Вне закона - Овидий Горчаков

— Надю Колесникову забыл! — вдруг явственно раздается гневный голос Баламута.

Что ты там, Виноградов, другим слушать мешаешь! — сбивается с тона Самсонов. — Смирно!

— Итоги за фронтом подведем! — громко говорит Самарин. Даже он не вытерпел.

— Остался от всего шику один пшик! — шипит рядом богомазовец Борисов.

— Поглядим, кто что на Большой земле запоет,—  добавляет Боков.

— Отставить разговоры в строю! Так вот... Мы выходим из тыла как никогда раньше сплоченным и дружным коллективом. Один за всех, все за одного!

— Самсонов за всех, все за Самсонова! — усмехается Жариков.

— В наших рядах не может быть места взаимным подозрениям, нетоварищескому отношению, недисциплинированности. Что было, быльем поросло.

— Как могилы в «аллее смерти»! — вставляет Боков.

— Не будем злопамятны. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Знаю — был я подчас суров, но всегда справедлив. И всегда думал об одном — о славе бригады. Конечно, лес рубят — щепки летят. Со своей стороны командование не намерено выносить сор из наших партизанских шалашей. Я отчитаюсь в работе каждого бойца, и не один подвиг не будет забыт Родиной.

— Вот граммофон! — слышится голос Баженова.

— А ведь трусит, подлец! — радостно шепчет Щелкунов.

В этих людях уже не таится дух возмущения — он закипает, переливается через край, но Самсонов так далеко отошел от них, что не замечает этого.

— А всяких интриганов и распространителей злобных слухов и вымыслов,—  крикнул в заключение поверх общего шума Самсонов,—  я буду карать со всегдашней своей строгостью — по законам военного времени! Да, да! И слюнявых, сопливых... Разойдись!

Партизаны уныло бредут к своим палаткам. Большая земля — это даже очень хорошо. Кому из нас не охота соединиться с армией? Одно дело вернуться со славой, другое — бежать... Гитлер небось с удовольствием на машинах отправил бы нас всех за фронт — тут мы ему страшнее. Конечно, ему, командиру, видней. У него, как говорится, карта, компас, с него спросят. Только сплоховал он третьего сентября в Хачинском лесу, нет в него прежней веры!..

К Самсонову подходит Гаврюхин. Сильно постаревшее лицо его озабочено.

— Товарищ капитан,—  говорит он твердо,—  надо бы собрание собрать, народ больно воспален. И я так прикидываю не дело вы, Георгий Иваныч, удумали!

— Вы что?! — грозно спрашивает Самсонов, но, взглянув на Гаврюхина, упрямо сдвинувшего брови, сбавляет тон, вяло отмахивается: — Не до митингов теперь. — И уходит. — Да, да! — оборачивается он. — Я покончу с партизанщиной! — Он трясет кулаком. — Стальное единоначалие!..

А Гаврюхин, качая головой, говорит:

— У командира разлад дела и слова. Уж больно возвысился, самодержцем заделался.

Надо естество ему свое сократить, гордыню умерить...

Вот и Гаврюхин, этот тугодум, прозревать начал. По словам, которыми он провожает

Самсонова, видно, что отмахнуться от него капитану будет нелегко.

— Ну и командир у нас! — злится Баженов. — Еще вчера болтал, что бригада должна остаться бригадой, а сегодня вот куда гнет. Сам хочет доконать бригаду! И ведь никому не говорит, как и где фронт перейти, к кому за. фронтом податься — боится, как бы не накапали на него там!

Баженова, я знаю, грызет обида, досаждает ему больше боли от раны: еще бы, три месяца воевал он бок о бок с нами, а Самсонов прихватит теперь десантников, отберет самых боевых, здоровых ребят и плевать ему, Самсонову, на равного пулеметчика. Но всего обидней для Баженова — роспуск бригады.

— Из-за таких вот начальничков,—  сокрушается Казаков,—  мы в сорок первом портки теряли...

— Но, но! — для порядка прикрикивает на ворчуна Щелкунов. — Разговорчики! Командир есть командир! Командир какой-никакой... еще пока... — добавляет он с такой горечью в голосе, что у меня самого сжимается горло.

Но я тут же успокаиваюсь: теперь, когда я видел в наш последний день в Хачинском лесу поверженного Самсонова, я знаю, на чьей стороне будет скоро победа. Нет, бригада не погибла, бригада рассыпалась, как сноп со слабой перевязью. Перевязь оказалась рваной — это дело рук Самсонова. Он взял чересчур круто и туго. И перевязь порвалась. Но колосья не пропадут. Колосья пойдут в новые снопы. Перемелется — мука будет...

Но пока Самсонов взялся за карандаш и блокнот, строчит клеветническую радиограмму-«молнию».

Боков стоит поодаль, наблюдает с недоброй усмешкой за Самсоновым. Нет, Вася

Боков совсем не такой рохля, каким мы раньше представляли его себе!

— Слушай,—  говорю я ему,—  ты понимаешь, что он этой «молнией» вполне может пепел сделать из наших товарищей?!

— Не выйдет этот номер у нашего громовержца, Витя! — спокойно отвечает Боков, с минуту пристально поглядев на меня, и огорошивает меня неожиданным сообщением: — Сработает наш громоотвод! По рации шестьсот двадцатого отряда мы с Самариным и Полевым просили Москву прислать представителя нашей части, чтобы разобраться в делах Самсонова. Об этом пока молчок! Пусть пока мечет гром и молнию! Скоро мы по-новому заживем.

Когда я встретился с 620-м отрядом, я подумал, что встреча наших отрядов похожа на встречу двух кораблей в открытом море. Почему же не пришло мне в голову, черт меня совсем побери, что если у одного корабля сошел с ума капитан, если подмял он под себя радиста, то надо воспользоваться радиостанцией другого корабля? Да потому, конечно, что Самарин, Полевой — лучшие наши люди — действовали сообща, единым фронтом!

Боков отводит Щелкунова, Барашкова и меня в сторону.

— Видали,—  спрашивает он нас,—  как оскандалился Самсонов третьего сентября? Да, не повезло нам, ребята! Когда Киселев и Бурмистров прилетели месяц назад, они рассказывали — другие командиры групп вполне оправдали доверие командования — один Чернышевич что стоит! Наши десантники делают большие дела под Витебском и Полоцком, под Бобруйском и Минском... Хочу я рассказать вам один случай. Ходил я зимой через фронт с одним командиром из новеньких — Смирновым. Проводник наш, из местных, сбежал в первую же ночь, Смирнов спаниковал и решил обратно через фронт деру дать. Тогда вся наша группа взяла да отстранила труса от командования, а на его место назначила Володю Прохорова. Выполнили задание, вернулись в часть, и командир части одобрил наше решение — молодцы, говорит!

Боков оглядел нас всех, улыбнулся печально:

— Случай этот не ложь, и в нем намек, добрым молодцам урок. И в первую голову — мне урок. Тяжелая вина на мне. Какая? Да я себе теперь никогда не прощу, что без боя отошел от руководства, уступил свое место таким типам, как Ефимов и Кухарченко. И все потому, что не считал себя вправе бороться с командиром. Моя хата с краю, ничего не знаю... Хотел я умыть руки, а глядь, они не только грязные, но и в крови...

— Постой, куда это радист едет с Кухарченко и Гущиным?

— Далеко? — окликаю их я.

— В ближнюю веску, полицаев потрошить,—  отвечает с подводы Кухарченко. — И вот радиста думаем подкормить. Изголодался, бедняга. Один он у нас, сердешный...

— А рация как же?

— Рация у Токарева,—  Кухарченко остановил подводу. Что носы повесили? Через недельку в Москве пировать будем. Посмеяться хотите? Вот газетку почитайте... — Кухарченко бросает мне сложенную в трубку газету. — Самарин из родных хачинских краев доставил... Читай вслух! Не захочешь — захохочешь!

Я подхожу к Студеникину, шепчу ему:

— Не смей передавать эту радиограмму Самсонова, слышишь!

Радист хмурится и неохотно отвечает:

— Ты уж третий мне это говоришь!

Щелкунов развертывает на ходу газету «Голос вёски» — «Голос деревни».

В газете под жирными заголовками — оперативная сводка карателей. Немцы бахвалятся разгромом хачинских партизан, приводят сногсшибательные цифры, все в сотнях и тысячах: тысячи сдавшихся в плен, сотни убитых, сотни захваченных автоматов и пулеметов, три автомашины, десятки разгромленных бандитских гнезд, склад с боеприпасами...

— Помните ребята: «Ой, не ходы, фрицу, ты на вечерницу»? — спрашивает, усмехаясь, Ванюшка-радист. — У тех фрицев, что тогда Леша вот прихлопнул, взял он секретную сводку — в ней они все-таки меньше врут, чем в газете. Слушайте! Студеникин достал блокнот радиограмм. «Операция № 36 «Бреслау», направленная на уничтожение банд противника в районе Старый Быхов, имела целью умиротворение местности, прилегающей к шоссейной и железной дорогам Могилев — Рогачев. Поскольку кавалерийский полк СС, выделенный для выполнения этой задачи, был отозван, операция могла быть выполнена лишь в меньшем масштабе и была разделена на операции «Бреслау I» и «Бреслау II». В операции принимало участие пять батальонов. Ввиду недостаточности этих сил оказалось невозможным провести полное окружение. Несмотря на это, нам удалось уничтожить опорные пункты и захватить большое количество взрывчатки. Было уничтожено восемь хорошо организованных и оборудованных опорных пунктов. Банды преследовались неотступно и показали признаки деморализации. Противник понес тяжелые потери, насчитывающие 439 человек убитыми. Захвачено: 14 пулеметов, 1 миномет, 1 противотанковая пушка, 2 легких пулемета, 618 мин и большое количество пехотных и артиллерийских боеприпасов...»