Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

— Но почему же? — говорила Аврора. — Выходит, между нами было какое-то препятствие? И что это было, если не щепетильность и недоверчивость самого честного и преданного человека на свете? Только мое высокое происхождение и громадное наследство держали его от меня на расстоянии.

Донья Крус улыбнулась. Аврора посмотрела ей в глаза с выражением неприступной гордости на прелестном лице.

— Неужто я должна раскаиваться в том, что поговорила с тобой начистоту? — прошептала она.

— Да не ворчи ты, — отозвалась цыганка, обнимая подругу. — Я улыбнулась, так как подумала, что ни за что не догадалась бы, какое это препятствие. Я ведь не принцесса.

— Господу было угодно, чтобы я была принцессой! — со слезами на глазах вскричала Аврора. — У благородных по рождению людей свои радости и страдания. Мне в мои двадцать лет благородство ничего не принесло перед смертью, кроме слез.

Девушка ласково прикрыла ладонью рот подруги, которая хотела что-то возразить, и продолжала:

— Я спокойна. Я верю в милость Господа, который подвергает нас испытаниям только на этом свете. Я говорю о смерти, но не бойся — я не стремлюсь приблизить свой смертный час. Самоубийство — неискупимый грех, который закрывает перед нами небесные врата. Если я не попаду на небо, где же я буду ждать Господа? Нет, о моей гибели должны позаботиться другие. И это не догадка, я просто знаю.

Донья Крус побледнела.

— Что ты знаешь? — спросила она.

— Сейчас я была здесь одна, — медленно заговорила Аврора, — и раздумывала о том, что только что тебе поведала, да и о многом другом. Доказательств более чем достаточно. Меня похитили вчера, потому что я — мадемуазель де Невер; по той же причине принцесса Гонзаго так яро преследует моего друга Анри. И ты знаешь, Флор, эта последняя мысль начисто лишила меня мужества. Оказаться между ним и собственной матерью, двумя врагами, — это для меня как нож острый. Неужто наступит час, когда мне придется выбирать? Как знать… Я еще не ведала имени своего отца, но его душа у меня уже была. Впервые передо мною встало понятие долга, и голос его, голос долга, зазвучал во мне так же повелительно, как голос самого счастья. Вчера еще на земле не было ничего, что сумело бы разлучить меня с Анри, а сегодня…

— Сегодня? — переспросила донья Крус, увидев, что девушка умолкла.

Аврора отвернулась от нее и вытерла слезинку. Донья Крус с волнением вглядывалась в подругу. Цыганка легко и без сожалений рассталась с ослепительными иллюзиями, посеянными Гонзаго в ее душе. Она была словно просыпающийся ребенок, который еще улыбается красивому сну.

— Крошка моя, — продолжала она, — ты Аврора де Невер, я верю. Немного найдется герцогинь, у которых есть дочери вроде тебя. Но ты только что произнесла слова, которые заставили меня встревожиться и даже испугаться.

— Какие слова? — спросила Аврора.

— Ты сказала: «О моей гибели должны позаботиться другие».

— А я и забыла, — отозвалась Аврора. — Я была здесь одна, голова у меня горела и раскалывалась, и эта горячка, должно быть, придала мне смелости: я вышла из комнаты и показанным тобою путем — по потайной лестнице, через коридор — добралась до будуара, где мы недавно с тобою были. Там я приблизилась к двери, из-за которой тогда тебя звали. Шум уже утих. Я посмотрела в скважину. За столом не осталось ни одной женщины.

— Нас попросили удалиться, — объяснила донья Крус.

— А ты знаешь почему, милая Флор?

— Гонзаго сказал… — начала цыганка.

— Ах! — вздрогнула Аврора. — Так, значит, человек, который командовал остальными, и есть Гонзаго?

— Да, принц Гонзаго.

— Не знаю, что он вам сказал, — проговорила Аврора, — но это была ложь.

— Почему ты так думаешь, сестричка?

— Потому что, скажи он правду, ты бы не пришла за мною, моя славная Флор.

— Так какова же она, эта правда? Ну, говори же, я просто схожу с ума!

Несколько мгновений Аврора молча сидела, задумчиво положив голову на грудь подруги.

— Заметила ли ты, — наконец проговорила она, — букеты цветов, которыми украшен стол?

— Конечно, они такие красивые.

— А Гонзаго не говорил тебе: «Если она откажется, то будет свободна»?

— Это его слова.

— Ну так вот, — положив ладонь на руку доньи Крус, продолжала Аврора, — когда я заглянула в скважину, говорил Гонзаго. Все были бледны, неподвижны и слушали его молча. Тогда я приложила к скважине ухо. И услышала…

Дверь в комнате скрипнула.

— Ты услышала?.. — повторила донья Крус.

Аврора не ответила. В дверях появилась бледная и слащавая физиономия господина де Пероля.

— Ну, сударыни? — проговорил он. — Вас ждут.

Аврора тотчас же встала.

— Иду, — проговорила она.

Когда все трое поднимались по лестнице, донья Крус подошла вплотную к подруге и тихонько спросила:

— Ну, ответь же, что ты хотела сказать насчет цветов?

Аврора пожала ей руку и с тихой улыбкой ответила:

— Цветы красивы, ты это правильно сказала. Господин де Гонзаго галантен, как истый вельможа. Если я откажусь, то не только буду свободна, но и получу букет цветов.

Донья Крус пристально посмотрела на нее: она чувствовала, что за этими словами кроется нечто грозное и трагическое, но что — догадаться не могла.

— Браво, горбун! Мы выберем тебя королем выпивох!

— Держись, Шаверни! Не сдавайся!

— Шаверни вылил полбокала себе на жабо, это жульничество!

Принесли потребованные горбуном большие бокалы. Их появление исторгло радостный вопль. Это были два громадных сосуда богемского хрусталя, в которых летом подавали прохладительное питье. Каждый вмещал добрую пинту. Горбун вылил в свой бокал целую бутылку шампанского. Шаверни хотел последовать его примеру, но руки у него уже дрожали.

— Ты что, маркиз, хочешь, чтоб я потеряла пять «внучек»? — воскликнула Нивель.

— Как бы славно у нашей Нивель получились слова: «Пусть он умрет!» — заметил Навайль.

— А, черт! — отозвалась дочь Миссисипи. — Деньги ведь заработать непросто!

Зрители заключили множество пари, и многие были согласны с Нивель. Когда Флери, которая об заклад не билась, рискнула заметить, что состязание пора уже заканчивать, ее предложение было встречено бурей протестов.

— Мы только начинаем, — засмеялся горбун. — Помогите кто-нибудь маркизу наполнить бокал.

Стоявшие рядом с Шаверни Носе, Шуази, Жиронн и Ориоль налили бокал до краев.

— Эх, — вздохнул Плюмаж-младший, — чистый перевод божьего напитка, да и только!

Что же касается Галунье, то его невинный и восхищенный взгляд останавливался то на Нивель, то на Флери, то на Дебуа. Он сидел и бормотал в пустоту какие-то пылкие слова. Нет сомнений, что человек столь пламенной и вместе с тем нежной конституции был создан для того, чтобы возбуждать немалый интерес у дам.

— Ваше здоровье, господа! — воскликнул горбун, поднимая свой