Талли - Паулина Симонс

— Натали, ты что, — не слышала ни одного слова из моего рассказа?

Талли поднесла руку к лицу. Щеки горели. Она не знала, что ответить. Рассматривала его рот. «Где я была? Что так поглотило мое внимание? — размышляла Талли. — Он уже не первый год разговаривает со мной этим ртом, и я никогда не замечала, как прекрасен, как он прекрасен, как чувствен, как совершенен». Талли не в состоянии была дальше смотреть на него, она опустила глаза к грязным тарелкам. Его указательный и средний пальцы коснулись ее подбородка, заставив поднять лицо. Он не убрал руку, встретившись с ней взглядом.

— Что? — тихо спросил Джек. — Что?

«У меня пропал голос, — подумала Талли. — И все это написано у меня на лице. Все мои чувства отражаются на моём лице».

— Ничего, — собственный голос показался ей чужим.

— Почему ты не обращаешь на меня внимания?

«Внимания? Я? Я просто в восхищении. Разве я не обращаю внимания?» — спросила она себя, а вслух сказала:

— Я? А ты?

— Талли, когда я с тобой, я только на тебя и обращаю внимание.

— Это неправда, — храбро возразила она. — Ты путешествуешь. Красишь дома. Твоя жизнь — в Калифорнии.

— Но когда я с тобой, я занят только вашей милостью.

Талли почти хотелось, чтобы завязался флирт. Она ничего не могла с собой поделать, ей хотелось распушить волосы перед ним, кокетливо улыбнуться, повернуть в самом выгодном свете голову, хотелось… чего-то. Ее хватило только на то, чтобы, закрыв лицо руками, спросить:

— Ты обращаешь на меня внимание? Правда? Какого же цвета у меня глаза?

Джек так долго молчал, что она не удержалась и взглянула на него сквозь пальцы. Глядя на нее с чувством, которое Талли затруднилась определить, он качал головой.

— Талли, Талли, Талли, — произнес Джек наконец. — Натали. Лучше я спрошу тебя. Какие у меня глаза, Талли Мейкер?

— Я спросила первая. — Она давно перестала поправлять его, когда он называл ее девичьей фамилией.

— Серые, — немедленно ответил Джек. — Как понедельник.

«Серые, как понедельник. Серые. Как понедельник». Она продолжала смотреть на него сквозь пальцы.

— Серые, — повторил он, убирая руки от ее лица. — Как мои.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, радуясь, что может сделать это, не испытывая неловкости.

— Они казались мне зелеными, — сказала Талли.

— Серые. Как твои, — повторил Джек.

«Серые, как понедельник. Серые, как мои. Джек Пендел», — звучало в ушах Талли. Талли взглянула на его мягкие на вид, такие красивые губы, и единственное, чего она хотела в этот момент, что навязчиво крутилось в ее сознании, не давая перевести дыхания, — это желание, чтобы Джек поцеловал ее. «Я хочу, чтобы ты поцеловал меня. Поцеловал меня. Коснулся моего лица, поцеловал мои губы. Серые понедельники. Серые глаза. Поцелуй меня. Здесь, сейчас, склонись ко мне, наклони ко мне голову, дай заглянуть в твои серые глаза, твои серые понедельники, прижми свои губы к моим, о, Джек, забудь, пожалуйста, что мы пережили за эти десять лет. Забудь, как я танцевала на столе, пьяная, с обнаженной грудью, забудь мою лучшую, умершую подругу, любившую тебя, забудь другую, самую красивую девушку Топики, любившую тебя. Забудь о том, что я замужем и у меня есть сын, забудь зовущую тебя Калифорнию, ее пальмы, потому что я так же сильно зову тебя, милый, иди же ко мне, ближе, иди же и утоли мою жажду. Замолчи и коснись меня своими белыми большими руками, подари мне свои поцелуи, как ты даришь мне белые розы, подари мне свои губы и свои руки, — я теряю голову, когда вижу их. Загляни же в мои серые глаза и поцелуй меня. Мой желанный, я жажду твоих прикосновений и твоих поцелуев, и если ты так же хочешь этого, то почувствуешь, как я зову тебя, и поцелуешь меня».

Джек все говорил, а Талли слушала. Когда он задавал ей вопросы, она старалась отвечать, но ей казалось, что не она, кто-то другой говорит эти незначащие фразы. Она совсем растаяла, по венам текла не кровь, а теплое молоко, а в голове ее крутится бесконечная пластинка. Сейчас Талли словно впервые увидела Джека. Словно это было их первое свидание. Казалось, даже скрипка плачет ей: «Талли повстречала Джека…» Джек Пендел. Даже его имя звучало теперь как-то по-новому. А все остальное больше не имело значения.

— Ты не хочешь потанцевать, Талли? — спросил он.

— А? — Она словно очнулась от сна.

Он взял ее за руку.

— Пойдем потанцуем.

Талли покачала головой.

— Мне незнакома эта вещь.

Но Джек поднялся и потянул ее за руку. Она пошла за ним. На паркетной площадке — двенадцать на двенадцать футов — уже кружились несколько пар. Других пар. «Слова звучат фантастично, — думала Талли, — даже если не произносить их вслух. Мы не пара. Мы Джек и Талли, и все, что связывает нас, это цветы, которые мы каждое воскресенье приносим на кладбище. Джек и Талли, мы не пара». Рука Джека легла на спину Талли, на ее шелковую блузку, пониже лифчика, но выше пояса брюк. Другой рукой он сжал ее ладонь и вывел на середину площадки. Его рука была большой, сильной и теплой. Талли боялась, что ее рука окажется липкой Другую руку она положила ему на плечо. Ей хотелось обнять его за шею, но при его росте так танцевать было бы неудобно… Она вспомнила, как они танцевали на свадьбе Шейки. Она вспомнила все их разговоры, время, которое они так хорошо проводили вместе на озере. Робин казался всего лишь миражом, она забыла его. Только ее чувства сейчас имели значение, только Джек существовал для нее. В тот вечер они танцевали только медленные танцы, нежно прижавшись друг к другу. Она чувствовала запах его кожи, его волос, он ощущал тяжесть ее руки на своем плече. Но было что-то еще. Ее правая нога коснулась его коленей. От этого прикосновения в ней вдруг вспыхнул такой огонь, что она поняла: она никогда себя не знала Но по тому, как он вел ее в танце, было понятно, что он чувствует то же. Они почти не говорили, она не смела поднять на него глаза.

Подбородок Талли прижимался к белой рубашке Джека, он склонил лицо к ее волосам. Иногда она чувствовала, как его скула касается ее виска. Отдавшись на волю чувств, разбуженных музыкой и близостью Джека, Талли мечтала, чтобы танец никогда не кончался. Но смолк последний аккорд, и они вернулись за свой столик.

Джек расплатился, помог ей надеть пальто, распахнул перед ней дверцу машины, и они поехали назад, в Топику.

Они остановились возле церкви, но Талли не хотелось выходить. Ей хотелось оставаться в его старом зеленом «мустанге», и чтобы за окном был снег, а внутри — его губы. И все желания, все страхи всей ее жизни были ничто по сравнению с этим яростным, необоримым желанием. Руки Талли тряслись. Она боялась слово вымолвить.