Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и не дождавшись ответа, он перешел на еще более жесткий тон:
— Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому[253.2]. Не рассчитывай, что если ты ничего не скажешь, то я с тобой ничего не сделаю.
На этих словах его длинные белые и холодные пальцы легли на пояс Чу Ваньнина. Словно разрезающий рыбу острый нож, они неспешно заскользили по краю плотно прилегающей к телу ткани.
— Послушай, я считаю до трех. Если ты не откроешь свой рот, пеняй на себя, последствия будут лишь на твоей совести, — на этих словах в глубине глаз Ши Мэя вспыхнул тусклый огонек.
На самом деле он и сам не знал, хочет ли чтобы Чу Ваньнин догадался или все же не желает этого. Впрочем, сейчас было уже не важно, догадается он или нет. Пути назад не было, и сейчас он думал лишь о том, каким образом ему раскрыть свою подлинную личность.
Конечно, это будет достаточно волнительно и даже жестоко, но, в конце концов, этот человек играл с ним две жизни, и теперь, когда ему удалось выиграть, он хотел тщательно облизать плод своей победы.
— Раз.
Казалось, перед глазами забрезжил луч надежды на успех и безоговорочную капитуляцию.
— Два.
Что чувствует сейчас Чу Ваньнин? Гнев? Скорбь? Страх?
Сгорая от нетерпения, Ши Мэй чуть приоткрыл губы и полусерьезно, полушутя произнес:
— Три… Что ж, наложница Чу и правда очень добродетельна, не удивительно, что Тасянь-Цзюнь так хотел, чтобы удовлетворение плоти стало и твоей дурной привычкой… Раз уж ты не угадал, значит мы сразу перейдем к той части, где я буду груб и бесцеремонен. Ты…
— Хуа Биньань, — голос был холоднее льда.
Пальцы Ши Мэя едва заметно дрогнули, и рука, готовая развязать пояс Чу Ваньнина, застыла на полпути. После этого он со смехом сказал:
— Угадал, правда, лишь наполовину. А дальше?
— …
Он буквально излучал лисью хитрость и лукавство, однако, если на лице других людей подобное выражение выглядело бы отвратительно непристойным, Ши Мэй, благодаря природной красоте и изяществу, даже сейчас был подобен отражению лотоса в чистой воде.
Он был твердо уверен, что Чу Ваньнин не сможет добраться до последнего слоя правды, он был очень доволен собой, он…
— Я бы предпочел, чтобы ты и правда умер.
Улыбка примерзла к лицу Ши Мэя. Спустя несколько мгновений он спросил:
— Что ты сказал?
В голосе лежащего на кровати человека не было ни капли жара эмоций, лишь проникающий до костей холод.
— В прошлой жизни, в тот день, когда небеса раскололись и начался сильный снегопад, я бы предпочел, чтобы ты и правда умер.
Ши Мэй уставился на него. Все заранее заготовленные слова встали поперек горла, не находя выхода.
Поднятая рука так и замерла в воздухе. Вмиг утратив почву под ногами, он совсем растерялся и не понимал, что ему теперь делать и как поступить.
— Ши Минцзин, — словно пчелиное жало, тихий вздох безжалостно вонзился в его ошеломленный разум. — Это ведь ты?
— …
Хотя его слова прозвучали как вопрос, в тоне Чу Ваньнина не было и капли сомнения.
Ши Мэй опустил ресницы, пряча за ними выражение глаз. Чуть погодя, он усмехнулся:
— Я не умер, к твоему сожалению.
Он не захотел признать себя побежденным, однако по его голосу чувствовалось, что он все-таки немного разочарован.
— Я действительно Ши Минцзин из твоей другой жизни, — сказал он, — и пришел сюда из мира Наступающего на бессмертных Императора Тасянь-Цзюня. Я вовсе не тот ребенок, что следовал за тобой в этой жизни, — помолчав, он добавил, — нужно уметь отвечать за свои слова, давай я развяжу тебя.
С этими словами он ослабил вервие бессмертных, а после этого положил руку на закрывающую глаза Чу Ваньнина шелковую ленту и, использовав крупицу духовной силы, с легкостью снял ее.
Непроницаемый взгляд персиковых глаз встретился с таким же бесстрастным взглядом глаз феникса.
— Надеюсь, Учитель в добром здравии.
Мысленно Чу Ваньнин уже подготовил себя к тому, что увидит, поэтому сейчас выглядел лишь немного более мрачным, чем обычно. Окинув Ши Мэя холодным взглядом, он сказал:
— Ты все еще помнишь, что я твой учитель?
Услышав его слова, Ши Мэй нежно рассмеялся в ответ, и Чу Ваньнин, наконец, понял, какой острый стилет всегда скрывался за этой его мягкостью и нежностью.
— Ну, конечно, я помню. Я никогда не забуду, что когда-то милостивый государь держал надо мной свой зонт.
Телесная слабость Чу Ваньнина никак не отразилась на его непреклонном характере и врожденном упрямстве. Какое-то время он просто смотрел на Ши Мэя, прежде чем ледяным тоном, медленно и внятно процедил сквозь зубы:
— Ты мерзавец.
Ши Мэй рассмеялся:
— Это вы позволили мне победить[253.3], — помолчав немного, он снова вернулся к тому, что его волновало. — И все-таки, когда Учитель догадался, кто я? В прошлой жизни?
Чу Ваньнин лишь холодно взглянул на него и ничего не ответил. В его глазах можно было прочесть злость и негодование, но самой яркой эмоцией, затмившей все прочие, было разочарование.
Поразмыслив, Ши Мэй предположил:
— Нет, это не могло случиться в прошлой жизни. Если бы тогда ты знал, что Хуа Биньань — это я, то, разорвав время и пространство, сразу же рассказал бы об этом Хуайцзую, — он взглянул на него из-под похожих на перья густых ресниц. — Значит, это случилось в этой жизни. Иными словами, совсем недавно, не так ли?.. Наверняка на горе Лунсюэ ты слышал, как я говорил с Мо Жанем.
— …
— Ну да ладно, это уже неважно, — с улыбкой продолжил Ши Мэй. — Так или иначе, теперь ты в моих руках и больше не сможешь сбежать.
Несмотря на тяжесть молчания, Чу Ваньнин не проронил ни звука.
На самом деле, из всех троих его учеников, самым непонятным для него был именно Ши Минцзин. Тогда он согласился принять этого ученика, потому что Ши Мэй казался почтительным, послушным, доброжелательным, радушным, способным к сопереживанию, готовым разделить печали и тревоги других людей и поспешить на помощь любому, кто в этом нуждался. Все эти качества вызывали восхищение
