Сталин - Дмитрий Волкогонов

Суд был в высшей степени скорым и чудовищно неправым. Начался в 9 часов утра и вскоре после обеда завершился вынесением приговора. За судейским столом сидели: председательствующий - армвоенюрист В.В. Ульрих, понаторевший на этих делах, а также маршалы С.М. Буденный и В.К. Блюхер, командармы первого ранга Б.М. Шапошников и И.П. Белов, командармы второго ранга Я.И. Алкснис, П.Е. Дыбенко, Н.Д. Каширин и комдив Е.И. Горячев. Судили без защитников и права обжалования, как это было предусмотрено законом от 1 декабря 1934 года.

Тухачевский, Якир, Уборевич, Путна, Примаков, Корк, Эйдеман, Фельдман сидели напротив своих боевых товарищей. Все хорошо знали друг друга. Едва ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят "заговорщики и шпионы". Думаю, что и у Тухачевского и его сотоварищей могла где-то шевельнуться надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под одними знаменами, должен прислушаться если не к зову справедливости, то хотя бы к традициям боевого товарищества... Но совесть в то время предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным и на этот раз...

На суде должен был быть и начальник ПУРККА Я.Б. Гамарник. Или в качестве подсудимого или... члена суда. Вот что мне рассказала о последнем дне жизни Яна Борисовича его дочь В.Я. Кочнева:

- В конце мая отец заболел, то ли чувствовал приближение развязки, то ли вновь его мучил приступ диабета. Он знал, как потом рассказывала мама (мне уже было 12 лет), что 27 мая арестован Тухачевский, 29-го арестованы Уборевич, Якир (прямо в поезде), другие военачальники, 30-го к отцу приехал Блюхер. Они хорошо знали друг друга по Дальнему Востоку. О чем-то долго говорили. Потом отец сказал матери, что ему предлагают стать членом суда над Тухачевским... "Но как я могу! - воскликнул отец. - Я ведь знаю, что они не враги... Блюхер сказал, что, если откажусь, меня могут арестовать".

31-го вновь ненадолго приезжал Блюхер. Затем пришли какие-то люди и опечатали сейф отца. Ему сказали, что он отстранен от должности, а его заместители Осепян и Булин арестованы. Отцу приказали быть дома. Как только люди из НКВД ушли, в комнате отца мы услышали выстрел... Когда с мамой вбежали, все было кончено.

Кочнева, помолчав, добавила:

- Думаю, выстрел был ответом на предложение Сталина стать членом трибунала над своими боевыми товарищами. Больше ответить отец тогда ничем не смог. Мать арестовали, дали ей 8 лет как жене "врага народа", а затем, в лагере, - еще 10 лет "за содействие врагу народа". Больше я никогда не видела матери, умершей, согласно извещению, в 1943 году в лагере. Меня направили в детдом. По достижении совершеннолетия дали 6 лет как "социально опасному элементу". Затем начались ссылки...

Судьба семьи Гамарника характерна для многих, многих тысяч несчастных родственников невинно осужденных...

А ведь "выкорчевывание" родственников врагов началось еще в годы гражданской войны. В своем приказе No 903 от 30 сентября 1918 года Троцкий, пытаясь пресечь массовый переход командиров на сторону белых, постановил:

"Приказываю штабам всех армий Республики доставить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава. На т. Аралова возлагаю принятие по согласованию с соответствующими учреждениями необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей..."510 Для Сталина в 30-е годы, как и в годы Великой Отечественной войны, это станет обычной практикой. Но какие будут масштабы!

Я сделал отступление, а суд был почти молниеносным. Все было решено заранее. Ульрих связывал "военно-фашистский заговор" главным образом с контактами подсудимых с представителями вооруженных сил Германии. Как уже было сказано, Тухачевский в 1926 году возглавлял советскую военную делегацию в Берлине. Якир учился на курсах генерального штаба в Германии в 1929 году. Корк был там военным атташе. Многие встречались с представителями Германии на дипломатических приемах, маневрах, различных переговорах.

Одним из главных аргументов в поддержку версии "вредительства" была концепция Тухачевского о необходимости ускоренного формирования танковых и механизированных соединений за счет сокращения конницы. Здесь Ульриху активно помогал Буденный. Поскольку обвиняемые не подтверждали данных на предварительном следствии показаний, председательствующий все время спрашивал:

- Показания, данные вами в НКВД, вы подтверждаете? - вынуждая подсудимых придерживаться сфабрикованной до суда версии.

Тем более что, как теперь установлено, по отношению ко всем этим видным советским военачальникам было применено в полном объеме физическое воздействие.

Наконец, еще одним пунктом обвинений было "намерение, якобы для успеха заговора, устранение Ворошилова" (так в тексте. - Прим. Д.В.). Тухачевский, Корк, Путна, Уборевич говорили, что они вместе с Гамарником хотели поставить вопрос в правительстве о смещении наркома, как не справляющегося со своими обязанностями. Откровенно высказанное желание было расценено судом как проявление "заговорщицкой деятельности". Но по существу дела подсудимые отвергли грязные домыслы в "шпионаже в пользу фашистской Германии и подготовке контрреволюционного переворота". В своем последнем слове Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич убежденно говорили о своей преданности Родине, народу, армии, особенно подчеркивали свою полную лояльность "товарищу Сталину". Просили о снисхождении за возможные ошибки и промахи в работе.

Диссонансом на суде прозвучало последнее слово Примакова. Он полностью подтвердил официальное обвинение, заявив, что "всех заговорщиков объединило знамя Троцкого, их приверженность фашизму". Примаков сказал, что он назвал следствию более 70 человек, о которых он лично знает, что они "входили в военно-фашистский заговор". Мол, у "головки" заговорщиков есть "вторая Родина": у Путны, Уборевича, Эйдемана в Литве есть родственники; Якир имеет близких в Бессарабии; Эйдеман - в Америке... Сломленный многомесячными пытками, Примаков послушно говорил то, что ему поручили сказать следователи. Если все остальные были арестованы менее двух недель назад и еще сохранили силу духа, то Примаков, прославленный герой гражданской войны, находился в застенках уже более года. Именно поэтому бывший комкор отрешенно и бесстрастно говорил чудовищные вещи, подсказанные ему на Лубянке.

В то время в системе НКВД задерживались следователи лишь определенного склада: бессердечные циники и садисты, которым неведома была совесть. Генерал армии А.В. Горбатов, прошедший сталинские круги земного ада, вспоминал: "Я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя - Столбунский. Не знаю, где он сейчас. Если жив, то я хотел бы, чтобы он мог прочитать эти строки и почувствовать мое презрение к нему. Думаю, впрочем, что он это и тогда хорошо знал... До сих пор в моих ушах звучит зловеще шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и окровавленного, уносили: "Подпишешь, подпишешь!" Выдержал я эту муку и во втором круге допросов. Но когда началась третья серия, как хотелось мне поскорее умереть!"

В "деле" Тухачевского особенно отличился следователь по особо важным делам Ушаков (он же Ушиминский). В своих объяснениях, которые он дал после XX съезда комиссии по реабилитации, Ушаков писал:

"Первым был арестован Фельдман. Он категорически отрицал какое-либо в каком-либо заговоре участие, тем более против Ворошилова... Я взял личное дело Фельдмана и в результате его изучения пришел к выводу, что Фельдман связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных командиров... Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним, и к вечеру 19 мая он написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других... Затем мне дали допрашивать Тухачевского, который уже на следующий день сознался. Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков... Даже в день процесса, рано утром, я отобрал от Тухачевского дополнительные показания об участии в заговоре Апанасенко и других..."

Тухачевский сломался почти сразу и на "суде" вообще защищался слабо. В одном из допросов Тухачевского участвовал сам Вышинский. Заставил подписаться под словами: "Признаю, что виновен. Жалоб не имею". Но жалобы, прошения о помиловании были написаны почти всеми в адрес Сталина, Молотова, Ворошилова.

Сотоварищи Тухачевского также прошли "энергичную" обработку: запугивание, угрозы семьям, безграничное насилие. Во время следствия обвиняемым внушали: только признание сохранит им жизнь...

Перед вынесением приговора Ульрих с Ежовым побывали у Сталина. Доложили о ходе процесса и поведении обвиняемых. Ульрих угодливо положил на стол проект приговора. Сталин не стал смотреть его, а лишь бросил: "Согласен". Помолчав, спросил:

- Что говорил в последнем слове Тухачевский?

- Говорил, гад, что предан Родине и товарищу Сталину. Просил снисхождении, - быстро ответил Ежов. - Но сразу было видно, что хитрит, не разоружился...