Оно - Стивен Кинг

Отец уставился в сливное отверстие. Его руки размазывали кровь по краю раковины. Беверли изо всех сил боролась с тошнотой. Болел живот, в том месте, куда ее ударил отец.

— Ничего не вижу, — наконец изрек он. — Эти дома такие старые, Бев, что канализационные трубы здесь широкие, как автострады. Ты это знаешь? Когда я работал уборщиком в старой средней школе, мы время от времени вытаскивали дохлых крыс из унитазов. Они пугали девчонок до смерти. — Он весело рассмеялся при мысли обо всех этих женских страхах и мигренях. — Особенно, когда в Кендускиге поднимался уровень воды. Но после того как они поставили новую дренажную систему, живности заметно поубавилось.

Он обнял ее, прижал к себе.

— Послушай, сейчас ты пойдешь в кровать и больше не будешь об этом думать. Идет?

Она чувствовала, как любит его. «Я никогда не ударю тебя, если ты этого не заслуживаешь», — сказал он ей однажды, когда она крикнула, что не заслужила наказания. И, конечно, говорил правду, потому что не был чужд любви. Иногда он проводил с ней целый день, показывал ей, как что делать, или что-то рассказывал, или гулял с ней по городу, и когда она видела от него добро, ей казалось, что сердце ее может раздуваться и раздуваться от счастья, пока не лопнет. Она любила его и пыталась оправдать причину, по которой ему приходилось так часто наставлять ее на путь истинный. По его словам выходило, что это порученная Богом работа. «Дочери, — говорил Эл Марш, — в большей степени нуждаются в наставлениях, чем сыновья». Сыновей у него не было, и Бев смутно чувствовала, что в этом отчасти есть и ее вина.

— Хорошо, папа, — ответила она. — Не буду.

Они вместе пошли в ее маленькую спальню. Правая рука ужасно болела там, где он ее ударил. Она оглянулась и увидела окровавленную раковину, окровавленное зеркало, окровавленную стену, окровавленный пол. Окровавленное полотенце, которым вытер руки отец, висело, небрежно брошенное, на вешалке. Бев подумала: «Как я теперь смогу здесь умываться? Пожалуйста, Боже, милый Боже, я раскаиваюсь, что дурно подумала об отце, и Ты теперь можешь меня за это наказать, если хочешь, я заслуживаю наказания, сделай так, чтобы я упала и разбилась, или зарази меня гриппом. Как прошлой зимой, когда я так сильно кашляла, что один раз меня вырвало, но, пожалуйста, убери к утру всю эту кровь, пожалуйста. Господи! Хорошо? Хорошо?»

Отец, как и всегда, подоткнул ей одеяло, поцеловал в лоб. Потом какое-то время постоял, в присущей только ему, как она считала, манере: чуть наклонившись вперед, с глубоко засунутыми (выше запястий) в карманы руками, а его ярко-синие глаза на печальном, напоминающем морду бассета лице, смотрели на нее сверху вниз. В последующие годы, после того как она и думать забудет о Дерри, Бев часто будет ловить взглядом какого-нибудь мужчину, сидящего в автобусе или стоящего на углу, держа в руке контейнер с ленчем, силуэты, да, мужские силуэты, иногда на исходе дня, иногда на другой стороне Уотертауэр-сквер в ясный ветреный осенний день… мужские силуэты, мужские законы, мужские желания; или Тома, который выглядел совсем как ее отец, когда снимал рубашку и наклонялся чуть вперед перед раковиной в ванной, чтобы побриться. Силуэты мужчин.

— Иногда ты тревожишь меня, Бев. — Теперь в его голосе не слышалась злоба, он не предвещал беды. Отец легонько прикоснулся к ее волосам, откинул со лба.

«В ванной полно крови, папа! — едва не выкрикнула она в тот момент. — Неужели ты ее не видел? Она там везде! Даже поджаривалась на лампочке! Неужели ты ее НЕ ВИДЕЛ?»

Но она хранила молчание, когда он выходил из спальни и закрыл за собой дверь, наполнив комнату темнотой. Бев не спала, по-прежнему смотрела в темноту, когда мать пришла домой в половине двенадцатого и выключился телевизор. Она слышала, как ее родители ушли в спальню, слышала, как ритмично заскрипели кроватные пружины, когда они занялись половым сношением. Беверли однажды подслушала, как Грета Боуи говорила Салли Мюллер, что от полового сношения такая же боль, как от огня, и ни одна благовоспитанная девочка не хочет этого делать. («А в конце мужчина писает на твой бутон», — сообщила Грета, и Салли воскликнула: «Какая мерзость, никому из мальчишек никогда не позволю проделать такое со мной!») Если половое сношение причиняло такую боль, как говорила Грета, тогда мать Бев эту боль терпела: Бев услышала, как мать раз или два тихонько вскрикнула, но не создавалось ощущения, что это от боли.

Медленное поскрипывание пружин резко ускорилось, стало чуть ли не исступленным, а потом прекратилось. Последовала долгая пауза, потом родители заговорили тихими голосами, наконец, за дверью раздались шаги матери: она шла в ванную. Беверли затаила дыхание, в ожидании закричит мать или нет.

Никаких криков — только звук льющейся воды, плеск и бульканье воды, уходящей в сливную трубу. Теперь ее мать чистила зубы. А вскоре вновь заскрипели пружины в родительской спальне: мать улеглась в кровать.

Минут через пять отец захрапел.

Черный страх прокрался в сердце Бев и сжал горло. Она поняла, что боится повернуться на правый бок (она больше всего любила спать в этой позе), потому что может увидеть, как что-то смотрит на нее через окно. И осталась лежать на спине, застывшая, как кочерга, глядя в потолок. Позже (через минуты или часы — она знать не могла) Бев забылась тревожным сном.

Бев всегда просыпалась, когда в родительской спальне звенел будильник. И тут следовало поспешить, потому что отец отключал звонок, едва он раздавался. Она быстро оделась, пока отец находился в ванной. С одной лишь заминкой (теперь без этого не обходилось ни одно утро), чтобы взглянуть на себя в зеркало, пытаясь понять, подросли груди за ночь или нет. Расти они начали в конце прошлого года. Сначала Бев ощущала легкую боль, потом она исчезла. Груди оставались маленькими, не больше весенних яблок, но они уже появились. Так что деваться некуда: детство заканчивалось, она становилась женщиной.

Бев улыбнулась своему отражению, завела руку за голову, взбила волосы, выпятила грудь. Засмеялась искренним девичьим смехом… и внезапно вспомнила кровь, выплеснувшуюся вчера вечером из раковины. Смех как отрезало.

Она посмотрела на свою руку, увидела синяк, оформившийся за ночь — отвратительное пятно между плечом и локтем, пятно с множеством отростков.

Захлопнулась крышка туалета, отец спустил воду.

Быстрыми движениями (Бев не хотела, чтобы он разозлился на нее сегодня утром, не хотела, чтобы он вообще заметил ее) она надела джинсы и хлопчатобумажный свитер с эмблемой средней школы Дерри. Потом — потому что тянуть больше не могла — вышла из спальни, направилась в ванную. С отцом столкнулась в гостиной. Он шел в родительскую спальню, чтобы переодеться, в синей, слишком широкой пижаме. Что-то ей буркнул. Слов она не разобрала, но тем не менее ответила: