Рубеж - Андрей Валентинов

Остановила рука. Тонкая девичья рука. Жалобно зазвенели обломки, словно пощады прося.

И впервые блеснул ужас в темных глазах. И засмеялась Ярина-Смерть.

Пальцы сомкнулись на чужом запястье. Сомкнулись, сжались. Рванули.

Блеснул в последний раз колдовской перстень. Оторванная длань кнежа упала на крытый ковром пол. И погас кровавый камень.

— Нет! Не надо! Тата! Тетечка, не убивай тата!

Простучали маленькие ножки. Кто-то подбежал к Ярине, потянул за плащ.

— Тетенька! Не надо! Тата! Не убивай! Он добрый! И опустилась рука.

Хлопчик, лет трех, не больше. Глаза — такие же темные, отцовские, а в глазах…

— Тетенька! Не убивай! Не убивай! Шевельнулись побелевшие кнежьи губы.

— Уйди, Тор! Уйди!

Застыла Ярина столпом Лотовым. На все была готова Смерть, со всем простилась. Не ожидала лишь такого.

— Госпожа… Загаржецка. При ребенке… Не надо. Я виноват; он нет. Пожалейте… Его пожалейте. Пусть уйдет!

Трудно говорил кнеж и стоял плохо — рукой уцелевшей за кресло с венцом держась. Но ударили эти слова в сердце, и дрогнула Смерть…

— Уйди, сынок! Уйди!

— Тата! Тата!

И когда обхватил маленький кнеж отцовы колени, ткнулся лицом в окровавленный аксамит, поняла Ярина-Смерть, что не Смерть она уже, и подкосились ноги, и вновь нахлынула позабытая боль, заволокла черным покрывалом, словно ночным небом. Заволокла, закружила, бросила в глухое беспамятство. И только детский голос все повторял, повторял:

— Тата! Тата! Тата!..

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Мне плохо.

Больно. Красивый человек дает мне горькое. Говорит слова. Слова неправильные, но я молчу. Он не понимает.

Тетка приходит. Молчит. Она понимает. Она рассказывает. Я молчу, хотя все знаю.

Братик приходит. Он белый. Он не плачет. Ему холодно. Мне тоже холодно. Я отдал все свои смыслы. Я очень старался. Я не смог. Я еще маленький.

Братик говорит, что дядьке Князю тоже больно.

Ну и пусть! Он плохой! Когда я вырасту, я хочу стать таким, как Ирина. Как Несущая Мир.

Я хочу летать с ней по небу.

Батя меня слышит. Он далеко. Между нами много черных пленочек. Я не могу достать.

Он мне говорит слова. Говорит смыслы. Я не слышу. Он далеко.

Я хочу спросить его о мамке.

Бабочки смешные. Они думают, что я не слышу. Они громко думают. Они думают, что я слишком быстро расту. Им страшно, но они хотят, чтобы я вырос.

Они знают мое имя, но не говорят мне. Я молчу. Я — белая звездочка.

Я — Денница. Я тот, кто Несет Свет. Когда я вырасту, тоже стану бабочкой. Я буду летать. Я буду летать по небу вместе с Ириной.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

Пахло старым железом. Рука коснулась решетки, пальцы скользнули по неровной стальной тверди.

Темно.

Темно — и качает. Словно на чайке, что по днепровской волне плывет С детства мечтала под белым парусом сходить — к порогам, к химерной Хортице, что всем черкасам мамка, и дальше, на самое Черное море. К Варне, Трабзону, Синоду, к вражьему клятому Стамбулу. Летит соленая вода с тесаных весел, от зеленого близкого берега — кипарисовый дух.

Хорошо!

А еще лучше, чтобы полночь, залихватский посвист, грохот гаковниц —, и стальные крючья, вонзающиеся в борт турецкой галеры!.. Мечтала, грести училась, натирала кровавые мозоли. Да где там!

Боль не исчезла, но все же отпустила, уйдя куда-то вдаль и напоминая о себе лишь редкими толчками. Нога… Плетью висела нога — не двинуть Лицо… В кровавой коросте лицо, лучше и не трогать!

Ярина приподнялась, попыталась сесть — не вышло. Прутья, толстые в палец, со всех сторон. Домовина? Нет, скорее клетка.

Клетка?

Прутья — как на медведя, да еще и железо со всех сторон. Добро хоть щели оставили, а то и задохнуться просто! Здорово же она их всех напугала!

Вспомнилось — и тут же забылось. Не о чем жалеть, Ярина Логиновна! Сладко погуляла — жаль, не догуляла слегка!

Ах, твоя милость, кнеж Сагорский! И кто же тебя спас, кто от смерти увел? Мальчишка, что за батьку просил — или красный камень на чаклунском перстне?

Странно: все словно туманом серым затянуло, а свет тот кровавый до сих пор в глазах стоит!

Тьфу ты, погань!

Перекреститься — руки не поднять. Клетка-домовина не пускает.

Тряхнуло. Ярина приподнялась — и вдруг поняла. Не зря о чайках белопарусных подумалось! Только не плывет она, а едет. Вон и скрип колесный, и голоса! Один… второй… третий…

— А как проснется?

— Типун тебе! Да ему… Тьфу! Ей, то есть, почитай, флягу зелья в глотку влили!

— Так ведь не девка! Шакал Глиняный!

— Тихо вы! Разбудите! Али порядку не знаете? Зашевелится — в свистульки дуй! А не поможет — то к господину герою.

От такого бреда Ярина очнулась окончательно. Пошарила в темноте, надеясь нащупать дверцу или оконце, да где там! Постарались кузнецы!

— Эй, господин герой! Господин герой! Нелепые слова показались странно знакомыми. Слыхала их панна сотникова, и не один раз! Неужто пан Рио?

— Да не волнуйтесь, господа! Ну Шакал, ну Глиняный. Не дракон же, в самом деле!

Нет, не Рио! Совсем другой голос. Приятный голос — вроде как с улыбкой пан герой объясняет.

— Главное, господа, правила соблюдать. Помнится, служил я у наместника Тулли. Бравый был рубака! Тогда еще война была с Бешеным Панчем, помните? Так господин Тулли любил повторять: при соблюдении устава караульной службы никаких неприятностей ждать не следует.

Байка внезапно понравилась. И не смыслом, а тем, как рассказана. Шутит пан герой, но не зло. Подбадривает своих сердюков. И верно: ежели правила караульные соблюдать, ни за что ей, Ярине Загаржецкой, из клетки де выбраться.

Впрочем, если и не соблюдать — тоже не выбраться. Хороша клетка, с душой ковали!

— А неужто, господин герой, в столице колокольни не нашлось?

— Нашлось — так без полусотни золотых остался бы, орел!

— И то верно. Эх, кому война, кому — мать родна! Ярина хотела было окликнуть своих стражей, но передумала. Устав есть устав, а слушать, как под ухом в свистульки дуют, ей совершенно не хотелось.

Тележный скрип, негромкое лошадиное всхрапывание, запах старого железа. Закрыть глаза — и вроде бы как по Днепру плывет. Легкая волна «чайку» подкидывает, весла воду режут, брызги летят, а над головой — тоже чайки, на белых крыльях — черные пометины…

— Сударыня! Не изволите ли выпить молока?

В лицо ударил острый сосновый дух. Ярина открыла глаза.

Солнце! Да, солнце. Вечернее, теплое. Ничего, что сквозь прутья, ничего, что вокруг все та же клетка!

— Сударыня! Вы меня слышите… —воспринимаете?

Незнакомое лицо было рядом — у самой решетки. А, вот в чем дело!