Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

Эшелоны принимать не хотели!

- Сообщили же, что немцы прорвались.

- Еще будет паника, - сказал Жуков, - отправлю в трибунал.

- Слушаюсь! - вскинул голову комендант.

Когда откатили все пушки, Андрей разыскал Самсонова. Броневичок и машина командующего фронтом уехали. За водокачкой строились батальоны.

- Как же это? - сказал Андрей. - Думали, в Москву...

- Прорыв, - ответил Самсонов. - Немецкие танки в шести километрах.

- А я рассчитывал домой забежать.

- Три дня отпуска получил?

- Да... Но как теперь?

- Как? - рассердился Самсонов. - Документы есть? Бегом!

IX

Андрей громко постучал и, услыхав торопливые шаги за дверью, представил себе, как обрадуется мать его появлению. Но дверь открыла соседка.

- Здравствуйте, Елизавета Петровна, - весело сказал Андрей. - Мама дома?

Эта старая бездетная женщина всегда относилась к нему, точно к сыну. А сейчас глядела растерянно, испуганно. Была она в телогрейке, валенках. Лицо, густо покрытое морщинами, утратило прежнюю веселую приветливость. И губы у нее вдруг задергались:

- Похоронили... еще в сентябре.

- Как? - Андрей прислонился к стене, и не от слабости, а от какой-то внезапной усталости. - Я писал...

из госпиталя.

- Письма уж потом стали приходить, - вытирая ладонью слезы на щеках, ответила соседка. - Там, в комнате они.

Андрей прошел в комнату. Его письма лежали на столе. Он увидел и свой школьный дневник за четвертый класс, видимо сохраненный матерью. Кроме пяти отправленных им писем здесь были еще другие, с мелким, незнакомым почерком. И он даже не сразу понял, что это письма Ольги.

Тихо вошла соседка и, постояв немного, села на жалобно скрипнувший стул.

- Дожидала твою весточку. Ох как ждала!.. Школу эвакуировали, учителей тоже. Осталась... Говорит, будет письмо, а меня нет. На заводе работать стала. Вечером, бывало, сядем... она все дневник твой смотрела.

И поплачем вместе... Ну а в тот день пришла, и лица нет... Лиза, говорит, что-то с Андрюшенькой плохо.

Сердцем знаю... Успокаиваю, а она дрожит вся, только повторяет: "Андрюшеньке плохо..." И без сил упала.

Я за доктором сбегала, за Николаем Васильевичем. Любил ведь он ее.

- Любил? - переспросил Андрей.

- Еще ты маленький был, когда они собирались пожениться. А ты увидишь, что Николай Васильевич ее за руку берет, крик поднимал. Из-за тебя и отказалась, хотя тоже любила...

Андрей знал этого пожилого доктора с коренастой, плотной фигурой, жившего через дорогу, но о том, что рассказывала соседка, даже не имел представления и удивился.

- Николай Васильевич сразу прибежал... Да что?.. Сердце плохое было.

- Когда же? - спросил Андрей. - Какого числа?

И та назвала день, час, когда шел бой в окружении, затем Андрея ранило и контузило. Потрясенный этим совпадением, он молчал.

- Похоронили мы ее, - говорила соседка, - на Ваганьковском кладбище... Днями там была. Завалило снегом все. Расчищать-то некому. И могилку не отыщешь. До весны теперь... Посиди, а я чай согрею. Накормлю тебя хоть.

Она ушла, и Андрей, неподвижно постояв еще минуту, стал читать письма, которые были посланы из далекого города на Волге. Как-то сухо, будто малознакомому, Ольга писала, что лежит в госпитале и поправляется. Лишь в одном письме ее прорвался тоскливый, полный недоумения крик: "Где же ты?"

Андрей надел шапку. Еще раз оглядел комнату, задержал взгляд на фотографии отца, которого никогда не видел живым, - он погиб где-то в Средней Азии за месяц до рождения сына - и вдруг понял, что никого не осталось у него, кроме Ольги... Затем он вышел из комнаты, тихонько прикрыв дверь.

- Да незачем идти, - сказала Елизавета Петровна. - Все снегом засыпало...

- Я так постою, - ответил Андрей.

У нее вдруг из глаз опять потекли слезы:

- Благослови тебя господь... Когда уедешь-то?..

- Сегодня...

- У нас многих эвакуируют, а мне уезжать нельзя. Снаряды я точу... Благослови тебя господь...

В этот же день Андрей уехал с Казанского вокзала.

Набитый людьми вагон тяжело покачивался. На чемоданах и мешках в проходах сидели эвакуированные.

Андрею удалось отыскать место на верхней багажной полке. Другую полку, напротив, занял полковник с забинтованной головой, виднелись только подбородок и левый глаз.

- До конца едете, лейтенант? - спросил он.

- Да.

- Я еще дальше. Жена там и сынишка. Растерял было их. В Сибири искал, оказались под Астраханью.

Да, Сибирь... Будто великое переселение народов. Заводы прямо в тайге развертывают. Цехов нет, а станки уже действуют. Мороз, снег валит, и работают...

Пристроив чемодан под голову, он развернул газету.

- Эге! Москва на осадном положении. Постановление Комитета Обороны... "провокаторов, шпионов... расстреливать на месте..." Дело!..

Перед глазами Андрея возникли пустынные улицы города, раскрашенные пятнами маскировки здания, стальные ежи.

- Где воевали, лейтенант? - спросил полковник.

- На Юго-Западном.

- Маневренность еще слабовата у нас, - вздохнул полковник. - Из-за этого Донбасс отдали. В Сибири один дед толковал мне: "Выдюжим..." "Отчего, - спрашиваю, - так думаете?" - "А стенкой на стенку не Россию побить. Если поначалу и били, то лишь когда изнутря раздор высеется. Доверчивости у русских много. Вот опомнимся, что по этой доверчивости кровью харкать назначено, и тогда запал сработает. В запале русский человек неуемным делается..." Слова-то какие:

"в запале неуемный"...

И он то ли задумался, то ли стал дремать.

Внизу молодая женщина усадила на колени сына лет шести. Тот вывертывался, пытаясь соскочить и как бы стараясь доказать этим самостоятельность.

- Бесенок, а не дите, - смеялась женщина, ласково притягивая его к груди.

Андрей вспомнил, как в детстве стеснялся при людях материнских ласк, но засыпать любил, чувствуя ее руки. Он вынул из кармана фотографию матери, где она была еще тоненькой девушкой с косой через плечо и лукаво искрящимися глазами. И странно было видеть ее такой, моложе, чем он сейчас, без горьких морщинок на лице. Никогда еще так отчетливо не чувствовалась ему быстротечность жизни.

"И была возможность написать ей раньше, успокоить. Была же... Почему так не бережем тех, кто любит нас?.. И как передалось ей все? - думал он. - Тогда был взрыв, и швырнуло в черную гремящую яму, а сердце матери за сотни километров не выдержало.

Что это? Как объяснить?"

Он так и не смог заснуть, ворочаясь на жесткой полке. А утром спустился, прошел в тамбур. Здесь тесно набились бойцы. У одних перебинтованы руки, другие на костылях.

- Приходит он, значит, домой, - говорил один боец. - И жена хахаля не успела выпроводить. Сама еще в рубашке. А он поздоровкался, фляжку на стол.