Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

- Тебе совсем не больно?

Ольга с внезапной порывистостью, так, что скатились к плечам рукава халата, обхватила его шею и быстрым осекавшимся голосом прошептала:

- Ты не думай об этом. Совсем не думай.

Андрей почувствовал, как у него мгновенно разрослось сердце, наполнив бешеным стуком всю грудь, и он задохнулся от признательности, смущения и от мысли, что она так просто решила все. И, словно трезвея, проговорил:

- А полк сейчас, наверное, бой ведет. Еще не успел рассказать, что полком Самсонов командует. И Нина Владимировна там...

Ольга ладонью вдруг прикрыла ему рот:

- Ты жалеешь меня?

- Жалею? - переспросил Андрей.

Что-то материнское было в ее улыбке. Так улыбалась мать, когда Андрей в детстве спрашивал о каких-либо непонятных деталях жизни взрослых, допытывался, к чему все приводит.

Рука Ольги скользнула по щеке Андрея, взъерошила на затылке волосы, и тут же она, вдруг испуганная чем-то, немного отодвинулась.

- Уедешь. И опять ждать?

- Теперь не потеряемся, - сказал Андрей.

- Если долго не будет писем, убегу из госпиталя к тебе, - сердито пообещала Ольга.

И Андрей, не понимая, отчего в ее голосе появились сердитые нотки, удивленно посмотрел на нее.

Она встала, распахнула окно, затем, не поворачиваясь, опять сердитым голосом добавила:

- В полку и кроме Нины Владимировны женщины есть...

- Да что ты? - засмеялся Андрей, поднимаясь и сжав ее руку.

- Не знаю... Это от страха, что мы долго не увидимся.

Ветерок шелестел под окном листвой. С темной крутой набережной доносился смех, мелькали силуэты людей, кто-то играл на гитаре. А широкий простор Волги сверкал миллиардами блесток, и казалось, что он смыкается где-то далеко с темнотой звездного неба... Ольга повернула к Андрею лицо. И, как тогда, в коридоре госпиталя, все кругом исчезло, перестало существовать: и река, и земля, и город, а звезды перекатились в ее глаза.

- Оленька, - сдавленно прошептал Андрей. И она с тихим, едва слышным, радостным стоном прижалась к нему.

Андрей поднял ее на руки, совсем не чувствуя тяжести, будто тело обрело необычную легкость и слилось в одно с его телом...

Спустя два часа он уже ехал в прокуренной, грязной теплушке. На соломе похрапывали бойцы, за отгородкой топтались кони. Эту кавалерийскую часть перебрасывали к фронту под Москву, и комендант станции, проверив документы Андрея, посадил его в эшелон Сидя у приоткрытой двери теплушки, Андрей глядел в ночь.

Расставаясь, Ольга сказала: "Всегда теперь будешь со мной. И хоть далеко, хоть совсем позабудусь. Ты знай".

"Чудачка... Разве может позабыться это? - думал он. - Можно ли уйти от самого себя?"

В жизнь его вошел другой человек, с непонятным еще, плохо доступным образом мыслей, но ставший близким, дорогим, как никто иной. И жизнь приобрела новый смысл. А проносившаяся черная степь смотрела глазами Ольги, такими же бескрайними, как ночь, и наполненными восторгом, отчаянием, болью...

- Но-о... Балуй! - сонно крикнул боец на коня, бившего копытом.

- Чего? - отозвался другой.

- Говорил, не ставь рядом кобылу... Он, холера, теперь уснуть не даст.

К фронту Андрей добрался на вторые сутки. В селе, где располагался дивизионный медсанбат, узнал, что полк занимает оборону неподалеку. Пройти оставалось километра четыре. И там ухали частые разрывы, от которых дрожал воздух.

Утренний морозец жег щеки. Хрустел под ногами ледок на дороге, умятой гусеницами танков. А кругом ни души, будто вымерла эта земля. Мертвым казался и сад, где ветки срублены осколками, стволы яблонь расщеплены. Но за садом были траншеи, огневые позиции гаубиц, ходы сообщений. Андрей остановился у крайней, сломанной вишни. Ровная, без кустика земля тянулась до насыпи железной дороги. Снаряды рвались на этой насыпи и, перелетая ее, падали между воронками, густо усеявшими луг. Холодный ветер мел черный, задымленный снег. Он увидел разбитую повозку, трупы лошадей, сожженный грузовик. Возле насыпи дымил подбитый немецкий танк. Кто-то бежал оттуда, прыгая через воронки, не обращая внимания на визг, разрывы снарядов И, когда подбежал, запаленно дыша, присел рядом, Андрей узнал в нем связного штаба полка Вытащив из кармана шинели кисет, боец начал трясущимися пальцами, рассыпая махорку, сворачивать цигарку.

- Ну, бьет! - проговорил он, точно лейтенанта видел совсем недавно. - А у нас мины забыли довезти.

- Где КП? - спросил Андрей.

- Там же... за насыпью.

- Далеко?

- Где и вчера был. как отошли сюда.

- Я из отпуска, - пояснил Андрей.

- Из отпуска? - боец удивленно глянул на Андрея и засмеялся, думая, что лейтенант шутит. - Ну, дела, - Верно,- подтвердил Андрей. - Самсонов жив?

- Живой... Еще как живой Говорит, из начальника боепитания душу вытряси, а мины достань Не то сам пойду и голову ему оторву... Живой! За три дня многих выбило.

- И у разведчиков потери есть?

- Хоронили четверых, видел. Кого, не знаю... По эту сторону насыпи хороним. А КП за насыпью сто метров. Третьего меня послали. Двоих на этой стометровке убило. Густо секет...

Его маленькие, как пуговки, глаза на худом лице, заросшем светлой щетиной, опаленной у левой скулы, и теперь выражали сомнение. Шутил или нет лейтенант насчет отпуска? Какие могут быть отпуска с фронта без раны?

И самому Андрею уже казались далекими, будто увиденные во сне, и город у Волги, где люди гуляют вечером по набережной, и часы, проведенные с Ольгой.

За насыпью рассыпалась пулеметная трескотня, донесся прерывистый гул моторов, ударили противотанковые орудия.

- Опять лезут, - поправляя на груди автомат, сказал боец. - Я побег. А вы энти сто метров пластуном, коль дойдете...

XI

По всему фронту шли тяжелые бои. Немецкие армии километр за километром упорно двигались к Москве. Семнадцатого ноября фельдмаршал Бок сообщил Гитлеру, что наметился прорыв между Клином и Солнечногорском. И в прорыв брошен танковый резерв.

На участке прорыва была дивизия Желудева.

Чтобы не дать возможности немецким танкам зайти с фланга, дивизия медленно отходила к Лобне. Бои шли теперь за каждое село. Окапываться в тридцатиградусный мороз было немыслимо, земля имела твердость камня. И единственными укрытиями стали погреба в горящих деревнях. Огненные языки днем и ночью лизали багрово-черное небо. И лица бойцов за неделю почернели, словно обуглились.

Второй день рота вела бой в селе, половину которого заняли немцы. Утром танки пытались обойти село. Артиллеристы подбили возле леса четыре машины, другие откатились назад.

В селе догорали еще некоторые хаты. Из пламени выступали обугленные ребра бревенчатых срубов. Гдето за дымом, на окраине села лязгал немецкий бронетранспортер. Иногда коротко постукивала его автоматическая пушка и оранжевые трассы пронизывали дым. Снаряды рвались, как гранаты, вскидывая пыль мерзлой земли, жухлые стебли помидоров на огородах, тучи серого пепла.