Шрам - Чайна Мьевиль

Некоторое время они стояли без движения, Флорин оглядывался, смотрел то на потолок, на который уставилась Беллис, то на саму Беллис.

Когда наконец до них донесся звук открывшейся и закрывшейся двери, он прозвучал так громко и четко, что Флорин напрягся, как пружина. Беллис никогда не бывала в комнате наверху, но прекрасно разбиралась в ее звуках. Она знала, где над ней располагаются стулья, столы, кровать. Она проследила взглядом за шагами четырех пар ног — легкие, потяжелее, еще тяжелее и наконец массивные и медленные, — словно видела их сквозь потолок: Любовница, Любовник, Доул, Хедригалл.

Флорин последовал ее примеру; глаза его расширились. Они с Беллис могли следить за движениями наверху. Один из вошедших остался у двери, двое подошли к кровати и опустились на стулья, четвертый, самый большой, принялся шаркающей походкой бродить между дверью и дальней стеной, потягивая ноги, как делают какты во сне или от изнеможения. Под его тяжестью прогибались доски пола.

— Ну, — сказал Доул на удивление отчетливым голосом, — рассказывай, Хедригалл. — Говорил он жестко. — Расскажи нам, почему ты убежал. И как сумел вернуться.

— О, боги. — Хедригалл говорил глухим, опустошенным голосом, совсем не похожим на его прежний.

Флорин недоуменно потряс головой.

— Боги милостивые, пожалуйста, не надо все это повторять с самого начала, — говорил Хедригалл так, словно собирался заплакать. — Я тебя не понимаю. Я в жизни не убегал из Армады. И никогда не убегу… Кто вы? — взвизгнул он вдруг. — Что вам надо? Неужели я в аду? Я видел, как вы умерли…

— Что с ним случилось? — в ужасе прошептал Флорин.

— Ты мне это дерьмо в уши не суй, предатель ты вонючий, — воскликнул Любовник. — Ну-ка, посмотри на меня, собака. Ты испугался, сволочь, да? Так испугался, что потихоньку залатал «Высокомерие» и был таков. Ну, куда ты слинял и как смог вернуться обратно?

— Я никогда не предавал Армаду, — воскликнул Хедригалл, — и никогда не предам. Крум великий, да что это я разговариваю с мертвецом! Откуда вы все здесь? Кто вы? Я же видел, как вы умерли. — Голос его дрожал — то ли от горя, то ли от потрясения.

— Когда, Хедригалл? — Это уже говорил Доул — голос резкий, угрожающий. — И где? Где мы умерли?

Хедригалл прошептал ответ, и что-то в его голосе заставило Беллис вздрогнуть, хотя именно такого ответа она ждала. Она кивнула, услышав эти два слова:

— В Шраме.

Успокоив Хедригалла, Утер Доул и Любовники о чем-то тихо совещались, отойдя от него.

— …спятил… — послышался не очень разборчивый голос Любовницы. — Либо спятил… странно…

— Мы должны знать. — Голос Доула. — Если он не сошел с ума, то он опасный лжец.

— Это бессмысленно, — с яростью сказал Любовник. — Кому это он лжет? И почему?

— Он либо лжец, либо… — сказала Любовница.

Флорин и Беллис не разобрали, произнесла ли она еще что-то тихим голосом, или слова замерли у нее на языке.

Как это случилось?

— Мы уже целый месяц были в Скрытом океане, больше месяца.

Бежали минуты, одна за другой. Хедригалл долго молчал, пока Любовники обсуждали, что им делать, шепчась так тихо, что Беллис и Флорин не слышали ни слова. И вдруг Хедригалл заговорил, без всякого побуждения, голос его звучал низко и ровно, будто он накачался наркотиков.

Любовники и Утер Доул ждали.

Хедригалл заговорил так, словно знал, что от него ждут этого.

Он говорил долго, и никто его не прерывал. Говорил с неестественным изяществом, с красноречием настоящего оратора, но в его осторожном речитативе слышалась неуверенность, а еще глубже — боль, прикоснуться к которой было страшно.

Хедригалл вдруг спотыкался и неожиданно замолкал, делая несколько торопливых вдохов; но говорил он долго. Его слушатели — те, кто был с ним в комнате, и те, кто был под нею, — хранили полное молчание и внимательно слушали.

— Мы уже целый месяц были в Скрытом океане.

ГЛАВА 46

— Мы уже целый месяц были в Скрытом океане, и в море воцарился хаос. Мы не могли проложить маршрут, не могли следовать на север, куда показывали компасы, не могли управлять судном. Каждый день смотрел я с «Высокомерия», искал какой-нибудь признак Шрама, Треснутой земли, чего угодно. Но ничего не было.

Вы заставляли нас двигаться.

Вы настаивали, вы подгоняли нас. Вы говорили нам, что мы будем делать, когда доберемся до Шрама. Какую силу даст нам этот Шрам. Вы говорили, что для нас не будет ничего невозможного.

Не стану делать вида, будто не было несогласных. Мы плыли все дальше и дальше, и людей все больше и больше одолевал страх. Пошли разговоры, что, может, Бруколак был прав, когда поднял мятеж. Что, может, не было ничего плохого в том, как город жил прежде.

Они пришли к вам… мы пришли к вам и попросили повернуть назад. Мы сказали, что нас устраивало, как обстояли дела прежде. Что не нужно нам этого, что и без того уже многое пошло наперекосяк, и мы боимся, как бы не было хуже. Кое-кого стали посещать страшные сны.

Весь город пребывал в ужасном… напряжении. Как кот, у которого шкура искрит и встает дыбом.

Мы просили вас повернуть назад, пока еще не поздно. Нам было страшно.

Не знаю, как вам это удавалось, но вам удавалось… довольно долго… удавалось сделать так, что мы были… не скажу, счастливы. Не скажу, полны энтузиазма. Мы были послушны вам, мы ждали и, несмотря на страх, позволяли вам вести нас все дальше и дальше.

Я думаю, мы дошли до предела и не выдержали бы больше ни недели. Я думаю, мы повернули бы, и тогда вы все не умерли бы.

Но все оказалось не так. Было уже поздно.

В шесть часов утра в девятый шутди плоти я увидел с «Высокомерия» что-то милях в сорока впереди, у самого горизонта. Какие-то помехи в воздухе, очень слабые, очень пугающие. И было там что-то еще.

Горизонт был слишком близко.

Через час, когда мы прошли еще пять миль, я определенно знал, что мы к чему-то приближаемся. А горизонт по-прежнему был слишком близко и продолжал приближаться.

Я подавал вниз сигналы. И я видел, что все готовились. Я смотрел вниз и видел, как корабли собираются в кучу — все цвета, все виды. Я видел, как экипажи устанавливают подъемные краны на окраинах города, заводят двигатели и делают еще боги знают что. Они готовились, используя все свои научные достижения. Маленькие аэростаты перемещались из одного конца города в другой. Далеко внизу подо мной.

Я смотрел туда, где небо встречалось с морем. Долго не мог я в это поверить, все думал, что, наверное, что-то путаю и вот-вот увижу все правильно, как оно и должно быть, но ничего такого не происходило. И наконец я уже не мог не верить тому, что вижу.

Горизонт был всего в двадцати милях. Я четко видел его, неровные очертания, возникающие из моря, — Шрам.

Это все равно что увидеть бога.

Вы не сказали нам почти ничего, описывая Шрам.

Это большая рана в реальности, вспоротой Призрачниками, — так вы нам говорили. Она, мол, наполнена пластами того, что может произойти, наполнена всеми возможностями. Большая рана в реальности, и мне казалось, вы говорили… поэтически.

Когда Призрачники приземлились на этом континенте, их энергия расколола мир пополам, образовала трещину в Бас-Лаге. Раскол. С поверхности мира она уходила на глубину более чем в две тысячи миль, разделяя континент.

Вот он — Шрам. Трещина. Чреватая возможностями, которые не были реализованы, хотя и могли быть.

Мы находились от нее в нескольких милях.

Это была расщелина в море.

Она была неровной и наклонялась по мере нашего приближения к ней, наклонялся, казалось, и горизонт. Он был неправильной формы — не ровно обрезанный, а рваный, с зубцами, то понижался, то поднимался, — и я мог местами видеть, что там, за краями. Я видел боковины разлома, его стенки. Отвесные.

Океан волновался, сильные течения стремились к северу, хотя ветер дул на юг. Волны бились о город, несли его с собой, а достигая кромки Шрама, превращались в стену, прозрачную стену. Вода поднималась под прямым углом и падала вертикально, и поверхность ее была идеально ровной, как стекло. Темная, подвижная вода упиралась в ничто и затвердевала. А потом…

Пустота.

Бездна.

А далеко-далеко за ней, в десятках, сотнях миль, едва видимая с другой стороны этого пустого пространства, — такая же кромка. Подернутая дымкой из-за расстояния. Другая боковина трещины.

А между ними — пустота, и я чувствовал, что она чревата самой разнообразной мощнейшей энергией. И этот сволочной разлом, Шрам, так и фонтанировал ею.

— Я даже представить себе не могу, как это все виделось из города. Вероятно, они тоже видели. Возникла ли паника? Чувствовали ли вы волнение?