Сталин - Дмитрий Волкогонов

Вначале Ежов направил Сталину записку с материалами РОВСа (белоэмигрантской организации "Русский общевоинский союз") из Парижа. В ней речь шла о том, что "в СССР группой высших командиров готовится государственный переворот". В этом материале, который был, вероятнее всего, фальшивкой или, в лучшем случае, выдумкой белоэмигранта, утверждалось, что во главе заговора стоит маршал М.Н. Тухачевский. Сталин передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: "Прошу ознакомиться". Следов реакции его соратников на документе обнаружить не удалось. Скорее всего, откровенно фальшивый характер записки не произвел впечатления на читавших, даже на Сталина, чрезвычайно мнительного и подозрительного человека. При этом следует еще раз сказать, что Сталин всегда очень полагался на "бумагу", на заведенное "дело", на доклады органов НКВД. Сделаю отступление.

Как мне рассказывал А.Т. Рыбин, работавший в то время в одном из отделов НКВД, а затем в охране "вождя", когда Сталину устно доложили о "связях" М.Е. Кольцова с "иностранными разведками", он не придал вначале информации должного значения. У него в памяти была недавняя беседа с писателем, оставившая о нем неплохое впечатление. Но когда через месяц (кому-то это было очень нужно?!) ему положили папку с доносом, двумя свидетельствами близко знавших Кольцова лиц, Сталин велел дать ход этому сфабрикованному делу. Сталин не допускал, что в письменных докладах его могут обманывать, вводить в заблуждение. Он полагал, что на это имеет право только он. Кстати, эту особенность Сталина во всем верить "бумаге" активно использовал Ежов, а позже и Берия. Доносы, сообщения, доклады, нередко прямо фантастические, находили в психологии Сталина весьма благодатную почву. Мысля категориями "врагов", "борьбы", "окружения", "заговоров", "двурушничества", "вредительства", Сталин не сомневался в правдивости этих докладов.

Об исключительной подозрительности Сталина, не доверявшего даже своему окружению, помощникам, родственникам, мне говорили многие, близко знавшие "вождя" в пору его личного триумфа. Как рассказывал А.Н. Шелепин, Сталин требовал от Берии особой проверки людей, охранявших его. Берия играл на этом: периодически "находил" в окружении Сталина "шпиона" или "террориста"; нет-нет да и сообщал о "подозрительных" сигналах, данных и т.д. Например, однажды Берия приказал арестовать уборщика Федосеева и его жену за подготовку "теракта". Не случайно даже гардины на окнах были подрезаны на полметра от пола, чтобы никто не мог спрятаться. Никто не знал, где Сталин будет спать сегодня - на диване в кабинете или в маленьком зале, постели были заготовлены и там и тут. В комнаты Сталина без его вызова никто, кроме Берии, входить не смел.

Уезжая к себе на дачу в бронированном автомобиле, Сталин знал, что каждая такая поездка - целая операция, связанная с обеспечением его безопасности. Рядом с водителем Митрохиным сидели телохранители - либо Туков, либо Старостин (в 40-е гг.), готовые, как и в автомобилях сопровождения, защитить Сталина от "террористов". У "вождя" была привычка пристально вглядываться в лица людей. Если чей-нибудь взгляд ему вдруг не нравился, этот человек больше у него не работал. Замечу, что, хотя существуют версии, созданные в окружении Берии, о нескольких попытках покушения на Сталина, каких-либо документов на этот счет обнаружить не удалось.

Владыки, постоянно ожидающие покушения, начинают подозревать всех. Например, император Александр II, на которого было совершено несколько нападений (и в конце концов террористы добились своей цели), стал до такой степени подозрительным, что "однажды он выстрелил в своего адъютанта, когда последний сделал резкое движение и царю показалось, что офицер хочет убить его"506. Поэтому, постигая внутренний мир Сталина, нельзя не учитывать его гипертрофированную подозрительность по отношению к другим. Хрущев в своем докладе на XX съезде партии подчеркивал крайне болезненную подозрительность Сталина даже к членам Политбюро. Может быть, полностью он доверял лишь Власику и Поскребышеву. Да, пожалуй, Вале Истоминой, его "экономке", молодой женщине, которая вскоре после гибели Н.С. Алиллуевой пришла к нему в дом. До конца его дней она заботилась о Сталине, старалась создать ему, насколько это возможно, домашний уют. Будучи черствым человеком, он тем не менее не раз отмечал бесхитростную и искреннюю заботу о нем этой женщины. В целом же маниакальная подозрительность была одной из характернейших черт этой "господствующей личности".

Поэтому информация, которая поступила Сталину из Чехословакии от президента Бенеша, резко усилила подозрение к Тухачевскому. Как писали бывший сотрудник Кальтенбруннера В. Хаген (в книге "Тайный фронт"), X. Хегнер (в мемуарах "Рейхсканцелярия 1933 - 1945 гг."), а также У. Черчилль, Сталин клюнул на сфабрикованный в Берлине документ о "сотрудничестве" Тухачевского и ряда других командиров Красной Армии с германским генералитетом. В ведомстве Канариса искусно подделали подпись Тухачевского, оставленную Михаилом Николаевичем еще в 1926 году в Берлине на документе о техническом сотрудничестве в области авиации с одной из германских фирм.

Сфабрикованный документ наводил на мысль, что Тухачевский состоит в тайной связи с представителями германского генералитета с целью насильственного свержения Сталина. В Берлине был разыгран спектакль с пожаром и кражей документов, с тем чтобы они якобы попали в Прагу. О пожаре Ежов несколько раз докладывал Сталину и Ворошилову:

"В дополнение к нашему сообщению о пожаре в Германском военном министерстве, направляю подробный материал о происшедшем пожаре (в ночь с 1 на 2 марта 1937 г. - Прим. Д.В.) и копию рапорта начальника комиссии по диверсиям при гестапо...

Генеральный комиссар государственной безопасности

Ежов".

Бенеш, вероятно с благими намерениями, приказал препроводить документы в Москву. Сталина это донесение очень насторожило, но он ограничился пока лишь тем, что передал документы Ежову. За Тухачевским усилили слежку и стали собирать "материалы". Далее события, видимо, развивались так, как их излагает Б.А. Викторов, бывший заместитель Главного военного прокурора. После XX съезда партии он руководил специальной группой военных прокуроров и следователей по реабилитации невинно осужденных в годы сталинского беззакония.

В своих записках он вспоминает много интересных фактов. Листая дело осужденного в 1957 году за нарушение законности следователя Радзивиловского, Викторов обратил особое внимание на такие строки из его показаний: "Я работал в УНКВД Московской области. Меня вызвал Фриновский (один из замов Ежова. Прим. Д.В.) и поинтересовался, не проходят ли у меня по делам какие-либо крупные военные. Я ответил, что веду дело на бывшего комбрига Медведева. Фриновский дал мне задание: "Надо развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслуги Ежова перед ЦК". Я принял задание к исполнению. Не сразу, конечно, но я добился от Медведева требуемых показаний о наличии в РККА заговора. О полученных показаниях было доложено Ежову. Он лично вызвал Медведева на допрос. Медведев заявил Ежову и Фриновскому, что показания его вымышленные. Тогда Ежов приказал вернуть Медведева любыми способами к прежним показаниям, что и было сделано. Протокол с показаниями Медведева, добытыми под физическим воздействием, был доложен наверх..."

Вскоре после этого последовали аресты Тухачевского и других "заговорщиков". Буквально накануне Сталину доложили, что Троцкий в своем очередном "Бюллетене оппозиции" заявил, что "недовольство военных диктатом Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление". Это подтолкнуло "вождя" к решительным действиям. Но прежде чем принять окончательное решение об аресте Тухачевского, весьма популярного в народе военачальника, Сталин выслушал Молотова, Ворошилова, Ежова. Молотов поверил сообщениям из-за рубежа (к слову сказать, бывший ближайший сподвижник Сталина до конца своих дней настаивал на существовании заговора), Ворошилов не скрывал своей давней неприязни к Тухачевскому, а Ежов хотел на этом деле подняться еще выше. Естественно, что они были за арест "заговорщика". 24 мая Сталин после некоторых колебаний сделал еще один шаг к вершине кровавой драмы, имевшей особо тяжелые последствия. Членам и кандидатам в члены ЦК был направлен для голосования (опросом) документ следующего содержания:

"На основании данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Рудзутака и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-правом (так в тексте. - Прим. Д.В.) заговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии, Политбюро ЦК ВКП(б) ставит на голосование предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин"507.