Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Merrifield, Andy. Guy Debord. London: Reaktion, 2005. Жгуче-хвалебно. Рус. пер.: Мерифилд Э. Ги Дебор ⁄ Пер. с англ. А. Соколинской. М: Ад Маргинем Пресс, 2015.
Milosz, Czeslaw. The Captive Mind (1951, 1953), trans. Jane Zielonko. New York: Vintage, 1981. Рус. пер.: Милош Ч. Порабощённый разум ⁄ Пер. с польск., предисл., примеч. В. Британишского. СПб: Алетейя, 2003 (переизд.: М.: Летний сад, 2011).
Monty Python’s Flying Circus. The Worst of Monty Python’s Flying Circus (Pye/ ATV, 1970).
Motherwell, Robert, ed. The Dada Painters and Poets: An Anthology (1951). Cambridge MA: Harvard University Press, 2007.
Mourre, Michel. Malgré le blasphème. Paris: Rene Julliard, 1951. Пер. Э.В. Филдингом: In Spite of Blasphemy. London: John Lehmann, 1953. «Я не знал Мишеля Мура, который тут же раскаялся, и я не участвовал в том скандале», — написал Ги Дебор в 1989 г. Жилю Каоро. «Но вскоре после случившегося я познакомился с двумя другими участниками акции, Гисленом де Марбе и Сержем Берна, которых тогда арестовали на месте, и они стали моими друзьями. Совершенно точно, что это происшествие было выражением самых отъявленных хулиганов с Сен-Жермен-де-Пре, как и последующая попытка подорвать Эйфелеву башню, и в этом смысле оно считается одним из событий, приведших к появлению ситуационистского движения». Одним из тех, кто знал Мура, был 18-летний Франсуа Трюффо, который освещал судебный процесс для “Elle”. Вместе с актрисой Ариан Пате он был среди поклонников, посещавших Мура во время его заключения в психиатрическом учреждении; они встречались за обедом на следующий день после оправдания Мура, и Трюффо стал частью окружения Мура во времена его славы — Трюффо симпатизировал ему, предполагают Антуан де Баек и Серж Тубиана в кн. Truffaut: A Biography (Berkeley: University of California Press, 2000), как «некоему изгою, против которого выступил истеблишмент» в лице маршала Петена, и это было «не политической симпатией, но симпатией ко всякой недостижимой цели, “сочувствием ко всем оклеветанным на Земле” [Трюффо]». Такое отождествление — что последователь это тот, за кем он следует, что эти двое связаны глубокой общностью, которую невозможно разделить с другими, версия того, что в своей кн. François Truffaut: 1932~1984 (Paris: Julliard, 1989) Жиль Каоро описывает как «поиски абсолюта» («крайне правый, экзистенциалист, семинарист») — ведёт прямиком к концу света: к тому открытию, что следуемый едва может видеть своего последователя. Каоро описывает вечеринку в июле 1950 г., которую устроила подруга Трюффо Лилиан Литвин для тех, кого Трюффо назвал «кто угодно, кто что-либо представлял собой в 16 мм и журналистском Париже», включая Александра Астрюка, Мориса Шерера, Клода Мориака, Жан-Люка Годара, Клода Шаброля, Жака Риветта, а также для «парочки месяца»: Мишеля Мура и Ариан Пате, но никто из присутствующих «не обращал внимания на Франсуа». «Остаток вечера прошёл по “Правилам игры”[168], — писал позже Трюффо в письме к другу, которое цитируют де Баек и Тубиана, — интриги, сцены на улице, хлопанье дверьми. Лилиана играла Нору Грегор… Я был Жюрьё, и назревала жертва». Трюффо вернулся домой, нанёс себе на правую руку двадцать пять порезов и потерял сознание на окровавленных простынях». «А теперь, — писал он позже, после того как Лилиан сделала ему перевязку, — я как Фредерик Леметр в “Детях райка”» [169].
В 2014 г. письмо, предположительно написанное Мишелем Муром его назначенному судом психиатру, доктору Роберу Мико, появилось на сайте “Situationniste Blog” с датой 23 апреля, спустя два дня после освобождения Мура из тюрьмы. Адресованное «Мистеру доктору-эксперту», письмо не столь откровенно, как «Вопреки богохульству», но уж точно веселее:
«Пресса придала большую огласку нашей единственной встрече со стенаниями о том, что я попал в лапы самого свирепого вербовщика в одиночные камеры Св. Анны.
Это несправедливо, и я хочу сообщить вам о моей симпатии и благодарности за то судебное разбирательство, когда, вероятно, ваши оппоненты пытались сместить вас с позиции, которую вы защищали столь блистательно, или, ещё хуже, пытались поместить вас в специальную тюремную камеру на моё место.
Я более чем кто-либо наслаждался остроумием, поэтому, вопреки мнению, будто ваши вмешательство и отчёт об экспертизе причинили мне вред, я сам свидетельствую, что благодаря вам я так скоро вернулся к обычной жизни.
Было очевидно: чтобы замять дело, в котором некоторые участники сыграли не лучшую роль — например, швейцарский гвардеец, поранивший ударом алебарды молодого человека 20 лет в Храме Того, кто осудил Петра за насилие против имперских солдат, — Церкви было необходимо объявить меня сумасшедшим.
Для этого хватило бы и скромного заключения в десять строк: вы, с вашими высокой профессиональной добросовестностью и тончайшим чувством юмора, хотели большего и лучшего.
И так появилось это превосходное бравурное сочинение, в котором “звуковое парашютирование” вместе с “сартрианской вязкостью” и “стыдливо признанной традиционной ориентацией” принесли мне много пользы, возбудив — против вашего намерения — реакцию в мою защиту со стороны публики, которой я обязан своей свободой.
Я извиняюсь за все неприятности, вызванные вашей мужественной позицией.
Во всём произошедшем я сожалею лишь о том, что заключительное решение экспертов не было направлено к иной мере: какие прекрасные вечера мы могли бы провести вместе, сидя рядом на кроватях в камере Св. Анны с обитыми стенами, обсуждая Бесконечность, неисповедимые пути Провидения и хрупкость человеческого разума… особенно у некоторых врачей-психиатров». См.: Marien.
Naumann, Francis М. “Janco/Dada: An Interview with Marcel Janco”, ‘Arts Magazine” (November 1982).
Neville, Jill. The Love Germ (1969). London; New York: Verso, 1998. Париж, Май 68-го: пока резистентный штамм венерической болезни проходит красной нитью в повествовании, — в романе, уловившем шок, радость, сомнение, идиотизм ни на что не похожего события, — происходят всякие чудеса. «Позже она заметила девушку, пишущую на стене банка: “Я заявляю о постоянном состоянии счастья”. И эта девушка сунула в руку Джейн мелок. Но Джейн не могла припомнить ничего кроме строчки из стихотворения Уолта Уитмена, которое она учила
