с самими летописями.

С другой стороны, сейчас трудно судить, что именно было записано Герберштейном в его личных бумагах в 1517–1518 или 1527 гг., когда он подолгу жил в Москве и когда мог лично знакомиться с жизнью Московии и источниками по ее истории. Можно с абсолютной уверенностью отметить, что в 1550-е гг., работая над книгой, он не упускал ни малейшей возможности указать читателям на отрицательные стороны русского прошлого и настоящего.

В связи с манерой работы Герберштейна над книгой возникает очень интересный вопрос о степени владения им русским или церковнославянским языком, языком летописей, которые он будто бы читал. Он не раз подчеркивал, что ему «в разысканиях сильным подспорьем было знание латыни и славянского языка» и что ему даже приходилось «выслушивать много насмешек по поводу изучения славянского языка». Герберштейн вырос в лесах горной Штирии, среди словенцев, и поневоле тесно общался с простыми людьми, говорившими по-словенски — слугами, крестьянами, мелкими торговцами, ремесленниками, а также с представителями образованных слоев, в первую очередь с католическими священниками, языком которых был по преимуществу немецкий и латынь. Как любой житель приграничных земель, он должен был владеть не одним, а несколькими языками: немецким, народным венгерским, латинским, словенским. На последнем ко времени Герберштейна существовала духовная литература, древнейшие памятники которой, так называемые Фрейзингенские отрывки, относятся еще к X в. Знание Герберштейном разговорного словенского языка не вызывает сомнений, а человек, владеющий одним разговорным славянским языком и имеющий цепкую память и тонкий слух, безусловно, при желании может понимать и говорить на другом славянском языке в силу схожести их лексики и грамматики.

Не так обстоит дело с языком книг. Во всех языках, которыми владел или мог владеть Герберштейн — немецком, латинском, словенском, — употреблялся латинский алфавит. Русские же летописи были написаны кириллицей, в основе которой лежал греческий алфавит. В «Автобиографии» Герберштейн упоминает об изучении им в молодости древнегреческого языка, но нет достоверных сведений о том, что он владел им настолько хорошо, что мог, опираясь на отличное знание греческой лексики и грамматики, разобраться в нюансах кириллических букв. Внимательное чтение оригинальных текстов Герберштейна приводит к выводу, что он не был тонким знатоком грамматики, письмо его в значительной степени фонетическое, а понять рукопись на незнакомом языке без знания грамматики решительно невозможно.

Вдобавок летописи, которые могли ему давать читать в Посольском приказе, сидя в помещениях которого он работал над составлением заметок по истории московитов, были написаны не так называемым «уставом», когда буквы писались прямо, старательно, отдельно одна от другой, а «полууставом». Полуустав читать непривычному человеку нелегко, правильные начертания превращаются в нем в более или менее неправильные, углы — в закругления, что подчас мешает отличить одну букву от другой, почерк летописца становится мелким, нередко приближается к скорописи, абсолютно нечитаемой для того, кто плохо знает язык. Кроме того, Герберштейн часто работал в темное время суток, при искусственном освещении, то есть при свечах, скорее всего дешевых сальных, которые коптят и горят довольно тускло, поскольку вряд ли от Посольского приказа ему выделялись в необходимом количестве дорогие восковые свечи: не такой уж высокий пост он занимал в глазах русских чиновников и не так уж был им интересен: ни учтивости, ни хороших манер не имел (о чем очень четко он писал сам!).

Это должно было еще более затруднять ему чтение густо исписанных текстов малознакомого языка, написанного неизвестными буквами, так что трудно предположить, что он действительно мог плодотворно читать и, главное, беспристрастно оценивать летописи.

В комментируемом фрагменте Герберштейн пишет о Юрии (в крещении Георгий) II Всеволодовиче (1188–1238), внуке прославленного основателя Москвы Юрия Долгорукова, сыне не менее известного великого князя Всеволода Большое Гнездо, названного так потому, что не только имел многочисленное семейство, но неустанно заботился о его благополучии и, как умел, пытался объединять находившихся в постоянной