Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Группы людей стоят у машин, толпятся у церкви. Майкен в нескольких шагах от меня, отвернувшись от всех, шея вытянута, лицо бледное. Она моя. Я все годы наблюдала за тем, как она взрослеет, и вдруг передо мной оказывается совсем другой человек, на самом деле готовый стать самостоятельным, добросовестным, сознательным, ответственным и, может быть, слегка невротичным? Все, чего я не получила сама, и все, чего я не понимаю. Все, что не имеет ничего общего со мной и что до боли похоже. Все, что похоже на Гейра, мать Гейра и на его сестру.
Я подхожу к Майкен, улыбаюсь ей и выдыхаю: «фух». И лицо ее искажается, как тогда, когда ей было не больше двенадцати, ветер разметает пряди волос у нее по лицу, я привлекаю ее к себе и обнимаю, и тело ее мягко прижимается к моему все сильнее с каждым всхлипом, а я еще сильней сжимаю ее в объятиях. На припорошенной снегом парковке стоит Элиза, прощальные слова и полные горечи пожелания держаться, объятие за объятием без конца, все склоняются, рассаживаясь в машины, а Майкен просто стоит и плачет.
— Дружочек мой, — шепчу я ей на ухо. Какое это сладкое спокойное чувство в груди, ощущение близости, когда ты нужна, ты на своем месте. То, как она произносила «мама» на все лады все эти годы. Не отпущу тебя, пока ты не осознаешь, что я нужна тебе.
Маленькие бутерброды с ростбифом, креветками и цыпленком, рулетики с семгой, пироги с разными начинками, наверное, пятьдесят или шестьдесят мини-пирожных со взбитыми сливками, обсыпанных сахарной пудрой, печенье разных видов. Угощение кажется слишком изысканным для похорон. Элиза не останавливается ни на секунду, со многими разговаривает, но медленно, вдумчиво; она напоминает мне кого-то, кто долгое время наблюдал за несчастьем со стороны и теперь страстно желает поговорить об этом, но понимает, что это неприлично. Поэтому она делает паузы, взвешивает каждое слово. Просто говори, мысленно убеждаю я ее, говори все, что ты хочешь сказать, говори столько, сколько тебе нужно. Я уже второй раз слышу, как она повторяет, что все прошло лучше, чем она ожидала, но она понимает, что впереди у нее тяжелые дни.
— Здесь Гунилла, — шепчет мне на ухо Элиза и обводит глазами гостиную. — Вон она, стоит рядом с тем рыжеволосым, это компаньон Яна Улава, Георг — он занял место Пера, который ушел на пенсию.
Перед огромным окном гостиной стоит секретарша Яна Улава, Гунилла, я ее узнала. На ней черная юбка и черный пиджак, осветленные волосы вьются.
— Я не хотела потом жалеть, что не позвала ее, — говорит Элиза. — К тому же люди стали бы задаваться вопросом, почему ее не было, она же проработала секретаршей Яна Улава почти двадцать лет. Я не сержусь на нее, никогда не сердилась. Для нее хорошо быть здесь.
Похоже на самоуничижение, но, возможно, так Элиза решила уничтожить Гуниллу и все, что с ней связано. Я думаю про СМС, которое я получила от Анн, когда умер Руар.
— Как ты думаешь, это был жест великодушия с ее стороны? — спросила я Толлефа за бокалом пива и орешками. Тот же вопрос я задала Кристин по телефону на следующий день — это что, такое благородство?
— Ну да, так и есть, — согласилась Кристин. — Разве это не прекрасно? Ужасная глава твоей жизни теперь наверняка завершилась.
Или воскресла в памяти, все лето я провела в этом модусе:
Руар умер.
Смерть Руара.
На похоронах меня не было, но я отправила Анн искренне-смиренный и полный благодарности ответ, о котором позже сожалела.
— Я ведь буду чувствовать ужасную горечь из-за всего, что мы не успели, — слышу я слова Элизы, обращенные к жене брата Яна Улава.
— Моя мама всегда говорила, что нет на свете более достойного человека, чем Ян Улав, — говорит она Ивару сразу после.
Майкен ведет серьезный разговор с Кристин, такая взрослая, высокая.
— Я подумала, что есть множество вариантов, которые можно выбрать в жизни, если начинаешь с изучения права. Ты и мамин папа стали для меня образцом для подражания, — говорит Майкен.
— Я очень рада это слышать, — отвечает Кристин. — Но не всем в жизни я горжусь, иногда поступаешь, руководствуясь менее благородными мотивами.
— Меня еще очень интересует психология, — говорит Майкен.
Когда Майкен было одиннадцать, она как-то заплакала и сказала: «Какой, в конце концов, во всем смысл? Почему мы живем здесь, на этой земле?» Я не могла представить себе, чтобы Майкен в четырнадцать лет, пятнадцать, восемнадцать сказала бы что-то подобное или подумала бы. А вот теперь — пожалуй. Ей двадцать один.
Майкен замечает меня, подходит и спрашивает — ничего, если она скоро уедет? Она подкрасила губы, помада сливового цвета или на тон бледнее.
— Я договорилась встретиться с ним, — говорит она.
— С Юнатаном? Нет, с Тобиасом.
— Да, с Тобиасом.
Мне в голову приходит неожиданная мысль — она не должна уезжать от меня, оставлять меня здесь, во Фредрикстаде, вместе с этой восторженной похоронной компанией, потому что среди них я чувствую себя самой грустной или той, у кого больше всего причин для грусти.
Когда Майкен было тринадцать, она вывихнула ногу, упав с дерева в школьном дворе. Позвонили мне, хотя на той неделе она оставалась у Гейра, но они всегда сначала звонят матери. Это случилось сразу после того, как мы переехали обратно в Осло; у меня не было машины, я забрала ее на такси, и мы поехали к врачу. Когда ногу забинтовали и Майкен выдали костыли, она запросилась к Гейру.
— Это ведь папина неделя, я поеду к папе.
И я попросила таксиста отвезти нас в Ульсруд. Остатки снега лежали
