Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

Только что Ши Минцзин сказал ему, что Тасянь-Цзюнь уже давно мертв. Тогда кто этот человек? Шашка вэйци? Живая марионетка?

Ведь, несмотря на то, что он нашел способ подавить цветочного паразита в теле «Мо Жаня» в этой жизни, в прошлом существовании эта отрава успела проникнуть слишком глубоко, так что он уже не мог вернуть Тасянь-Цзюня к нормальной жизни. Тогда было бы логично предположить, что сейчас он должен всей душой любить Ши Мэя, без единого шанса на освобождение от пут этой привязанности. Однако, судя по тому, как строился их разговор, император Ши Минцзина ни во что не ставил, относясь к нему как к вещи. И при этом… называл его хозяином? Что тут вообще происходит?

Ши Мэй какое-то время смотрел на Тасянь-Цзюня, после чего с усмешкой на губах поднялся, чтобы набросить на плечи снятую ранее одежду.

Хотя Чу Ваньнин все еще не понимал всю подоплеку событий, но, исходя из увиденного, кое-что для него стало вполне очевидно…

…Когда в прошлой жизни Мо Жань покончил с собой, Ши Минцзин в один миг потерял свои когти и клыки. Чтобы компенсировать ущерб, он взял мертвое тело Мо Жаня с оставшейся внутри изначальной душой — шихунь, и, использовав магию и медицину, сплавил их, чтобы создать живого мертвеца. По сути своей этот живой мертвец был очень похож на камень Чжэньлун: он также должен был подчиняться ему, сохраняя при этом прижизненное сознание.

Однако, видимо, что-то пошло не так. Может, дело было в тяжести повреждений, полученных перед смертью, а может, это случилось по причине того, что еще при жизни личность Мо Жаня была сильно деформирована, да и тело понесло невосполнимый урон. Одним словом, чувства этого живого мертвеца — во всем, что касалось его восприятия Ши Мэя, — оказались весьма запутанными и неясными. Так временами он осознавал, что Ши Мэй жив, и в то же время был уверен, что Ши Мэй мертв, а иногда на время мог и вовсе забыть, кто такой Ши Мэй. Поэтому, даже находясь лицом к лицу с Хуа Биньанем, Тасянь-Цзюнь не воспринимал его как Ши Мэя, признавая его исключительно как «хозяина». И это притом, что, будучи живым мертвецом, он еще и не очень-то хотел слушаться этого самого хозяина.

— И правда, ну что мне с тобой делать?

Подойдя вплотную к Тасянь-Цзюню, Ши Мэй ткнул его пальцем в лоб:

— Душа, рассейся!

После этого действа Тасянь-Цзюнь громко вскрикнул и замер. Изначально острый, как бритва, воинственный взгляд померк и в один миг потерял фокус.

— Это же я сделал марионетку, но чем дальше, тем непослушнее она становится, постоянно мне противоречит, да еще и сумасбродно пытается восстать против меня, — Ши Мэй похлопал по холодной, как лед, щеке. — Ну да ладно, мне тоже не стоит тебя упрекать, ты ведь уже даже не совсем «человек».

Тасянь Цзюнь: — …

— Пока потерплю, — продолжил Ши Мэй, — подожду немного, а когда заполучу то, что мне нужно, отправлю тебя на переделку, и ты станешь послушным.

Как только он проговорил эту фразу, сила его контроля над Тасянь-Цзюнем достигла своего предела. От скорости, с которой его марионетка восстанавливала свое сознание, Ши Мэй спал с лица и сильно помрачнел. Он и подумать не мог, что за столь короткое время в зрачках Тасянь-Цзюня вновь появится холодный блеск, да еще настолько свирепый, решительный и непреклонный.

Наконец, этот ужасающей силы взгляд сфокусировался на Ши Мэе. В следующий миг Тасянь-Цзюнь чуть прищурил глаза и сморщил нос, став похожим на выследившего свою добычу гепарда:

— Хм? Почему ты еще не свалил? — на этих словах его пальцы сжали рукоять Бугуя. — Стоишь тут столбом, хочешь стать целью для меча этого достопочтенного?

На этот раз Ши Мэй счел за лучшее придержать язык. Иными словами, когда Тасянь-Цзюнь в полной мере показывал свой мерзкий нрав, его «хозяин» предпочитал снисходительно уступить, ведь Ши Минцзин прекрасно понимал, что, если этот зверь взбрыкнет, вряд ли ему удастся удержать поводья, а охваченный безумием Темный Владыка был по-настоящему страшен.

И Ши Мэй просто ушел.

После того как он вышел, Тасянь-Цзюнь пристально уставился на лежащего на кровати Чу Ваньнина. На его лице застыло странное выражение, словно он изо всех сил старался что-то сдержать, но уже не мог совладать со снедающей его страстной жаждой.

Наконец, он сел на кровать и, протянув руку, обнял Чу Ваньнина за талию.

— Я…

Он замолк, не зная, как продолжить, потом раздраженно поджал губы и попытался снова.

— Я…

Чу Ваньнин поднял взгляд, и они еще очень долго смотрели в глаза друг другу. Так и не дождавшись иных слов, Чу Ваньнин несколько раз моргнул слегка воспаленными глазами.

— Эх, этот достопочтенный должен сказать тебе одну важную вещь.

— Так скажи.

Помявшись еще немного, Тасянь-Цзюнь куда более твердо и уверенно отрезал:

— Не так это и важно, не будем об этом.

— …

Через мгновение с еще более решительным выражением лица он снова открыл рот, чтобы выдать:

— Не имеет значения, важно или не важно, раз уж ты так хочешь знать, я могу тебе сказать.

— …

— На самом деле, этот достопочтенный хотел сказать… — Тасянь-Цзюнь, сделав глубокий вдох, закрыл глаза и отрывисто продолжил, — этот достопочтенный хотел сказать, что по прошествии всех этих лет, кажется… в какой-то степени, я немного скучал по тебе… — после короткой паузы он поспешил добавить, — но скучал немного, совсем чуть-чуть.

Он произнес всего лишь пару фраз, но на его красивом бледном лице тут же появилось выражение величайшего сожаления.

Чу Ваньнин ошеломленно уставился на него. Из-за переплетения его душ и воспоминаний двух жизней он даже не мог понять, как и с какими чувствами смотреть в глаза этому человеку.

Впрочем, Тасянь-Цзюнь и не думал давать ему время на раздумья.

С волнением на грани раздражения, он поспешил развязать веревку на руках Чу Ваньнина и порывисто притянул его к себе. Гладя его по затылку одной рукой, другой он притянул его еще ближе, после чего стремительно запечатал его губы грубым затяжным поцелуем.

Губы Тасянь-Цзюня были холодны, как лед, а желание жарче пламени.

С этим поспешным и нервным поцелуем события прошлого начали наслаиваться друг на друга, образуя