Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Знаешь, я своих увез в Японию. Давно, еще до прорыва, пятого числа. От греха подальше, как говорится. Потом увидел, что правильно сделал. Там на островах, правительство если и воюет, то с париями, мертвецов почти нет. Север, правда, неспокоен, но моя семья в столице, – он помолчал и добавил: – А меня по-любому после вашей акции выпрут на пенсию. Разгоню я вас, не разгоню: на тридцать тысяч и хоть ты что. Реформа, брат, она такая, нам пенсии только понижают, пока работаешь, сам себе создавай запас. Так что понимаешь, почему я так к тебе неравнодушен на новой должности? Ты одну выгоду имеешь, свободу слова, передвижений, как тебе угодно ее называть, я с этого другую.

– За мной постоянно следят, – напомнил Лаврентий.

– Не наши. ФСБ, может, но я команды не давал. Видимо, за это меня в отставку и выпрут числа двадцать пятого. А зато с сентября, дай бог, все наладится, одна дочь в колледж пойдет, другая в токийский университет иностранных языков. Она у меня способная. В любом случае, сколько бы там обучение ни стоило, голодать не будем. Я правильно понял? – Дзюба, потерявший ход мысли товарища, осторожно кивнул, никак не понимая, в чем причина задержки с кейсом. – Ну раз так, открой чемоданчик. Открой.

Лаврентий послушно открыл. Ткаченко пристально посмотрел на пачки, покачал головой.

– Серьезная сумма. Знаешь, Лаврентий, я ведь и так мог бы на все закрыть глаза, если бы ты попросил, – он хмыкнул. – Кстати, почему в долларах, а не в иенах? Доллар-то падает.

– Знаешь, Федор, у меня такое впечатление, что ты сам себе цену набиваешь, – недовольно произнес Дзюба.

– Считай, разыгрываю спектакль театра Кабуки. Полагаю иены бы не поместились, я прав? – Дзюба кивнул, он снова усмехнулся. – Да, еще одна важная деталь. Про ваш митинг кому надо все равно хорошо известно. Будут провокаторы. Так что придерживай коней, Лаврентий, коли не хочешь неприятностей. Знаю я вас, либералов, как понесет, не остановишь. Просто птица-тройка какая-то: куда несешься ты, дай ответ. Не дает ответа.

Ткаченко начал перекладывать пачки из кейса в полиэтиленовый пакет для мусора, перевязал его и положил в стол. Наступившее при этом молчание было тягостно обоим.

– Еще коньячку? – предложил Ткаченко. Дзюба замотал головой.

– Откуда провокаторы будут? – спросил он.

– Даже не представляю. Это работа министерства обороны, кого-то из высших чинов. Я предполагаю, что прибудут пацаны из Москвы, ну те самые молодежные движения. Пашковцы, как я их называю. Не меньше тысячи. Считай батальон пятой колонны появится. Возможно даже их лидер прибудет из Госдумы, Емельянов. Эту птицу, надо думать, вам не сшибить. Так что поэтому будь вдвойне осторожен. Наглый парень, когда его два года назад по голове ударили во время митинга в Бутове, три генерала погон лишилось. Это он так с коррупцией поборолся.

– Я понял. Спасибо, Федор.

– Да за такое я должен благодарить, а не ты. Кстати, откуда такая куча, кто на сей раз? – Дзюба замялся. – Да ладно, тут жучков нет, можешь говорить спокойно.

– Ты сам первый сказал, у меня в мыслях не было. А деньги из Японии.

– Значит, мне вслед за ними. Ну хорошо. Жаль, что это последняя наша, так сказать, официальная встреча. Я отчитаюсь, что лидер профсоюзов был предупрежден об ответственности и все такое, ты, что деньги потрачены не зря. И все довольны. Просто поразительно – все довольны, – странным голосом произнес он.

Попрощавшись с Ткаченко, Дзюба отправился в свой кабинет, Надя его заждалась. Тут же спросила о своем Егоре, разумеется, в беготне Лаврентий и думать забыл о звонке. Пришлось соврать, что звонил, не дозвонился, но на всякий случай Дзюба перезвонил еще раз, уже в ее присутствии. Результат был тот же – абонент не отвечал, хотя оставался доступен.

– Скорее всего, спит.

– Нет, вы же не знаете Москвы. Мне Егор говорил, там ночная жизнь такая…. А Додаев из ночных клубов не вылезает. Вы же знаете.

Он знал. Как и знал, чем именно занимается в клубах Додаев. Становилось понятной и стремление его семьи к благотворительности – как компенсация, для достижения равновесия, когда на одно благодеяние приходится ровно одна мерзость.

– Впрочем, все равно хорошо, что ты меня подождала. У меня к тебе есть дело особой важности, – он нагнулся к ней поближе, и Надя потянулась навстречу. Впрочем, напрасно, когда она узнала, что назавтра ему нужна всего лишь заготовка выступления в трех вариантах – перед пенсионерами, офицерами флота и общим митингом, она фыркнула и отвернулась.

– А завтра тогда что?

– Как что? – притворно удивился начальник. – Править будем. В понедельник ответственейший день. Так что завтра к десяти как штык.

– Кто бы говорил про штык, – недовольно буркнула секретарша, направляясь к дверям. Впрочем, на следующий день появилась как и договаривались и работала, покуда сам Дзюба не попросил передышки.

А в понедельник, ровно в половине десятого, Лаврентий по своим заготовкам взывал к народу, рдея на площади красным галстуком, выбившимся из заколки и подхлестываемым промозглым северным ветром. Ветер гулял по площади, но перекричать Дзюбу ему не удавалось.

– Они должны помнить прежде всего об уважении к своему народу! И неважно, за сколько тысяч километров от Кремля мы находимся. Мы должны показать, что не твари дрожащие, но право имеем, – зачем Надя пихнула в текст цитату из Достоевского, непонятно, но пришлась к месту, толпа забушевала в ответ. Потом подарит Наде джемпер и янтарные бусики. – И мы покажем, обязательно покажем! Пускай власти скрываются за отключениями связи, пускай пытаются отъединить нас от большой земли – не выйдет, господа! Мы вам это говорим! Наше слово вышибет ваши двери!

Толпа заревела восторженно, поддерживая трибуна. Дзюба поклонился в ответ, заводя собравшихся еще больше. А после помчался на следующий митинг, снова разогревал и подзуживал, доводя до умоисступления несколько десятков тысяч человек. В дороге на Луговую площадь, получил послание от Ткаченко: «Смотри не перестарайся. Я тебя предупреждал о крысах – их тут навалом».

Стерев сообщение, Лаврентий подъехал к главному митингу – здесь уже собралось не меньше сотни тысяч человек. Вся площадь была заполнена, едва сдерживаемая ОМОНом толпа, гудела, размахивая советскими и российскими флагами. Кое-где были и флаги ЕС, а так же Японии, ну да без них не обходился ни один митинг этого года. «Мазда» припарковалась на самом краю площади, оцепление было суровым, кроме закованных в броню омоновцев, пожарные машины, броневики, только в подворотнях Луговой Дзюба насчитал сорок автозаков. Но пока милиция силу не применяла, Ткаченко держал слово. Оцепление стояло мирно, спокойно, кое-кто из милиции переговаривался с протестующими. Добрый знак, потасовок и мордобития не будет.

Увидев Дзюбу на трибуне – перед ним как раз закончил выступать, нагнетать обстановку Устюжный – толпа снова завопила, зашлась в диких криках. Будто и не было предыдущего оратора, а все ждали только его. Возможно, так и было. Устюжный пользовался уважением, но последние годы старался на публике не выступать. Никак не мог угодить вкусам. Дзюба подошел к Глебу Львовичу, пожал руку, поблагодарил. Крики, одобрительный свист. Он словно бы получил эстафету от старшего товарища. И повернувшись к собравшимся – нет, надо же сколько их, море, – воскликнул, не обращая внимания на микрофон:

– День добрый, друзья! – толпа немедля ответила ему. – Я рад, что вы пришли в праздник сюда, поверив, что этот день действительно будет добрым. И я в это верю, иначе не пригласил бы вас. Верю и надеюсь, что наше слово не канет даром, – он пошарил глазами по толпе, выискивая телевидение, ну да, вот оно, два микроавтобуса, надо же один принадлежит компании НТВ. Не иначе как Устюжный расстарался. – Не буду в этот праздничный день говорить вам о том, сколь бедственно наше положение. Тише! – он поднял руку, заслышав стрельбу где-то на окраине толпы. И повинуясь его слову и жесту, народ враз замер. И тоже услышал. – Слышите. Даже сейчас нам не дают покоя восставшие. Даже сейчас мы не можем избавиться от них раз и навсегда. А почему? У нас отняли армию, две армии, распылили их по бескрайним степям Украины и Казахстана, по китайской и монгольской границам. И не стало нашей армии. И лишь крохи сейчас пытаются справиться с насевшей на наши головы саранчой. Границы с Китаем как не было так и нет, через нее ежедневно проходит несколько тысяч мертвяков. Но правительство будто не замечает этого. Нет, что я говорю, не замечает. Прекрасно знает. Прекрасно! Но делает все, чтобы знание свое употребить нам во вред. Нас лишили связи с внешним миром, у нас кончаются запасы продовольствия. Фактически, это не им, – он простер руку в сторону затихших выстрелов, – а нам центр объявил войну. И вы знаете почему. Помните. И про то, как расформировывались лучшие воинские части как вместо них перебрасывались едва закончившие срочную службу контрактники. Пацаны, которым и двадцати не стукнуло. Именно они встретили первую волну зомби из Китая – именно они пытались сдержать ее вплоть до Артема – и сколько ж их полегло. В том числе от «дружественного огня» – ах, до чего же мерзкое определение. Авиация не разбирала, где свой, где чужой, тупо исполняя приказ бомбить людские колонны.