Магнетрон - Георгий Бабат

На большом кожаном диване дремал профессор Николай Николаевич Кленский, заведующий кафедрой общей радиотехники, куда был приглашен Веснин. Обвисшие седые усы, белая бородка клинышком, бледное лицо и удлиненные синие глаза Кленского теперь еще больше, чем прежде, напоминали портрет физика Лебедева.

Увидев Веснина, Кленский приветливо поздоровался. У Николая Николаевича оставалось «окно» — часовой перерыв между лекциями. Делать ему было в этот час совершенно нечего, и он рад был поболтать с Весниным.

— Вам, Владимир Сергеевич, надо подумать о теме кандидатской диссертации. Годика за три подготовитесь, я вам помогу пройти здесь все формальности. Найдем оппонентов…

Веснина удивило, что Кленский уже говорит об оппонентах, когда нет не только диссертации, но даже не выбрана тема.

— Магнетрон — это чересчур общо, обширно, — говорил Кленский, — с этим трудно справиться. Вы возьмите что-нибудь конкретнее, поуже. Об импульсной эмиссии активных катодов, например…

«Как он постарел, обрюзг! — думал Веснин, слушая Кленского. — Но манеры остались те же».

И эта поза, эти ленивые «барские» жесты, ироническая улыбка, прищуренные глаза — все, что раздражало Веснина, когда он слушал Кленского в Киевском политехническом институте, теперь, напротив, казалось трогательным, родным.

«Нелегко было ему, бедняге, тогда в Киеве, — вспоминал Веснин: — и голодновато, и холодновато, и неуютно жить в музее биологического факультета, но ведь дела не оставил, не уехал за границу, где его знали, куда его звали…»

— Вы, Владимир Сергеевич, женаты? — неожиданно спросил Кленский. — Нет? Это ничего пока, а вот как защитите кандидатскую, тогда немедля женитесь — будет своевременно.

— А вы, Николай Николаевич, — вы ведь еще в Страс-бур-р-рге доктор-р-рскую диссертацию защитили, а все не женитесь, — вмешался в разговор Рокотов.

— Вот поэтому я заранее и предостерегаю молодого человека от такой же участи. Живя в Страсбурге, я все рассчитывал, что женюсь в России, а когда приехал на родину, вижу — годы уже ушли, надо было жениться в ту пору, когда жил в Страсбурге…

Зазвенел звонок, и Веснин снова пошел к своей группе.

Когда он взглянул на доску, староста вскочил с места, взял тряпку и тщательно стер следы, оставшиеся от прежней записи.

Веснин теперь уже освоился со своей ролью преподавателя. Он говорил весело, живо.

— Если можно, немного медленнее диктуйте определения, — попросила студентка, у которой очки, зацепившись одной оглоблей за ухо, болтались у щеки.

Вот он диктует определение — все пишут. Вот он рассказал к месту смешной случай из практики — все смеются. К концу лекции Веснин владел своими слушателями, как дирижер оркестром. Ему стало даже досадно, когда прозвучал звонок.

По окончании занятий Веснин не пошел к трамвайной остановке, а отправился бродить по институтскому парку. Была, оттепель, и снег лежал словно изрытый оспинами.

Обнажились тонкие ветки деревьев. Стволы были темные и влажные. На солнечной стороне у стволов, на снегу образовались лунки, и в этих лунках стояла талая вода. Небывало теплый день для февраля.

Веснин снял кепи, расстегнул пальто:

«Я преподаватель Политехнического института!»

И опять он вспомнил, как Муравейский иронизировал в прошлом году погожим летним днем — «Заполнить мир собой — естественное стремление всего живого… Заполнить мир своими мыслями, цветами, магнетронами…»

У входа в парк высилась мачта — опора опытного участка линии передачи на напряжение в полмиллиона вольт. В наши дни подобные напряжения уже практически применяются в линиях электропередач, тянущихся на сотни километров. Но в ту пору, когда молодой инженер смотрел на эту опытную линию, сооруженную ГЭРИ, нигде — ни в Европе, ни в Америке — еще не начинали работ с таким высоким напряжением.

Гигантские решетчатые мачты, уходящие далеко в белый, заснеженный лес, казались Веснину вехами на пути в светлый мир завтрашнего дня.

Провода бежали от мачты к мачте, то загораясь на солнце и сверкая, как золото, то вовсе пропадая из глаз в тени, и снова выбегали на свет, вспыхивая и звеня. Веснин шел вдоль этих сияющих, звенящих проводов, радуясь теплу, солнцу, синеве неба.

«Я преподаватель Политехнического института, я читаю лекции студентам!»

Когда Веснин сам был студентом, его приняли монтером в управление электрической сети Киевэнерго. Он получил однажды распоряжение снять ленту с записями самопишущего амперметра. Это было его первое самостоятельное задание, ему выдали ключ от высоковольтной камеры. В высоковольтное отделение не разрешается входить в одиночку, и подручный Веснина стоял у входа в камеру, а Веснин поворачивал барабан амперметра так осторожно, словно там, внутри, было осиное гнездо.

Когда он ехал обратно в управление с лентой записи в кармане, мир казался прекрасным, и хотелось все время повторять: «Я монтер высоковольтной сети!»

«Да, мне во всем везет, я очень счастливый! — думал Веснин. — Как замечательно я выскочил из этой лекции! Не было бы у меня в портфеле тиратронов, не вспомни я о случае на „Фурманове“, я провалился бы с треском».

Веснин вспомнил, как читал свои лекции в Киеве профессор Кленский, его голос, жесты, плавную речь, остроумные сравнения, богатый фактический материал.

«Да, и бесконечные плоскости, между которыми текут электроны, студентам тоже нужны, но я не умею о них говорить, — вздохнул Веснин. — Надо это честно признать».

Он думал о предвзятости, с которой всегда судил Кленского, о той настороженности, с какой к нему относился.

У песчаного карьера

Свет солнца, раздробленный и отраженный зелеными кронами сосен, лежал на снегу разноцветными пятнами. Кое-где уже проступала вода. Тропа вела к зданию ГЭРИ — Электрорадиофизического института. Этим институтом когда-то руководил Мочалов, в этот институт, в ГЭРИ, он приглашал Веснина.

Веснин круто повернул и пошел было обратно, но его внимание привлек песчаный холм, ярко горевший на солнце. Здесь был карьер, из которого не так давно брали песок для строительства того же ГЭРИ. Веснин подумал о практическом чутье Муравейского: его пророчество относительно Студенецкого сбылось. Во время выборов в Академию наук Студенецкий прошел — правда, не в действительные члены, но все же в члены-корреспонденты. Студенецкого сняли с работы на заводе, но не с понижением. Наоборот, он был назначен научным руководителем ГЭРИ на место покойного Мочалова.

Чем ближе подходил Веснин к карьеру, тем резче выделялся яркий, почти красный песок на фоне заснеженных мохнатых черно-зеленых елей. Их ветви, точно гигантские руки с растопыренными пальцами, заслоняли вход в песчаную пещеру. Раздвинув мокрые ветви, Веснин заглянул в карьер и остановился в оцепенении.

Огромное пространство было завалено деформированными, сплющенными кусками металла, местами блестящего, местами покрытого копотью, ржавого, обгорелого. Металлические каркасы с содранной обшивкой были похожи на гигантские рыбьи скелеты. Ветер гудел среди ребер, трепал уцелевшие куски обшивки. Лужи талой воды скопились во впадинах. На иных каркасах виднелись остатки тонких, сложных механизмов, автоматических приборов, запутанные сплетения кабелей, трубок, зубчатых колес. Коррозия избороздила гладкие панели, занесла солями и окислами ажурные детали, исказила их формы, слепила все в одну серую массу.

Веснин провел рукой по тому, что когда-то было мощным электромагнитом, и пальцы его покрылись бурой ржавчиной. Желтые листья плавали в перевернутой крышке измерительного прибора. Насыщенная окислами железа, похожая на кровь вода капала из какой-то трещины. Слабый, еле различимый запах гниения, запах прелых листьев, окисленного металла стоял над этим кладбищем машин. Запахи будили смутные тревожные воспоминания, странные предчувствия…

Разбитые остовы машин напомнили Веснину детство, прошедшее в годы гражданской войны, которая на Украине была особенно свирепой. Он вспомнил стук тачанок, и треск пулеметов, и выброшенную из окон мебель, и пух из вспоротых перин, летавший по двору.

В ту пору Володе Веснину шел девятый год. Он категорически отказался гулять под присмотром старшей сестры, Веры, в сквере у памятника Богдану Хмельницкому. Перед сквером, вдоль здания «Присутственных мест», была площадка, залитая асфальтом, — асфальтовых мостовых тогда в Киеве еще не было. На этой единственной в городе асфальтированной площадке упражнялись велосипедисты и любители бега на роликах. Здесь Володя Веснин познакомился со счастливым обладателем одного правого ролика — Толей Сидоренко. На этом ролике мальчики катались по очереди.

Ребята хорошо знали постоянных посетителей сквера, особенно нравился им молоденький, раненный в ногу поручик с георгиевским крестом, полученным за храбрость.