Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Микешин смутился. В голове все перемешалось, а тут еще мысли о телевизоре отвлекли. Он никак не мог вспомнить.

– Не могу сказать уверенно. Кажется, закрыт.

– Сердюк его открывал?

– Да, – несмело ответил Кондрат. – Кажется, предлагал мне.

– Вы воспользовались предложением?

Открывал ли он люк сам? Вот странно, в голове этой информации не сохранилось. Кондрат еще больше смутился и замолчал.

– Простите, – после долгой паузы, наконец, выдавил он. – Не могу вспомнить. Кажется, нет.

– Ладно, разберемся, – телефон полковника пискнул, – Да, слушаю. Нет, еще не был. Что там? Хорошо, скиньте сюда, я посмотрю.

Следователь отвлекся от Микешина, занявшись своим мобильным телефоном. Ему передали какие-то кадры, должно быть, снятые во время службы. Кондрат попытался взглянуть через плечо, но ничего толком не разглядел, мешали софиты, бликовавшие на поверхности экрана. Внезапно полковник убрал телефон и столь резко обернулся к Микешину, что тот невольно отпрянул на шаг, едва не поскользнувшись: пол все еще был мокр.

– В двух словах расскажите, что было во время церемонии.

Микешин замялся, но затем начал рассказывать. Когда дошел до спуска Риты в колодец, полковник остановил его, попросив уточнений. Нет, возразил Кондрат, он не в курсе, кто и как чинил колодец, он сам туда не спускался и ничего не проверял, подходил только к люку, ведущему из него. И не в курсе, спускался ли в жерло вообще хоть кто-то.

– Вы хотите сказать, Рита Ноймайер могла быть испытательницей нововведения? – резко спросил следователь. Кондрат смутился.

– Я этого не говорил. Вряд ли. Я просто не знаю. Нет, наверное… Антон мне говорил что-то по поводу надежности системы подачи воды в колодец, я не могу сейчас вспомнить.

– Тогда оставим. Вы давно знаете Риту Ноймайер?

– По телевизору, да, довольно давно. А что до личных встреч, мы познакомились только сегодня… вернее, вчера вечером. Когда она прибыла, и Антон подал ей исправленный сценарий.

– Что за исправления в сценарии?

– Это касалось живых мертвецов. Сердюк решил вставить их в программу, поскольку ребята Бахметьева их отловили где-то в Подмосковье.

– Трупы я видел. Ну и о чем была беседа с Ноймайер?

Снова пауза. Он не помнил.

– Мы просто разговаривали. Кажется, насчет сценария. Правок, – смутившись окончательно, он замолчал. Ему показалось, полковник начинает его подозревать. И от этого волнение возросло многажды. Начали мелко, незаметно пока, трястись руки. А затем дрожь пронизала все тело. Полковник еще раз оглядел жреца и подытожил:

– Я вас понял. Хорошо, идемте наверх, в кабинет, ваши показания запротоколируют.

По прибытии на место – а им оказался рабочий кабинет Сердюка – выяснилось сразу две вещи. В кабинете собрали всех, так или иначе подозреваемых в смерти Риты Ноймайер, их оказалось семеро: сам Сердюк, Бахметьев, Шульгина и еще четверо техников, чьих имен Кондрат не знал. Кроме того, каждый вынужден был пройти процедуру снятия отпечатков пальцев, больше всех протестовала Света, поскольку выяснилось, что после эффектной смерти Ноймайер, вода из кранов ушла неведомым образом и вымыть руки не представлялось возможным.

Техников отпустили сразу после перекрестного допроса – как ни странно, но у всех четверых оказалось подходящее случаю железное алиби. А всех рабочих храма следствие брать не решилось, ограничившись предупреждением о нежелательности выезда из города. Впрочем, никто и не собирался выезжать – в нынешнее время себе дороже.

У остальных алиби не было. Посему Бахметьева просто отпустили, предупредив о возможности нового допроса, Шульгину отпустили вскоре, как она, выплакавшись, закончила монолог о своих переживаниях по самому разному поводу, поверив, что все сказанное ей действительно серьезно. Сердюка же задержали, попросив уточнить, с какой целью он гулял с Микешиным по коммуникациям, и кто из них трогал люк.

– Люк трогал Бахметьев, по крайней мере, последним, он мне так и говорил, – немедленно ответил Антон, пытаясь смотреть майору прямо в глаза, но не выдерживая тяжелого взгляда.

– Я спрашиваю про вас.

– Я трогал, да, могу сознаться. И Кондрат тоже трогал, но люк мы не открывали. Он может подтвердить.

– Он не может, – ответил за Микешина полковник, – поскольку ничего не помнит.

– Кондрат! – возмущенно воскликнул Сердюк, пытаясь встать и смахивая на пол записи майора.

– Да, после всего этого я… извини, Антон, но я действительно…

Телефон полковника пискнул снова. Тот взглянул на пришедшее сообщение, хмыкнул.

– Отпечатки пальцев всех вас четверых, – подытожил он. – С двумя мы разобрались, остальных попрошу за мной.

Антон нехотя поднялся, недовольно пробурчав про следственный произвол и кучу дел, словно не верил в случившееся, Кондрат, стоявший у дверей, замер, закостенел. Он тоже не соглашался поверить, что его, простого человека, вот так, возьмут и отправят. Куда, в КПЗ, в СИЗО? – он не знал. Ведь ни за что… разве за то только, что он с Сердюком лазал по всему храму, что он вообще пошел в этот храм, что попросил кучу денег за новую службу, и ему эту кучу незамедлительно дали, да что говорить, вот она, куча, в конверте в его пиджаке – стоит только осмотреть карманы, и улика выпадет на стол. Он невольно присел, когда его тронули за плечо, приглашая следовать за работниками СКП.

Глупая нелепая смерть. Он уже понял, что произошла она из-за того, что люк не открылся, но ведь разве не могло быть так, что Рита просто не смогла открыть его. Кондрат не спрашивал, спускалась ли прежде Ноймайер в люк, училась ли открывать, или это было настолько простым делом, что никому в голову не пришло объяснить и показать. Но что толку спрашивать, когда вопросы тут задают другие. Что толку сетовать, когда любое слово будет обращено против него. Какой смысл надеяться, когда теперь его жизнь, изменится кардинально, подчинится обычаям, абсолютно неведомым ему, а потому особенно страшным. Неведомое страшит всегда, что толку цитировать Екклесиаста.

Он видел сериалы, краем глаза, слышал рассказы, краем уха, читал газеты, между строк – обо всем этом. Лучше бы он делал это внимательнее, от сумы да от тюрьмы в этой стране никто никогда не может быть заречен. От последнего уж наверняка, недаром, снова газеты, в застенках сидят больше миллиона человек. Как при Сталине. Вот только населения тогда было побольше нынешнего. И половина почти сидела по политическим статьям. Хотя разве сейчас не так? Нет, не так, политических куда меньше. Насколько? Он не знает. Он вообще ничего не знает о пенитенциарной системе России, как и любой другой законопослушный гражданин своей страны. Только слухи, сплетни и байки – опять неизменный телевизор, ну еще немного Интернет и газеты.

Кондрат вздрогнул, когда ему велели наклонить голову, сел рядом с Сердюком. Надо же, он полагал, за ним прибудет «воронок». Но нет, обычная серая «Митсубиси», каких в городе полно. Следом сел майор, заполнявший протоколы, впереди разместился еще один в том же звании, Микешину совершенно не знакомый.  Машина тронулась.

С отстраненным любопытством Кондрат наблюдал, как полковник по телефону прямо на ходу возбуждает дело об убийстве Риты Ноймайер, обращается с ходатайством в Хамовнический суд о привлечении по делу подозреваемых Антона Сердюка и Кондрата Микешина, просит рассмотреть в экстренном порядке, ну вы же понимаете, дело громкое, наверное, уже получило огласку. Было стойкое ощущение, что здесь что-то не так, что перед ним по-прежнему продолжает разыгрываться некий фарс, та же трагикомедия, что была в храме Ктулху, то же безумное действо, смесь забористой хохмы и невыразимой драмы, смешанной в гремучем коктейле сценария, который переписал за всех работников пера сам Господь.

Микешин несколько раз нервно оглянулся по сторонам, ему велели сидеть смирно. Он смирился. Уставился в затылок сидевшего перед ним майора. Несколько раз вздохнул, пытаясь успокоиться.

Постепенно, благо машина никуда не спешила по пустым улицам ночной столицы, ведь полковнику еще надо было дозвониться и получить согласие, Кондрат начал приходить в себя. Он захотел помолиться, прося Всеблагого, никоим образом не изменить уготованную ему долю, но направить его на путь, указав его каким-то образом, равно как и указав оный всем, находившимся с ним в машине. Однако, нужные слова никак не подбирались. Не помогли и четки, извлеченные из кармана. В машине сделать это представлялось не слишком удобным, и не потому, что вокруг люди, странно, в эти минуты он меньше всего думал об окружающих, но потому, что Микешин внезапно осознал: что бы он сейчас не говорил Творцу, все это будет лишь жалким проявлением его, именно его, а не чьей-то иной, слабости. Все равно попыткой изменить предначертанное и попытаться загладить свою вину. Хотя бы, да хотя бы ради Кольки. Ради него, а не ради абстрактного полковника и майора, сидевших с ним в машине, чьи имена и так проскользнули мимо его разума. Ведь он наверняка дома. И наверняка волнуется, звонит на его сотовый, а телефон… Кондрат задохнулся.