Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

— Я думала об этом, — признаюсь я. — Но здесь, наверное, будет слишком много народу? Может, мне лучше поехать домой?

— Делай, как тебе удобнее. Тебе здесь всегда рады.

Мы сидим на кухне на высоких стульях вокруг барной стойки. Элиза и Ян Улав приобрели ее, когда делали ремонт в прошлом году, Элиза захотела именно барную стойку, но мне она всегда казалась неуместной. Странно сидеть на барных стульях дома.

— Мне надо просмотреть все фотографии, — говорит Элиза. — Уже давно думала этим заняться. В том-то и недостаток цифровых камер — ты делаешь очень много снимков, десятки одинаковых фотографий, и потом нужно очень много времени, чтобы отобрать лучшие. Раньше было проще — в принципе не было возможности выбора.

Из недр посудомоечной машины доносится урчание, потом машина начинает снова набирать воду.

Я беру пачку сигарет и выхожу покурить.

Морозный воздух обжигает все внутри. Через открытые ворота гаража я бросаю взгляд на автомобиль — я практически не видела Элизу за рулем. К стене прислонена лопата для уборки снега, поодаль — две другие разного размера. Садовые стулья сложены друг на друга, рядом желтый пластмассовый ящик. Держа сигарету в одной руке, другой я отправляю сообщение Ларсу, в котором пишу, что хотела бы вернуться домой к вечеру. «Ты уверена?» — спрашивает Ларс. «Да», — отвечаю я. «Сестре не нужна твоя помощь?» — приходит от Ларса. «Нет, она на удивление прекрасно держится. А я скучаю по тебе». Я нажимаю значок «отправить» и получаю в ответ три красных сердечка.

Элиза подлила вина в мой бокал. Поезд отходит через пятнадцать минут, следующий только через час. Я приеду в Осло еще до одиннадцати. И увижу Ларса уже сегодня вечером.

— Со мной все в порядке, Моника, — уверяет Элиза. — Я пойму, если ты решишь поехать домой сегодня, правда. К тому же Кристин с Иваром останутся здесь до завтра. Могу вызвать тебе такси.

За ней чистый разделочный стол, в сушилке формы для пирогов, на подоконнике рассада — все это меня не касается. Я чувствую облегчение, словно гора с плеч, но в то же время меня не отпускает мысль — они не хотят, чтобы я осталась? Разве не важнее, чтобы я осталась здесь? Не нужно ли нам побыть вместе?

— Но ты ведь скажешь, если тебе что-то понадобится? — спрашиваю я.

— Обязательно! — убеждает меня Элиза.

Я собираю вещи, черное платье переодевать не хочу. Я отправляю Ларсу СМС и сообщаю, что сяду на ближайший поезд и буду на вокзале без десяти одиннадцать. Я расстроена, но не знаю чем.

Поезд мягко начинает движение, мимо проплывает перрон. Из наушников молодого человека, сидящего по другую сторону прохода, доносятся ритмичные приглушенные звуки. Ровный перестук поезда, мелькание за окном. Спинка переднего сиденья дрожит.

Напротив сидит мужчина и читает вчерашнюю газету. Две девочки-подростка жуют жвачку, почти в такт. На полу, вытянув передние лапы, лежит черный лабрадор, пасть открыта, слышится его сопение. Я думаю о том, как завтра проснусь в своей квартире и буду пить кофе с Ларсом. Газеты, книги и тишина. Покупать вместе продукты, готовить ужин. Я уже думала, что моя интимная жизнь в этом возрасте сошла на нет, но потом встретила Ларса, и в первые месяцы мы занимались любовью не реже, чем когда-то с Руаром, Эйстейном, Гейром или Трондом Хенриком. И мне нравится то, как Ларс это делает, не по обязанности, без излишней настойчивости, фанатизма. Он знает, что делает, и всегда доводит все до конца. Он получает удовольствие от этих отношений и хорош в постели. Уверен в себе и спокоен, примерно так же, как если ему нужно приготовить пиццу или прибить полку в квартире.

В темноте мимо проносятся укрытые снегом поля и леса, мебельные фабрики и садовые центры. Я думаю о тете Лив и Бенте, вспоминаю их квартиру на площади Карла Бернера. Помню, как, взглянув на них однажды, я подумала, что, даже если все мечты рухнут, можно жить дальше с благодарностью за то, что судьба свела тебя с таким человеком. За каждый прожитый день, за возможность вставать вместе по утрам. И если один из них говорил глупость или что-то не то, слишком повышал голос, о чем-то забывал или выпадал из разговора и уходил в себя, не возникало раздражения или неприятия, а только понимание и поддержка. Вот любовь, которая долго терпит и все переносит.

Соединить наши жизни.

Как бы я хотела, чтобы мы встретились, когда я была совсем юной.

Сколько всего мы могли бы сделать вместе.

Я видела фотографии — Ларс с дочерями и бывшей женой, Ларс с ребенком в слинге за спиной и ведерком черники в руках, Ларс и одна из его дочерей в профиль лицом к лицу за серьезным разговором. Портрет матери Ларса, которую я едва успела застать. На прошлой неделе Ларс с удивлением смотрел на меня, пока я сушила волосы феном.

— Вот этого я никогда прежде не видел, — сказал он.

— Ты еще не видел, как я брею ноги, — засмеялась я.

— Точно! А ты что, бреешь? — еще больше удивился Ларс и посмотрел на меня с улыбкой, блеснув золотой коронкой во рту.

— Все это делают, — улыбнулась я, а он склонил голову набок, словно желая увидеть меня в свете вновь открывшихся обстоятельств.

— Но ведь ты не такая, как все.

Я нашла две фотографии, которые полностью перевернули мое отношение к маме, но тогда было уже слишком поздно. Они лежали в коробке в ящике на чердаке, мы с Элизой обнаружили их, когда проводили первую уборку уже после того, как мама переехала в дом для престарелых. На одном из снимков мама позировала обнаженной на нудистском пляже в Греции вместе с двумя подругами. Три женщины, которым, на мой взгляд, было уже далеко за сорок, с пышными бедрами и бледной кожей. Мама стоит вполоборота, видна одна грудь, которая напоминает мою собственную. Мама улыбается. Вторая фотография сделана на даче или в ее окрестностях чуть выше границы леса, там, где растут карликовые березы; на маме серый анорак, солнце освещает лицо, в нем нет ни тени обиды, жалости к себе, она светится от наслаждения и удовольствия, этого выражения я никогда у нее не видела. Я от всего сердца рада, что у нее в жизни было столько всего хорошего, хотя я в этом и не участвовала.

На станции Мосс из поезда выходит пара с коляской, они ехали в следующем